Попадись ей другой человек, чью силу она признала бы сразу, Таисия, наверно, не вынесла бы жизни на стройке, она ослабла бы, наверно, приникнув к чьему-то плечу. Но тут ей пришлось еще поднапрячь силенок, чтобы и Корнея приободрять и поддерживать, и не только душевно, но и хлебом насущным.
Зимой в тихие вечера Таисия сидела возле печки и наблюдала за работой мужа: как он стругает фуганком крупные стружки из аршинных обрезков, связывает пачками, потом, намочив фартук, накрывает на ночь, чтобы стружки не пересохли и не ломались в деле. Рано утром она отправлялась на работу, а он принимался сшивать, скреплять стружки. И когда она возвращалась вечером, он, сияя от радости, показывал ей то жакетик, то шляпку…
Он запрашивал за свои изделия непомерно много, но отдавал за пустяк и бывал несказанно рад.
В начале следующего лета Корней с маменькой отвезли ее в родильный дом. Он приезжал на велосипеде. На пятый или шестой день ей разрешили подняться, она взяла ребенка на руки и подошла к окну. И увидела Корнея; он влез на газон и, приставив к глазам огромный бинокль, смотрел на них. Устав стоять, она помахала ему рукой, но он еще решительнее потребовал жестами, чтобы она оставалась у окна.
В тот день, когда их с дочкой выписали из больницы, он опять приехал на велосипеде.
— Ты бы хоть подводу взял, — сказала Таисия.
— Ничего, — весело ответил он, — доедем!
Она глянула на него с легким укором. Он задумался.
— Придется, значит, идти. Давай ребенка. Держи велосипед, держи, говорю.
Обливаясь потом, пошатываясь от слабости, она везла эту никелированную машину, а Корней нес ребенка. То и дело присаживались отдыхать. Было жарко, асфальт парил, грохотали трамваи. Ребенок раскричался, и, взяв его к себе, она долго его успокаивала. Дома, развернув девочку, она расплакалась: девочка была запелената в старые Корнеевы рубахи. Но матери и Корнею она не сказала, почему плачет. Сказала: устала очень.
Тем же летом Корней с маменькой затеяли переезд в Сарычев.
— Не годится без молока ребенка морить, — рассуждал Корней. — А в Сарычеве корову купим.
Она отчаянно противилась — на какие гроши корову-то покупать, — взывала к разуму свекрови, но та вздыхала и только говорила:
— Корнею, может, мастерскую разрешат открыть.
— Да если и не разрешат, — воодушевлялся он, — здесь продадим подороже, а в Сарычеве дом подешевле купим, пусть похуже — ничего. А ты говоришь: на какие гроши!..
Куда ей было устоять против них — продали домик и поехали в Сарычев. В слободе купили глинобитную хатку с просторным двором, с постройками, огородом. Весной они со свекровью копали огород, делали грядки, а Корней сидел на веранде, ногою покачивая коляску, в которой лежала Аля, и писал заявление в горисполком. Он просил разрешения открыть в городочке мастерскую по изготовлению маскарадных костюмов. Расписывал штаты. Таисии предполагалось место экспедитора по заготовке липовой древесины.
— Мама! — кричал он, и Аля вздрагивала в коляске. — Маменька, подите сюда!.. Я подумал: если под мастерскую дадут здание, то домик можно продать, а самим жить при мастерской.
Свекровь кивала патлатой головой, глаза ее взблескивали огоньками надежды. А Таисия смотрела на «маменьку» и Корнея и грустно думала о том, что вот уж второй год, как не работает, копается по хозяйству и за это время не послала ни рубля своим родственникам. Ничего не говоря Корнею, она стала наведываться на кондитерскую фабрику, на кожевенный завод — узнать насчет работы. Но заработки там были никудышные, не то что на стройке.
Как-то, возвращаясь с мясокомбината, Таисия завернула на базар. Она довольно долго ходила в толпе, разглядывая торговцев и разное барахло, и удивлялась изворотливости людей, ухитряющихся торговать любым пустяком. И вдруг увидала Корнея. Он стоял под деревянным покатым навесом, на заборе на гвоздик было прицеплено платье из стружек, а сам он держал с пяток разноцветных детских шаров.
— Тася, — сказал он глухим голосом. — Тася, горисполком отказал.
— Ничего, ничего… Шары-то откуда?
— Обменял на платье. А, знаешь, берут! Я уже продал шесть штук.
— Корней-Корней, — сказала она и отвернулась.
— Так ведь я не шарами торгую, не шарами! — истово сказал он. — Я ведь на свой товар, на платье обменял!
Она подождала, покуда он продал шары, потом вместе отправились домой. По дороге купили пирожков с ливером и, жадно уплетая на ходу, пошли веселее.
— Пирожками торговать выгодно, — рассуждал Корней. — Но какая красота в этом, а? Да я помирать буду, а за такое дело не возьмусь. Ты погоди, погоди, Тася! Вот народ обживется, станет богаче, так эти платья будут нарасхват. А я с каждым разом все лучше делаю. У меня и пальцы как бы тоньше делаются, я ими даже пыль чувствую. Вот летит пыль, так я эту пыль чувствую. — Он вытянул руку и прижмурился. — Вот-вот! Даже больно делается ладони — вот какие чуткие руки, Тася!..
Он совсем не злил ее, больше того, нравился своей сумасбродной мечтой. Она бы и на работу его не стала гнать, пусть утешается своими забавами, вот только бы ей самой хорошую работу найти. Но в Сарычеве на это надеяться было нельзя. Осенью она все-таки уехала на стройку, договорившись, что дочка побудет у свекрови, и Корней пусть остается в Сарычеве, а когда надумает ехать, то и Алю заберет с собой.
Она вернулась в тот же барак, на тот же участок. И опять вставала рано, ворочала лопатой, орудовала шлангом, возила «рикшу». Но зато в первую же получку послала в деревню триста рублей.
Так прошел год. Многие из ребят и девчат поразъехались кто куда, но и оставалось немало: здесь, как-никак, был надежный заработок, в будущем можно было рассчитывать на квартиру в соцгороде. А иным просто нравилась городская жизнь.
Таисия часто писала в Сарычев, иногда ездила туда, но не торопила Корнея — вот, может, дадут жилье в соцгороде, тогда она и позовет их. Но Корней с дочкой приехали раньше. Он даже письма не написал, точно с неба свалился. Пришла она как-то с работы, а между кроватями ходит, цепляясь, Аля. И он расхаживает по бараку с хозяйственным видом.
— Дело ли, Тася, мужу с женой отдельно жить, — сказал он, обнимая ее.
На ночь они отгородили свою кровать от остальных, долго не спали, гадая про будущую жизнь. Наутро она пошла к начальнику участка насчет жилья.
— Сушилка не подойдет? — спросил он неуверенно.
Она тут же ответила:
— Подойдет!
Начальник участка освободил ее от работы, и весь день она чистила и скребла в сушилке. Потом приволокли матрац, кровать, одеяла и простыни — все казенное, даже полотенце. Яслей и садиков здесь не было, но зато вон сколько девок, жаждущих пошлепать-понянчить дитятку. Аля так привыкла — к любой женщине шла на руки. Таисия приходила с работы, кормила дочку, потом выходила на улицу поглядеть, как муж мастерит табуретки. Ей было приятно, что он заботится о хозяйстве и забыл про свои платья из стружек.
К весне им дали комнату в восьмиквартирном бараке. Перед окошками Таисия вскопала грядки, насадила моркови, гороху, фасоли, чтобы зелено и красиво было и чтобы Альке было где поиграть. Девочке и вправду полюбилось сидеть между грядками и дергать ботву. Таисия уходила на работу, а дочка возилась на грядках; Корней, сидя на порожке и стругая доски, приглядывал за нею. Но однажды поманило его на базар. Он, недолго думая, привязал девочку веревкой к толстому кусту, а сам побежал. Девочка, однако, выпуталась из веревок и пошла себе. Дорогу, что ли, она знала или случайно — но шла-то как раз тем путем, которым мать ходила на работу. И вышла прямо на железнодорожную линию. Уж и не помнит Таисия, кто ей сказал, — она во всю мочь бежала по кочкам, через канавки и рытвины и успела сдернуть дочку с насыпи.
В тот день она устроила Корнею настоящий скандал и, кажется, сильно напугала его. Он ни слова не произнес в свое оправдание, только смотрел широко раскрытыми глазами на побледневшем немом лице и наконец заплакал. Наутро он стал звать ее в Сарычев. Нет, в Сарычев она больше не хотела, но Корнею сказала, что ему, пожалуй, стоит вернуться. А там, дескать, все образуется: или он приедет через какое-то время сюда, или, может быть, она с дочкой соберется к нему. Но, говоря так, она знала, что не поедет в Сарычев ни сейчас, ни позже.
Все годы, пока Таисия с дочерью жила в поселке, в их квартире не переводились гости. Подросшие братишки и сестренки приезжали вроде как в гости, а потом начиналось: Таисия бегала туда, бегала сюда, договаривалась, устраивала на работу, в общежитие. А если с общежитием было туго, тот или иной родич подолгу живал у Таисии. Бремя таких забот было ей приятно: значит, она еще в силе помогать другим, значит, с ней считаются — и те, кто обращается за помощью, и те, кто не оставляет без внимания ее просьбы.
