Таисия Сазонова приехала на строительство в сорок седьмом году. Народ валом валил сюда из маленьких окрестных городков, из обнищавших за годы оккупации деревень, приезжало много бывших фронтовиков — и умельцы, чьи руки истосковались по настоящему делу, и молодежь, которая успела научиться только воевать. И весь этот разношерстный народ устраивался в барачных поселках, наспех поднятых в полевом просторе, среди ельника и березовых колков.
Сазонова принадлежала к племени самых многочисленных, деревенских переселенцев, она приехала с Курщины вместе с другими девчатами и парнями. Обличье у нее было самое простое: скуластенькое, веснушчатое лицо, русые волосы, венчиком уложенные вокруг головы, темные, обветренные, толстоватые в кистях руки, привыкшие и вилы, и топор держать, и корову доить, и лен теребить. Как и другие, остановилась она однажды перед огромным мрачноватым бараком и охнула, бог знает чего испугавшись, опустила к ногам сундучок, в который положила перед дорогой куски рядна да холстины, на всякий там случай, то, что немцы да полицаи в оккупацию не повытрясли. Потом оглянулась, и глазам ее открылись желтеющие поля, горящие осенним светом осины, и этот родственный пейзаж немного успокоил ее душу — похоже на родную деревню.
…Отработав договорный срок, курские стали собираться кто в обратную дорогу, кто на другую стройку. Собрался уезжать и бригадир. Прощаясь, он сказал товарищам:
— Вот кого возьмите бригадиром, Таисию.
С тех пор Сазонова и стала во главе бригады бетонщиков. Ей-то пока не время было ехать на Курщину, а потом оказалось, что и не судьба. Появился здесь странный человек с тонким одухотворенным лицом, потешный торговец замысловатыми жакетами и платьицами из осиновых стружек, и она вышла за него замуж.
Корней никогда не был для нее загадкой, несмотря на все свои странности. Сознательно соединяясь с ним, она с самого начала знала, что полагаться на него как на хозяина дома, главу семьи невозможно: он сам требовал защиты, заботы, советов. Ну что ж, одним больше, одним меньше — так уж пусть еще кто-то будет нуждаться в ней.
А в деревне на Курщине в ней нуждались мать и восемь братиков и сестренок. Устраиваясь в Сибири на строительстве металлургического завода, она меньше всего думала о своей собственной судьбе, точнее, ее судьба прочно, болезненно была связана с теми д е в я т ь ю. Она работала, удивляя подружек из бригады и начальство. Тогда в ходу были еще тачки и «рикши», тележки на двух высоких колесах. Самосвалы выливали жидкий бетон в «боек» — странное сооружение в виде огромного корыта, — а люди нагружали тачки и катили по трапам к самому краю фундамента. А с «рикшами» еще тяжелее. Поставишь ее под бункер, и по мере того как наполняется она тяжкой массой, начинают дрожать руки. Таисия и булавой, самым что ни на есть тяжелым вибратором, орудовала наравне с мужчинами. Она знала: ей долго еще оставаться здесь, до той поры, пока в деревне будут нуждаться в ее трехстах рублях, которые она посылала ежемесячно при любом заработке.
…Тропка вывела ее за пределы стройки, виясь плавно, тихо среди травы, между кустарниками. И тут она увидела парня. Он шел навстречу, держа в вытянутых руках какое-то чудное платье, чешуйчатое, едва колеблющееся, отливающее золотистым блеском.
— Эй, красотка! — крикнул он. — Это платье как раз по тебе. Бери, дешево отдам.
— Покажи девкам, — сказала она, — может, кому и приглянется.
— Еще как приглянется! — сказал он громко, но будто бы не совсем веря в то, что его изделие может кого-то заинтересовать.
Потом Таисия увидала его у барака. Он стоял на табуретке, а вокруг тесно толпились бабы и девки с оживленными лицами. Что-то в этой кутерьме напоминало праздник. Сперва парень снисходительно улыбался, помахивая хрупким сверкающим платьем; потом, видать, устал — и лицо его стало страдальческим, вызывающим.
— Ну, ну?.. — подбадривал он всех сразу. Но никто даже не спросил о цене. — Подобное платье надевала Сыроежкина-Атлантова в свой бенефис!..
— Сколько стоит? — крикнула Таисия только потому, что пожалела парня.
Он поглядел на нее благодарно, лицо его воодушевилось.
— Сыроежкина-Атлантова в свой бенефис!.. Пятьсот рублей не пожалела.
Уже одно упоминание о пятистах рублях могло рассердить баб, но они были ему благодарны за эти минуты праздника. Все равно никто бы не отважился купить даже за полцены такую воздушную вещицу, которую просто некуда было надеть.
— Купи, а? — почти жалобно сказал он Таисии, сходя с табуретки. — За сто отдам, слышь?
Ей от души было жаль его. Но и ста рублей она не смогла бы дать.
Парень направился в соседний барак, а женщины провожали его до дверей и советовали:
— Ты еще в Першино сходи. Там куркули живут, у тех деньги водятся.
В соседнем бараке платье купила Нюра Мокеева, девка разбитная и, кажется, придурковатая. Платье долго висело у нее на деревянных плечиках, потом, уже весной будущего года, когда Нюра вздумала его надеть, платье рассыпалось. И Нюра сожгла его посреди барака…
Стояла осень, дни были пасмурны, темнело рано. Но танцы на площадке за бараком устраивались почти каждый вечер. Таисия не танцевала, но простаивала до окончания танцев на краю площадки. Было зябко, она притопывала на одном месте и смотрела на подруг, как на младших сестренок.
Однажды Нюрины ухажеры избили здесь Корнея. Когда бабы и девки, ужасно галдя, прогнали драчунов, Таисия увидала, как он поднялся, пошатываясь, отплевываясь кровавой слюной и глядя на девок с какою-то снисходительной усмешкой. Он, кажется, не чувствовал ни страха, ни унижения, что-то жертвенное было в его позе. Хорошо, что парни ушли, а не то за горделивую позу ему перепало бы еще. Худой, в длиннополом расстегнутом пальто, он стоял, подняв лицо к неверному свету месяца. Наконец он пошел, и девки молча дали ему дорогу и стали глядеть ему вслед — как идет он краем темного, глухо шумящего березового колка. Тропа от колка уходила на пустырь, значит, он в Першино направился. Там, говорили, он живет.
Таисия тихо двинулась за ним. Она решила: если вдруг на пустыре повстречаются те драчуны, она заступится за Корнея. Он шел, не оглядываясь, хотя, наверно, слышал хрустение гравия под ее ногами. Он только плевался и пинал ногами кустики обочь дороги: белая пыль роилась в лунном свете. Вдруг Таисия потеряла его из виду и поспешила. Он сидел возле куста.
— Ты с этими архаровцами поосторожней. Так и на нож недолго напороться.
— А что нож, — хрипло сказал он, — что я, боюсь, что ли.
Он попытался подняться и охнул. Она села рядом с ним.
— Липой пахнет, — проговорил он мечтательно. Ноздри его раздувались, нюхая воздух осени. — Хочешь, я тебе шляпку из стружек сделаю? И денег не возьму, а?
— Ладно, — сказала она.
— И жакет.
— Ладно, — опять она сказала. — Только куда я его надену?
— Ведь правда, — огорченно сказал он. — Сыроежкина-Атлантова-то на маскарад надевала. — Он засмеялся. — И премию получила. Пятьдесят рублей. Сперва-то она отцу заплатила три рубля. А как получила премию, так еще пять добавила. За три-то рубля тогда бычка можно было купить.
— Чего ты мелешь! — сказала она.
— Так ведь это когда было, — ответил он со вздохом.
«Вот помяли тебе бока, так ты и забыл хвастаться», — подумала она.
— Отец у меня был столяр-краснодеревщик, — заговорил он, поворачиваясь к ней и заглядывая ей в лицо. — Он делал такие гардеробы! И стулья с гнутыми спинками, и зеркала, и само собой — костюмы из стружек. Нэпман Борохвостов брал его товары. Пойдем к нам? — вдруг сказал он. — Маменька у меня добрая, не заругает.
Она рассмеялась от его наивных, уютных слов и погладила его по голове.
— Ой! — вскрикнула она, ощутив ладонью липучую влагу.
— Не бойся. Это, наверно, кровь, — сказал он кротко. — На, вытри. — Он вынул платок и подал ей.
Она отерла ему лоб, хлопнула слегка по спине и велела:
— Ну, идем, если маменька не заругается.
— Что ты, что ты! — сказал он, спешно подымаясь.
…«Маменька» была женщина суровая, ее Таисия побаивалась, хотя та ничем невестку не обижала, и Корней тоже вроде побаивался. Но мать при всей суровости подчинялась сыну. Она продала дом в Сарычеве и переехала в город только потому, что Корнею вздумалось ехать сюда. Она как будто заворожена была сыном, верила в его счастливую звезду, хотя он не был приспособлен к упорному, постоянному труду и ничего другого, как делать табуретки, да еще сшивать костюмы из стружек, не умел. Когда Таисия познакомилась с ними, они жили почти впроголодь, но ни мать, ни сын не жаловались, молча, неотступно отстаивая свое право на чудное ремесло и туманные надежды.
Попадись ей другой человек, чью силу она признала бы сразу, Таисия, наверно, не вынесла бы жизни на стройке, она ослабла бы, наверно, приникнув к чьему-то плечу. Но тут ей пришлось еще поднапрячь силенок, чтобы и Корнея приободрять и поддерживать, и не только душевно, но и хлебом насущным.
