А другая причина, почему он со всеми не в ногу, — женушка. Заладила: не пойду, и баста — бульдозером не своротить. «Да ты подумала, нет, какая это обида Анфисе Петровне будет?» — «А мне не обида — дочерь родную во грязи валять?» — «Дочерь во грязи? Веру?» — «Проснулся! Родька кой год по бабам ходит, баско это — ученица с таким кобелем рядом?» Михаил тут только руками развел: подумаешь, преступление — человек смолоду молод! И вот стружка полетела уже с него: «А-а, дак ты защищать, защищать! Ну ясно, кобелина кобелине глаз не вырвет!» Никак не может забыть Варвару.
В общем, испортила праздник: Михаил тучей выкатился из заулка.
Но какая же благодать на улице!
Еще недавно задыхались от жары, от пыли, еще недавно все на свете кляли, когда надо было шастать деревней, — в пепел размолот песок! А сейчас идешь — вроде бы и не та дорога. Ни пылинки, ни порошинки. Хорошо поработали недавние ливни. Хорошо промыли землю и небо. И зелень, молодая зелень брызнула на лужайках. Как, скажи, лето заново началось в Пекашине.
А может, еще и гриб какой на бору будет? — подумал Михаил и услышал песню: у Лукашиных пели.
Родька выбежал встречать его на улицу. Грудь белой рубахи расшита серебром, рукава с кружевами, как у девки, пояс металлический, с золотым отливом… Разодет-разукрашен по самой последней моде.
— Ну, брат, я таких и в Москве не видал.
— Стараемся, дядя Миша! — весело тряхнул волосатой головой Родька и закричал: — Музыка!
В распахнутом настежь коридоре разом грохнули два аккордеона, и Михаил так на волнах музыки и въехал в дом.
А дальше все было как по писаному. Было громогласное «ура» в честь опоздавшего, был штрафной стакан — прямо у порога, были расспросы — почему один, где супружница…
Вера не стала дожидаться, когда отца затюкают. Тряхнула косами, вскочила на ноги:
— Песню, песню давайте!
И кто устоит перед ее напором, кого не подымет волна веселья и задора, которая хлынула от нее! Запели все — и молодняк и пожилые, благо всем известна была песня про солдата:
Не плачь, девчонка,
Пройдут дожди,
Солдат вернется,
Ты только жди.
Пускай далеко твой верный друг,
Любовь на свете сильней разлук.
Михаил глаз не мог отвести от дочери.
Не в мать, не в мать, думал. Да и не в меня, конечно. Не умели мы так радоваться. И вдруг, любуясь черными разудалыми глазами Веры, вспомнил Варвару. Неужели, неужели все радости, все муки тех далеких-далеких лет вдруг ожили, проросли в родной дочери?
Михаил перевел взгляд на другой конец стол а, туда, где сидела Лариса со своими подружками. Визг, смех — из-за чего?
Таборский! Когда успел забраться в этот недозрелый малинник? Вроде бы, когда он, Михаил, заходил в избу, его там не было. Но разве в этом дело? Разве не все равно, когда втесался?
В диво другое — соплюхи от него без ума. Лапает, щупает принародно — и хоть бы одна по рукам дала: опомнись, ты ведь в отцы нам годишься!
Не дождешься от нынешней молодежи. Вот уж правду каждый день бренчат: поколения у нас в ладу друг с другом.
Ну а Таборский еще, помимо всего прочего, запал молодежи умеет дать. Как Подрезов, бывало. Правда, у Подрезова все от души, от сердца. У того слово — дело. А этот артист. Говорун. И поди разберись, где игра, где дело.
А Петр так и не пришел, сказал себе Михаил, водя глазами по пестрому буйному застолью, и ему вдруг стало не по себе.
Он новым стаканом вина залил тоску.
— Родька, а где у тебя матерь? Не вижу.
Родька, как тетерев на току, заслышав какой-то непонятный звук поблизости, на секунду поднял рывком голову и снова запел.
3
…Пили за новобранца, за будущего солдата, за то, чтобы он верой и правдой служил родине, пили за нее, Анфису Петровну, пили за Таборского, пили за Шумилова, председателя сельсовета, за друзей-товарищей — за всех пили, никого не обошли.
А когда же, когда же отца-то вспомнят? — изнывала от ожидания Анфиса Петровна.
Она глаз не сводила с сына, умоляла, заклинала его: скажи! Но разве до отца было Родьке, когда рядом Вера, друзья-товарищи?
И вот кто же догадался сказать про родителя? Александра Баева, старушонка, которая помогала ей угощать гостей.
— Ну тепереча, думаю, не грешно и Ивана Дмитриевича добрым словом помянуть.
И тут Анфисе Петровне вдруг стало так горько, такое удушье подступило к горлу, что она едва добралась и до повети…
Прибегал Родька («Мам, мам, что с тобой?»), прибегала фельдшерица тоже была на проводах, — Таборский, Шумилов заходили.
— Ничего, ничего, отлежусь. Гуляйте на здоровье, веселитесь, — говорила она всем.
И так же она ответила и Михаилу, когда тот ввалился на поветь.
Но Михаила не проведешь.
— Эх и дура же ты, Анфиса, дура! Кажинный день провожаешь сына в армию? Да ведь потом волосы будешь на себе рвать: ах, недоглядела, ах, недосмотрела свое сокровище…
Анфиса Петровна встала. Верно, верно сказал Михаил: настанут такие дни, и скоро настанут, когда она за один погляд на сына согласна будет все отдать, что у нее есть.
Опираясь на Михаила, она вышла с повети в сени и тут увидела Нюрку Яковлеву, пьянющую, чуть не на карачках пробирающуюся вдоль стены к раскрытым дверям избы. Раздумий не было. Вмиг загородила дорогу:
— Тебе, Анна, нету хода в мой дом.
— В твой дом нету хода? Мне? Это за что же такая немилость?
— А за то, что в чужой дом нахрапом залезла.
— Я залезла?
Анфиса Петровна не стала больше разговаривать — выставила непрошеную гостью на крыльцо, захлопнула за собой двери, да еще и рукой на дорогу указала:
— Уходи, уходи, Анна! Видеть тебя не могу после того, что ты сделала с Лизаветой, а не то что принимать в своем доме.
Нюрка откинула назад голову, захохотала:
— А родню в этом доме принимают? К примеру, когда родной сынок напакостил… Непонятно выражаюсь? Пойди посмотри… Вещественные доказательства налицо…
— Чего мелешь? Какие доказательства?
— А-а, какие… Какие бывают, когда парень брюхо натолкает?..
Она не охнула, не пошатнулась от этих слов — ни минуты, ни секунды не поверила, но и отмахнуться не могла: сплетни, как огонь, в зародыше гасить надо.
— Веди к Зойке! — приказала.
Зойка жила отдельно от матери, в старом колхозном курятнике на задворках у медпункта. При виде нежеланных гостей, переваливших за порог ее маленькой неказистой избенки, удивленно выгнула тонкие подрисованные брови она лежала на кровати, но не встала.
— Проходи, проходи, мамочка званая! — с издевкой сказала Нюрка. — Ну мамочкой не хочешь, а бабкой-то хошь не хошь станешь. Верно говорю, Зойка?
— Загинь, к дьяволу! Налилась опять, нажоралась. Кто тебя звал?
— Да как! Она не верит.
— Чего не верит?
— Не верит, что ейный сынок тебе прививку сделал.
Зойка зло улыбнулась своими тонкими сухими губами, хотела что-то сказать, но передумала и только вяло махнула рукой.
Свет потух в глазах у Анфисы Петровны: на Зойкиной руке она увидела золотое кольцо, и ей сразу стало все ясно.
Господи, господи! Она целое утро сегодня искала это кольцо, все перерыла, перевернула кверху дном, думала, потеряла, а оно вот где, оказывается, — у Зойки на руке…
Зойка что-то кричала матери, матерь кричала Зойке, а что? Ничего не слышала, не понимала — чудом выбралась на улицу.
Нет, знал, знал сынок дорогой, что такое это кольцо, какая святыня в ихнем доме. Сто раз рассказывала, как отец подарил его. Родила сына, надо идти записывать в сельсовет, а сыну и фамилии отцовской нельзя дать, потому что матерь не в разводе. Ну как тут с ума не сойти! И вот Иван, чтобы хоть как-то успокоить, утешить ее, надел ей на руку это кольцо, нарочно заказывал в городе.
Пятнадцать лет она не снимала кольцо с руки и, конечно, в гроб легла бы с ним, да четыре года назад начали пухнуть пальцы в суставах, и ей волей-неволей с великими муками пришлось его снять…
4
Танцевали, садились за стол, снова танцевали — под радиолу, под аккордеон, на улице, в доме, на крыльце… И так до темени, до тех пор, пока не зажгли свет и не вспомнили про клуб.
И все это время Анфиса Петровна была на ногах, ни на минуту не присела и не прилегла. Нашла в себе силы. Выстояла. Не испортила праздника, не уронила фамилии Лукашиных. И только когда опустел дом, тяжело рухнула на стул к столу.
— Останься, — сказала сыну.
— Ну мам…
— Останься, говорю! И ты, Михаил, останься.
Под окнами заревели, зарычали мотоциклы, крик, смех, визг, затем весь этот шум-гам выкатился из заулка на дорогу и побежал в сторону клуба.
— Ну, сын, доволен проводами? Хороший стол справила мать?
— Спрашиваешь!
— А теперь другой стол будем справлять, — сказала Анфиса Петровна.
