…Батальон был выстроен, и при свете прожекторов Александр Игнатьевич видел лица строителей, с которыми ему пришлось пройти большую, славную дорогу. Какой памятник способен выразить все величие и красоту их подвига? Какими словами сказать о нем?
И вот новое создание их неутомимых рук — мост, на который еще не ступала нога пешехода. Низко склонились на решетках перил чугунные колосья, полные литого зерна. Матовые шары фонарей, высоко вознесенные над водой, нальются сейчас ярким светом, и темная вода канала отразит железный профиль нового моста.
В коротком взволнованном слове Александр Игнатьевич поблагодарил товарищей по строительству за самоотверженный труд, прочитал полученные поздравления и благодарности командующего, коменданта города, письма от Центрального комитета Австрийской коммунистической партии, от общественных организаций и отдельных депутатов парламента.
Погасли прожекторы, и минуту стоящие в строю видели только поблескивающую на груди Александра Игнатьевича Золотую Звезду Героя. И вдруг восемнадцать матовых шаров залили мост мягким светом. И все увидели созданное ими. Оно было прекрасно!..
Грянуло громкое и дружное «ура». Десятки рук клепальщиков, слесарей, кузнецов и каменщиков подхватили Александра Игнатьевича, подняли его высоко к звездам. Он взлетал к ним и опускался, его снова бережно подхватывали и бросали ввысь.
— Спасибо!.. Спасибо!.. Вам спасибо, товарищи! — выкрикивал Лазаревский. — Хватит! Ну… я вас прошу… довольно!
В эту ночь впервые в городе ярко загорелись огни нового моста. И долго на берегу канала шумели радостные голоса строителей.
Джо Дикинсон шел на свидание с Морганом. Завтра Первое мая, и Сэм проводит беседу в клубе. Джо нужно поговорить с Сэмом. Вчера капитан Хоуелл, погрозив шоферу кулаком, сказал: «Ты за свои проделки поплатишься, черная скотина!» Борьба начата, враги готовятся наступать. Что скажет, что посоветует Сэм Морган? Но теперь никакие угрозы не запугают Джо. У него есть верные товарищи. И они знают, что нужно делать! Мужество миллионов простых сердец выиграет битву за мир!
Подходя к освещенному подъезду клуба, Джо увидел стоящих у крытого «джиппа» двух чинов «милитери полис» в красных фуражках. Третий покуривал сигарету у входа в клуб. На ступеньках валялось много окурков. Джо замедлил шаг.
Увидев его, полицейский, стоявший у входа, торопливо сбежал вниз. Сердце Джо сжалось от недоброго предчувствия. Враги не спят. Но чего ему бояться? Он начал бороться за правду и будет продолжать борьбу… А далеко отсюда, на пороге бедного дома, слепая мать ожидает сына. В знойный полдень под крышей нежно воркуют голуби. В песке у порога копошатся соседские ребятишки. А по недалекой дороге медленно катит повозка, и лениво прядающий ушами мул слушает тихую песню возницы о Джоне Брауне[11].
Джо смело подошел к подъезду клуба, вполголоса напевая ту песню, что, наверно, звучит сейчас у дома его матери:
Сам Джон Браун!
Сам Джон Браун
Там сидит во славе
И трубит в свой рог;
Псы его борзые
Улеглись у ног.
Пусть его глаза
Кажутся закрыты, —
Видит наш Джон Браун
То, что от нас скрыто.
Видит день суда,
И что кончен плен,
И ружье лежит
Поперек колен —
Нашего Джон Брауна,
Нашего Джон Брауна.
Долго матери придется ждать…
Полицейский, знакомый по встрече в кабачке «Ад» сержант с красным и толстым носом, весело улыбаясь, приблизился к Джо.
— Джо Дикинсон? — спросил красноносый сержант. И так как момент был строго официальный, он убрал с лица ненужную улыбку.
— Да, сэр, — ответил Джо.
— Мы с тобой где-то встречались? Ты был в компании такого же цветного, как и сам. Рожа у тебя была мрачная. А сегодня ты что-то веселый!
— Ведь завтра Первое мая… Но что вам угодно?
— Ты арестован, Джо Дикинсон! — Сержант быстро и ловко, как человек, имеющий в этом деле немалый опыт, надел на руки Джо металлические наручники, захлопнул их. — Ты арестован! Марш!
Один из полицейских открыл дверцу автомашины и втолкнул Джо в темное ее нутро. В углу кто-то сидел. На руках его тоже поблескивали браслеты наручников. Лица в темноте Джо не мог разглядеть.
— Джо, — тихо произнес сидящий в углу.
— Сэм? Это ты?
— Да, Джо, они хотят, чтобы я провел Первое мая за решеткой.
— Молчать! — рявкнул сидевший рядом с шофером полицейский. — Разговаривать арестованным запрещается.
— Может, ты нам и на языки подвесишь железо? — спросил Сэм.
Полицейский не ответил.
— Тем, кто строил мост в Мичигане, железо не страшно, — сказал Джо.
В машину втолкнули еще двух арестованных, и, зловеще завывая сиреной, она помчалась по темным улицам Вены.
Молодое утро встало над городом. Новый мост на Шведен-канале убран кумачом и флагами. Ветер, принеся в город запахи свежей земли и альпийского леса, развернул флаги. Долгое время разговор ветра с кумачом нарушал овладевшую городом тишину. Над крышами поднялось солнце. В его лучах алое убранство моста запламенело радостно и ярко. И вместе с солнцем в город пришла песня. Ее четкие маршевые ритмы рождало множество голосов. Ей было тесно в узких каналах улиц, она рвалась к просторам неба, гремела под ним призывно и звучно.
Лида открыла окно. Александр Игнатьевич спал за столом, положив голову на руки. На столе громоздилась груда тетрадей и записных книжек, а под руками лежал эскиз нового моста. Лида, взглянув на отца он так хорошо улыбался во сне, — решила его не тревожить.
Утренний воздух хлынул в комнату освежающим потоком, а вместе с ним ворвалась песня. Улица возле дома была заполнена людьми. Они несли высоко над головами знамена, транспаранты, портреты Ленина и Сталина, красные полотнища лозунгов. В голове колонны в зеленом спортивном пиджаке, в синей фуражке с черным плетением шнурков на околыше шагал Зепп Люстгофф.
Песня, как орел, раскинула над улицами свои широкие крылья. И сотни голосов, поднимающих ее так высоко, звучали, как мощный голос титана, полного творческих сил, готового строить, созидать и вместе с весной, вечно юной и новой, украшать землю. Шагая, люди пели:
Жива трудовая Вена,
Огонь ее не угас,
Пришел апрелю на смену
Веселого мая час.
Стоя у окна, обвеваемая свежим утренним ветерком, Лида видела перед собой залитую солнцем Красную площадь, светлое небо над Москвой, цветы, знамена, демонстрантов, которые шли, шли нескончаемым потоком, и в сердце каждого из них горели любовь, гордость и радость. На земле была весна, мир, и на трибуне Мавзолея, как всегда в утро Первого мая, стоял, приветствуя демонстрантов, тот, на кого с надеждой и радостью устремлялись взоры тех, кто жаждал труда, счастья и света, — великий Генералиссимус мира Сталин.
А песня с новой силой гремела на улицах города:
Пусть сговоры и измены
Враги замышляют сейчас.
Жива трудовая Вена,
Придет торжества ее час.
Рассеялась тьма ночная,
Восток пламенеет зарей…
Да здравствует Первое мая
И песни борьбы над землей!
Огромный поток людей, знамен, лозунгов и плакатов плыл по Рингу. Колонна Зеппа Люстгоффа несла большой красочный макет моста на Шведен-канале. Над ним трепетал флаг со словами: «Да здравствует мост мира!» Мост проплыл над головами демонстрантов, весь в трепете флагов, овеянный песнями, навстречу солнцу.
В мир пришел май…
Американская военная полиция.
Хаусмейстер — дворник.
Ринг — название главной улицы Вены.
Герр Геслингер — агитперсонаж газеты «Эстеррейхише Фольксштимме» (орган ЦК австрийской компартии) — тип венского жителя, человека из народа, который черпает политическую информацию из «Фольксштимме» и по ней ориентируется в международных событиях. Не в пример другим, читающим газеты различных политических направлений, часто дезориентированным и введенным в заблуждение различными толкованиями одних и тех же событий, герр Геслингер оценивает эти события реально и трезво. На рекламных плакатах и в иллюстрированных фельетонах, помещаемых на последней полосе «Фолььксштимме», герр Геслингер изображается веселым толстяком в котелке, с газетою в кармане и тростью подмышкой.
Каленберг — гора в окрестностях Вены.
Радецкий Иосиф-Венцель (1766–1858) — австрийский генерал, в 1848–1849 годах вел операции против Пьемонта, революционеров в Ломбардии и Венеции. Жестокий реакционер, учинял массовые казни над революционерами.
