— Ты, мамочка, поезжай. Я нормально себя чувствую. Все не так страшно, как я себе представляла.
— Пожалуй, — согласилась мать. — Мне сегодня обязательно надо появиться на работе… К вечеру вернусь. А ты будь умницей, лежи, как велел доктор. В случае чего, вот здесь на бумажке его телефон. Смотри, звони только ему, а то мы подведем человека…
Мать уехала.
Боль утихала. Но другая, бередящая сердце боль о невозвратности того, что было сделано, начинала терзать Алену.
В сумятице приготовлений к операции, о страхе перед уколами, инструментами, в преодолении стыда перед врачом, совсем не старым еще человеком, чьи руки с длинными пальцами, облепленными тонкой резиной, заворожили ее, она не думала о последствиях того, что будет сделано. Сейчас же, оставшись одна, она почувствовала необычайную пустоту и в самой себе и того огромного мира, который ее окружал…
Утром привязалась к ней глупая мысль: мальчик может родиться или девочка? Алена взяла колоду карт и погадала. В раскладе получался мальчик. И он представился идущим между ней и Федором, лет уже четырех, таким милым, что она всплакнула.
И вот того, что могло быть, уже нет и не будет никогда. Никто не увидит человека, который начинался в ней, краткий миг жил в ее сознании и прошел стороной мимо этого прекрасного мира.
Какое-то липкое, гадливое чувство к себе, к своему телу, державшемуся на стержне ноющей боли, охватило ее. Она решила принять душ или ванну.
Алена пошла в ванную комнату, открыла краны, подождала, слушая шум воды, пока ванна наполнится, скинула халатик и легла в теплую воду. В минуты приятная сонливость подступила к ней. Она закрыла глаза.
Очнулась Алена от какой-то неизведанной никогда слабости… Вода, в которой она лежала, стала розовой.
«Кровь!» — сказала себе испуганно. Хотела встать, но руки и ноги едва подчинялись ей. С большим трудом, кусая губы, она перевалила тело через край ванны, осторожно поднялась было во весь рост и тут же ухватилась за умывальник — так, померкнув, поплыли перед глазами в шальной путанице плитки кафеля, розовая вода, полотенца на крючках с цветочками, яркие коробки стирального порошка… зеленый флакон одеколона — ее подарок Федору.
В глубине мозга будто раскручивалась и раскручивалась невесомая карусель и тащила ее за собой, подчиняя себе, лишая воли, и не было сил сопротивляться ей.
Она посмотрелась в темное зеркало и подумала: «Как бледна я, боже мой… И волосы растрепаны…»
Она хотела поправить волосы, концы которых были мокры и холодили плечи и спину, но едва подняла руки, как карусель наддала скорость, развернулась в иную плоскость, и, хватаясь леденеющими пальцами за полотенца, Алена медленно опустилась на пол и легла… Кафель был холодный.
«Вот и простужусь… Как все глупо», — думала она с жалостью к себе, страшась оторвать от пола голову.
Но надо было что-то делать; она решила обязательно добраться до телефона… Отлежавшись, Алена сумела наконец встать и, согнувшись осторожно, держась за дверь, за стены, побрела в большую комнату. Она была уже у телефона, когда головокружение опять повалило ее… Томительный страх перед чем-то неведомым объял Алену. И в то же время она с беспокойством думала, что приедут врачи, снова врачи, застанут ее раздетой, и будет так стыдно… И хотя Алена начинала чувствовать, что ужас в другом, чему ее разум не хочет верить, она не сомневалась, что сейчас, прежде чем вызвать врача, встанет и оденется… Но внезапно все ее мысли — об одежде, о врачах, о Федоре, об отце и матери, о самой себе — принялись стремительно пересекаться с тем, что было перед глазами, дробиться в какой-то хаотичной мозаике… Паника настигла ее и, нарастая, покатилась лавиной, под которой все здравые практические мысли потеряли дыхание… И единственное билось в висках: «Телефон, телефон…» Она приподнялась и сняла трубку и уже вставила палец в диск на цифре «0», но выплыли слова матери: «…Мы подведем человека… звони только ему…»
«Конечно, конечно, только ему, — решила Алена. Он сделал все, как я хотела… Нельзя подводить человека…» Однако бумажке с телефоном врача лежала в ее комнате, и до нее надо было добираться… Она снова опустилась на пол с желанием уснуть, и это было приятно.
Алена подумала, что есть еще время, надо только набраться сил…
…Телефон звонил и звонил над самой ее головой. Она едва услышала его сквозь забытье и опять сумела заставить себя приподняться… Сняла трубку. Отдаленно зазвучал голос, его, любимый, сильный голос…
— Федор! — позвала она, теряя сознание.
5Поезд тронулся. Отстранились пустые утренние перроны. Пакгаузы остались позади, Колеса сперва с ленцой, а потом все бойчее и бойчее застучали по частым стыкам станционных путей.
В купе, в котором было место Федора, кроме него оказались старики с внучкой лет пяти. Федор помог им поставить вещи, сиял для них сверху и разложил на нижних полках матрацы и подушки и вышел в слегка пахнущий хлоркой коридор.
Несколько окон были опущены, и в коридоре гуляли сквозняки.
Проводница разносила по купе постельное белье. Федор встал у окна и, приказывая себе забыть последние дни, старался рассмотреть в подробностях быстро исчезающие из поля зрения окна домов, машины, пешеходов…
Но, верно, слабый больничный запах хлорки мешал ему.
До какого бы напряжения он ни вглядывался в плавно текущий внешний мир, сколько бы ни пытался отвлечься им, в его сознании, словно это навсегда осталось сутью его, навязчиво являлся тот момент, когда, набрав номер телефона Алены и услышав ее: «Федор!» — и тишину после этого слабого вскрика, он добежал от общежития к ее дому, поднялся на восьмой этаж и, так как на звонок она не открывала и не отзывалась на его крик, коротко разбежавшись, плечом высадил дверь квартиры.
Алена лежала на полу в большой комнате… телефонная трубка болталась над ее головой… следы крови… кровь на руках…
Несколько секунд тормошил он за плечо ее податливое тело, то крича, то шепча: «Алена! Ну, Алена же!..» Поднял, переложил на диван, вгляделся в лицо белее мела, в посиневшие губы, в полузакрытые глаза и только тогда сообразил — схватил телефонную трубку, набрал «03» и, сбивчиво прокричав, что она умирает, что много крови, едва сумел вспомнить адрес…
Руки ее были в крови, ему подумалось, что она пыталась покончить с собой и разрезала вены. Вытащив из буфета бинт, он перебинтовал ей кисти рук, все приговаривая какие-то ласковые слова… с трудом одел ее в халат…
Когда приехала «скорая», он помог на носилках вынести ее к машине мимо сидящих у подъезда и тут же вскочивших оживленно старух. Федор нес ее, ужасаясь мягкой вялости ее тела… Он упросил молоденькую врачиху, чтобы они и его взяли с собой.
«У нас одна группа крови, одна группа… Она еще смеялась, что у нас одна группа», — твердил он.
Сидя рядом с шофером, он упрашивал: «Товарищ, нажми!» Оглянувшись в салон, где лежала Алена и откуда доносились до Федора непонятные колючие слова «норадреналин», «темп кровопотери», он увидел, что носилки поставлены чуть не торчком, отчего Аленина голова была внизу, а ноги вверху.
«Что они, с ума сошли?» — подумал он с ненавистью и хотел спросить шофера, но машина мчалась по улицам Москвы с завыванием на предельной скорости, под красный свет…
В больнице, расхаживая по коридору перед комнатой приемного покоя, Федор ждал недолго…
Вышел врач с каким-то серым, брезгливым от усталости лицом. Руки в карманах зеленого халата. Подойдя почти вплотную к Федору, он спросил: «Вы с Ивлевой… приехали?»
«Да, — ответил Федор. — Вы у меня кровь возьмите… У нас с ней одна группа…»
«Вы поздно ее привезли…» — сказал врач, избегая глядеть Федору в глаза.
«Как поздно? Я сразу вызвал… Я пришел… Она лежит. Я вызвал…» — говорил Федор. «А вы не знаете: где?., и кто?..»
«Ну, как она? — не слушая его, спросил Федор. — Слаба еще, конечно…»
«Слишком много крови потеряла… А тут еще… — Врач решился посмотреть на Федора и махнул рукой. — Не получилось ничего… Не справились мы…»
«Умерла, — недоверчиво выговорил Федор то слово, которое сложилось у него из всех неопределенных слов врача. — Умерла?» Врач, помедлив, кивнул.
«Умерла, — шепотом повторил Федор, берясь за отвороты халата врача. — Гады вы! Вы же только за деньги лечите… Она дышала, когда я ее нес… Она дышала! А вы!..»
«Ах, оставьте, пожалуйста», — попросил врач, пытаясь убрать его руки.
«Ну, зачем она это сделала?» — в тоске проговорил Федор.
«Вам-то лучше знать», — жестко сказал врач. «Ну, мы ссорились… Да, было. Но с собой зачем кончать?! Ведь жизнь…» Врач смотрел на него с недоумением. «Что вы мелете?! — Ему наконец удалось оторвать от себя руки Федора. — Какое самоубийство?! Вы лучше скажите: где и кто делал ей аборт?! Какая сволочь ее отпустила?..»
