кредита оставила себе на чай и хлеб пятерку, а все остальное отправила Степану.
Проходили дни, недели. Анна Анисимовна жила в тревоге, постоянно помня о долге Зырянову. Не в силах была она пока возвратить деньги. Корова совсем сбросила молоко от лютых морозов и плохого корма. И картошки в погребе осталось только для посадки. Встречая Зырянова в Марьяновке, просила подождать.
— Ладно, ладно, — успокаивал тот. — Мне не к спеху. Ты только расписочку дай. Для верности. Ежели еще понадобятся деньги — проси без робости.
А деньги, конечно же, понадобились. Месяца через полтора выслала Степану еще сорок рублей. Заняла опять у Зырянова…
Весной, в самое бедственное время, Аристарх Петрович заявился в избу на пригорке.
— Теперь-то хоть пустишь, не прогонишь? — полюбопытствовал с порога, намекая на давнее, пряча усмешку.
Прошелся по горнице и бросил как бы ненароком, зыркнув на мокрый от стаявшего снега сруб за окном:
— Строиться-то когда будешь? Али силенок все не хватает?
Анна Анисимовна молчала, растерявшись от неожиданного появления Зырянова и встревоженно наблюдая за ним.
— С новостью я, — сказал Зырянов. — У Тимофея свадьба скоро. Отдельную хату молодым сладить думаем. Расходов уйма. Долг-то отдай, девяносто целковых с тебя причитается.
— Потерпи уж до лета, Аристарх, — взмолилась Анна Анисимовна. — Тама огурчики поспеют, молоко ведрами пойдет. Враз я тебе все верну.
— Не могу. Сейчас мне нужны деньги.
— Да где я их возьму-то?
— Это уж твоя забота. Продай хотя бы вон его. — Зырянов повел подбородком на сруб за окном. — Без пользы стоит, сгниет вовсе, пропадет.
— А сама с чем останусь? — вскинулась Анна Анисимовна. — Чё дурной-то совет даешь? Раньше не такой ты был, нужду мою понимал.
— И ты иная была, — усмехнулся Зырянов. — Коса до пояса, глаза синющие… Только недотрогу из себя строила.
Анна Анисимовна распрямила плечи, сердито повела сохранившими синеву ясными глазами. В ней проснулось прежнее, гордое.
— Неужто я Архипа променяла бы на кого?
— Ладно, ладно, это я к слову, — заторопился Зырянов к порогу.
Уходя, предупредил:
— Завтра приду за деньгами. Ты уж найди, приготовь.
Наутро Зырянов с топориком в руке поднялся на пригорок. Походил вокруг сруба, деловито постукивая по бревнам, будто сруб уже перешел в его собственность. Хотел пройти в избу, но Анна Анисимовна сама вышла из ворот.
— Нету у меня денег, не посыпались за ночь с потолка-то. Будут — верну долг.
— Отдай сейчас! — потребовал Зырянов. — Не то через нарсуд взыщу. Али сыновей кликну, чтобы корову твою со двора свели.
«И сведут. — Покрылась холодным потом Анна Анисимовна, представив, как вваливаются во двор все три сына Зырянова и накидывают веревку на рога Милки. — Рази мне одной сладить с эдакой командой?» Лишиться коровы, без которой крестьянке жизнь не в жизнь, она не согласилась бы ни под какой пыткой. Оставался сруб…
— Ладно, бери, — сказала не своим, дрожащим голосом. — За полтыщи отдаю.
— Полтыщи?! — уставился на нее Зырянов. — Полтыщи за эдакий скелет без двора, крыши, пола, дверей, окон? Да ты никак из ума выживаешь?
Полез в карман меховой безрукавки за бумажником:
— Две с полсотней даю. И то жалеючи. Сруб-то, почитай, вместе с тобой состарился. Держи, за вычетом долга, сто шестьдесят целковых тебе причитается.
— Побойся бога, ирод! — рассердилась Анна Анисимовна. — Своего добра мало, захотел поживиться на моем? Не отдам сруб за бесценок! Мы с Архипом два года маялись, покуда поставили его. Лес за полсотни верст из Абатур возили, шоферов, опосля плотников до отрыжки кормили и поили, кажный раз в карман им давали. Не согласен на полтыщи — найду других покупателей.
— Ищи, ищи. Трещат карманы у марьяновских мужиков от сотенных, — съехидничал Зырянов. — Бегала по деревне-то, клянчила в долг, дали?
— Не наши, дак станционные купят, — не сдавалась Герасимова.
Она была уверена, что пятьсот рублей за сруб возьмет легко, без особых споров. В прошлые годы давали и больше.
Несколько раз ходила Анна Анисимовна на станцию, гребя резиновой обуткой весеннюю грязь, но желающих купить сруб не находилось. Одни просили повременить, пока подкопят деньги, другие вообще отказывались.
Как только приходила со станции, заявлялся Зырянов. Спрашивал ухмыляясь:
— Ну где твои покупатели?
Анна Анисимовна старалась не подавать вида:
— Приедут скоро. Трахтор ищут, хотят разом увезти.
Но Зырянова не перехитришь. На станции у него бдительный глаз — сын Денис. Через него узнавал во всех подробностях о безуспешных хождениях Анны Анисимовны.
— Таскайся, таскайся, — щурился. — Никто его у тебя и за сотню не купит. Пожалеешь тогда.
— Пускай стоит. Есть не просит, — упрямо повторяла Герасимова.
Но сруб простоял недолго. Зырянов приходил на пригорок каждый день и вертелся здесь часами. Кружил вокруг сруба злой, нетерпеливый. Видимо, боялся, что его могут опередить, что найдется более сговорчивый покупатель. А упускать давно приглянувшееся ему не хотелось. Таких ядреных, гладких, будто свеча, бревен, какие были уложены в сруб, Зырянов знал, даже в самых дальних лесах теперь непросто найти.
— Войди же в мое положенье, хоть четыре сотни дай, — первая не выдержала Анна Анисимовна.
Она устала от каждодневных хождений и окриков Зырянова. А тут корова осталась на одной ржаной соломе, Степан опять попросил помощи… Были причины отчаяться.
Зырянов только того и ждал.
— Две с полсотней — красная ему цена, — повторял с раздражением. — Больше ни копейки не дождешься.
Как ни билась Анна Анисимовна, как ни торговалась, вынуждена была уступить сруб за бесценок. Вскоре на пригорке остались от него только вмятины в земле и мелкие почерневшие щепки.
Но самое горькое для Анны Анисимовны началось потом, когда Зыряновы ставили новый дом. Перевезли они сруб на тот берег Селиванки, где в прошлом стояла изба Герасимовых. Взялись за строительство с размахом. Сруб разобрали, бревна заново обтесали, и они посвежели, будто только что доставили их из лесу. Быстро подвезли шифер, тес, кирпич, стекло. Поднимали дом по тому же порядку, что и у Аристарха Зырянова — с шиферной крышей, верандой, обширным двором, палисадником. Семь окон заблестели на солнце: пять — с уличной стороны, два окна — по бокам. Вселился в дом Тимофей Зырянов с молодой женой — учетчицей фермы Полиной. И бывший огород Герасимовых, которым до того владел Аристарх Зырянов, перешел в собственность новой семьи.
Каждый раз, когда Анна Анисимовна глядела из окна своей избы на те хоромы за Селиванкой, со спускающимся к берегу речки огородом, в глазах ее делалось темно и сердце обдавало сквозняком… Чужое раздолье на извечном герасимовском месте, богатство, заквашенное на ее и мужнином поте… Разве могла она спокойно вынести это?
И некому было поведать о своей горечи, не у кого искать сочувствия и поддержки. Степану про сруб
