позже она обернулась и улыбнулась: значит, согласна. И велит, конечно, подождать.
По выступлениям ораторов сообразил: где-то проводятся довыборы депутата в Верховный Совет Башкирии, и от собрания требуется, чтобы оно выделило члена участковой комиссии. «О, это живо решат!» — успокаиваю себя. Тем более все ораторы предлагают одну кандидатуру, некую Хисматуллину.
И вот тут слово попросила моя Айбика.
— Я никак не пойму одного, — заговорила она, порядком волнуясь. — Что случилось за ночь? Вчера у нас было такое же собрание, и мы выбрали товарища Сабирова, моего сменщика…
В этом месте председательствующий перебил ее:
— Вчерашнее собрание недействительно.
— Почему? Председатель и секретарь были. Кворум был. Протокол вели.
— Никому не известно, — сказал человек из президиума, — кто выдвинул кандидатуру товарища Сабирова…
— Разве это так важно?
— Все важно в нашем профсоюзном деле.
— Ну что же, тогда должна сознаться: это я выдвигала кандидатуру товарища Сабирова. А вы лучше признайтесь, что его кандидатура кому-то из постройкома не понравилась. Вот где собака зарыта! А разве так уж важно: нравится он кому-либо из постройкома или нет? Сабиров — один из лучших башенников, и я не могу менять свое мнение о нем по заказу. Я буду голосовать за него. И только за Сабирова…
Если бы до этого дня у меня спросили, можно ли совершать подвиги на собраниях, я бы, пожалуй, сказал: это немыслимо. А вот оказывается, что и на собрании можно проявить мужество.
— Если бы ты знал, как трудно мне было выступать против прораба и постройкома! — созналась Айбика после собрания. — Я ведь страшная трусиха.
— Красиво выступила! — искренне похвалил я ее. — Смело.
— Знаешь что: если бы тебя не было в зале, я, может быть, и не осмелилась идти наперекор, просто духу не хватило бы…
Ну и наивная! При чем тут я? Я сам, например, никогда бы не рискнул пойти против своего собрания или, допустим, против цехового начальства, если бы оно гнуло одну линию. Я бы, пожалуй, считал: руководству виднее и пусть поэтому сами ломают голову.
Возле трамвая мы лицом к лицу столкнулись с Валентином. Он, очевидно, поджидал Айбику. И никак не предполагал, что она появится со мной. И совсем расстроился, когда узнал, что у нас билеты в театр.
Но кто-то же из нас двоих должен расстроиться?
Не вечно же мне.
…Впервые в своей жизни я сопровождаю девчонку прямо от дому. Дело это, оказывается, не такое простое. Во-первых, ждешь и ждешь ее, и пока ходишь по коридору, не раз подумаешь: опоздаем как пить дать. А во-вторых, когда лопается всякое твое терпение и ты заходишь в ее комнату, что же видишь? Она все еще не может подобрать себе наряд. То одно ей не нравится, то другое. Неожиданно выясняется, что бусы не идут к кофточке, кофточка — к юбке, юбка — к туфлям, а туфли, в свою очередь, — к шляпе.
Я уже подумывал: баста! Теперь ей не из чего комбинировать. Гардероб-то небольшой!
Именно тогда она вдруг вспомнила, что у Фатимы из сорок восьмой комнаты есть другие — янтарные бусы, а у Зайнаб из сто первой — туфли по последней моде. Одна из них живет, оказывается, на третьем, а другая — на пятом этаже.
А я жду, еще галантность при этом сохраняю.
— Не торопись, — говорю, — успеем!
Куда там успеем!
Мы прибежали к самому началу представления. Давным-давно третий звонок отгремел, это было видно по затемненному залу. Справа от нас, рядом с Айбикой, оказалась старуха лет под семьдесят, тугая на ухо. Глухие всегда больше всех болтают, это известно каждому.
Одним словом, не успело действие начаться, как она вдруг громко сказала своему супругу:
— Ты не помнишь, выключили мы газ или не выключили?
Старик, насупившись, долго глядел на нее, потом неопределенно пожал плечами. Остался недоволен, его понять можно. Не вовремя старуха вспомнила о газе — какой уж тут спектакль!
— Знаешь, в антракте я домой сбегаю, проверю, — сказал он покорно.
Старик ринулся к двери, как только раздались аплодисменты. Ему, конечно, не до этого было, не до аплодисментов.
«Наверное, они где-то недалеко живут, — подумал я, — если в антракте решил домой сбегать».
У нас с Айбикой только и было разговоров о забавной паре. Вся эта история нам показалась куда более интересной, чем то, что происходило на сцене.
Ждали, что будет дальше. Так сказать, во втором действии.
Старик спокойно уселся на свое место. По-видимому, с газом у них был полный порядок. Только начали смотреть спектакль, как снова слышим:
— А дверь за собой не забыл запереть?
Тут он уже не выдержал:
— Не можешь оставить меня в покое хотя бы в театре?
Однако вижу: спокойствие окончательно покинуло старика. Волнуется почем зря за дверь, которая в это время, может быть, не заперта.
— Ладно, — проворчал он. — Так и быть, сбегаю домой во время следующего антракта.
После спектакля я пошел провожать Айбику. Она хохотала всю дорогу, вспоминая или то, что сказала старуха, или то, что ответил старик. Нам было очень весело.
Только перед тем, как пожелать мне спокойной ночи; Айбика сделалась серьезной.
— Неужели и мы на старости лет будем такими смешными? — спросила она.
Я заверил ее в том, что не будем. Не будем мы смешными, вот увидишь!
На другой день я нарочно пошел на вахту пораньше, непременно желая рассказать ребятам о забавной истории в театре.
…На улице трескучий мороз, а у нас в цехе тепло и уютно, хоть в одной рубашке ходи, — отмечаю я про себя. Чувство уюта усиливается тем, что дела наши идут как надо. Первые десять тысяч тонн карбамида отправили во все концы страны и даже, как говорил Амантаев, на Кубу, далеким нашим братьям.
Влетаю в операторскую, чтобы расхохотаться прямо с порога, и вижу совершенно необычную сцену: Нагима идет навстречу. Сияющая!
— Слушай, — говорит она, — ты, случайно, не знаешь испанский язык?
— Для чего тебе испанский?
— Написали бы вместе какому-нибудь кубинцу письмо. «Дескать, этот карбамид — наш подарок».
Даже обнять ее захотелось по-братски!
— Женщины по-другому будут жить, и руки у них, понятно, облагородятся, — тянул свое Катук. — Не работницами их будут называть, а повелительницами машин. Во всем цехе одна-единственная женщина и та — повелительница, в другом — вторая, в третьем — третья.
Я посмотрел на мелкую сеть морщинок под глазами Нагимы и вспомнил: однажды заболела ее соседка. Нагима не задумываясь взяла ее двух детишек в свой дом: «Там, где четверо, еще двое не в тягость!» — говорила она в те дни.
Даже после страшной смерти Доминчеса, когда весь цех без уговора
