А я тем временем занялся электричеством, проверил провода, зачистил контакты и, абсолютно не чувствуя усталости, притащил из дому массу необходимых вещей, в том числе несколько лампочек, и осветил особнячок.
У Маши уже накопилась груда мусора.
— Алеша, все это надо вынести… Выбросить в помойку.
— Выбросить? Ты сошла с ума! Это драгоценнейшие вещи!
Я бережно перебрал всю кучу. Дырявые ведра — пригодятся; стоптанный ботинок — это же кожа, понимаешь, Маша, кожа для разных прокладок; драные решета, ого, еще как потребуются; обрезки жести — нужны, нужны; сломанные пружины от дивана — тоже пойдут в дело; рваная бумага — вот этим, пожалуй, можно пожертвовать. И то не выбросить, а протопить печку, подсушить воздух. Благо, вот и дровишки завалялись.
Рассортировав мусор, я занялся печкой, просмотрел дымоход, очистил топку от золы, прожег бумагой подтопок, надымил (чем, конечно, вызвал ропот Маши) и был необыкновенно счастлив, когда наконец печка потянула.
Прекрасное помещение!
— Машенька, ты думаешь, я ограничусь мельницей? Как бы не так… Это только начало. Плацдарм…
— Для великих дел? — подает голос сестра.
Я улавливаю легкую иронию. Весь день Маша помалкивает, не хочет портить мое великолепное настроение, помогает мне, но порой вздыхает.
Потрясающая идея сооружения мельницы явно не привела ее в восторг. Но ведь сама же она уговаривала меня хоть чем-нибудь заняться, лишь бы я перестал хандрить, валяться.
Какое там валяться! С нынешнего дня я буду спать вот на этом диване, из которого торчат концы пружин, буду вскакивать на рассвете и работать, трудиться над своим изобретением.
— Что? Ты намереваешься здесь ночевать?
Отбросив свою робость, Машенька принялась разносить ужасное, отсыревшее помещение, в котором за одну ночь можно заработать туберкулез или по меньшей мере ревматизм. Но я только посмеивался. Еще раз сбегав домой, я притащил свою подушку, простыни и одеяло.
Спокойной ночи, Маша! Я целую и выпроваживаю возмущенную сестру, затворяю дверь, стелю на диване, гашу свет, ложусь. И погружаюсь в раздумье. Как же устроить мельницу?
Надо вам сказать, что о мельницах я не имел никакого представления. Лишь один раз в жизни я побывал на водяной мельнице и видел запруду, деревянное мельничное колесо и огромные жернова. Никакой литературы об устройстве мельниц у меня не было.
Но я вспомнил, что среди вещей, которые я захватил при переселении, имелся толстенный универсальный справочник для инженеров.
Я вскочил, снова зажег лампу, взял справочник и среди слов на букву «М» разыскал «Мельницы». Очень внимательно прочел. Потом открыл букву «Ж», нашел «Жернова» и узнал, что жернова делаются следующим образом: берется камень какой-нибудь твердой породы, мелко дробится, просеивается, засыпается в форму и заливается раствором хлористого магния, который связывает каменную мелочь в монолит. Все сведения о жерновах были изложены в одном столбце убористой печати. Вернувшись на ложе, я продолжал соображать.
Камень какой-нибудь твердой породы… Ба! Накинув пальто, в ночных туфлях я вышел на улицу и под покровом темноты выковырял из мостовой несколько булыжников.
Доставив добычу в особняк, я всю ночь дробил булыжник. Несколько раз я угодил молотком по пальцам, но к утру с удовольствием созерцал разбросанный всюду битый камень и поставленное на лист жести решето, доверху наполненное каменной крупой.
Теперь нужен раствор хлористого магния. Где его достать? Денег у меня, как вам известно, совершенно не было, я ринулся на путь вольного изобретательства без копейки за душой. Где же раздобыть нужный раствор в кредит?
Пораскинув умом, я вспомнил о Подрайском. Конечно, у него сколько угодно хлористого магния. Да, вот кто мне его одолжит!
Что? Неужели я ничего не рассказывал о том, как устроился Подрайский при новой власти? Ну, тогда мы сейчас это восполним.
Итак, с Подрайским произошло вот что.
Впрочем, с вашего разрешения, я лучше нарисую одну сценку, относящуюся к весне 1919 года. Вообразите солнечный апрельский или мартовский денек.
Я сидел в промозглом, не топившемся всю зиму большом здании на Ордынке, где помещался тогда Комитет по делам изобретений, и, будучи там разумеется, по совместительству — председателем технического совета, принимал изобретателей.
Помню, вошел бритый, худощавый человек в «финке» — очень распространенной в те времена круглой кожаной шапке с меховым околышем, в потертой черной жеребковой куртке. Огромные шоферские перчатки с крагами были сунуты под мышку.
Я обратил внимание на какой-то странный запах — не то дыма, не то дегтя, — который исходил от посетителя.
— Садитесь, — любезно сказал я. — Чем могу служить?
И вдруг прозвучал потрясающе знакомый голос:
— Алексей Николаевич, неужели вы не узнали меня?
Боже мой! От изумления я чуть не свалился с кресла. Передо мной был Подрайский, бывший наш Бархатный Кот… Куда-то девались его черные усики, чарующая улыбка, румяные круглые щечки. Я не встречался с ним с 1917 года, с того времени, когда солдаты, строители амфибии, вывезли его на тачке. Где он обретался эти годы? Какие превращения претерпел? И что привело его сюда?
Он протянул мне руку, тоже какую-то странную — заскорузлую, желтую, будто крашенную хной. Я опять предложил ему стул.
— Прошу вас, Анатолий Викентьевич… Вы ко мне по делу?
Подрайский, однако, не сел… По давней привычке оглянувшись, он тихо произнес:
— Да… Имеется величайшее изобретение…
— Любопытно… Какое же?
— Алексей Николаевич, вы не смогли бы спуститься сейчас со мной на улицу?.. Я вам все покажу в натуре.
Через минуту мы вышли из здания. У подъезда стоял очень потрепанный, облезлый легковой автомобиль «фиат». Подрайский открыл переднюю дверцу и широким жестом, который мне напомнил наконец его безупречные былые манеры, пригласил меня в машину.
— Куда же мы поедем? — спросил я.
Подрайский таинственно ответил:
— Осмотрим изобретение.
Сев за руль, он повел машину. Несколько минут мы молча ехали, кое-где раздавливая слежавшийся почерневший снег, разбрызгивая ручейки и лужи.
— Ничего особенного не замечаете? — спросил Подрайский.
— Нет, ничего не замечаю…
Подрайский улыбнулся и сказал:
— Может быть, попробуете управлять сами?
— Что же, можно.
Мы поменялись местами. Взяв руль, я поддал газу, потом попридержал машину, потом опять ее погнал, она поскрипывала, как и полагается старушке, но, в общем, слушалась.
— Ну как? — снова спросил Подрайский. — Ничего особенного не замечаете?
— Не замечаю… Только, пожалуй…
— Что, Алексей Николаевич?..
— Пахнет как-то странно…
Подрайский, казалось, ожидал этих слов. Он довольно засмеялся и сказал:
— Знаете, чем это пахнет?
— Чем?
— Новой эрой в автомобильном деле. Отныне советский автотранспорт не будет больше испытывать недостатка в горючем.
— Ого! Если так, это действительно великое дело.
— Да, — подтвердил Подрайский. — Затормозите-ка, Алексей Николаевич.
Я остановил машину, Подрайский сошел, отвернул гайку карбюратора, налил оттуда прямо в ладонь немного жидкости желтоватого цвета и поднес к моему носу. Жидкость оказалась скипидаром. Так вот откуда этот запах дегтя. Не знаю, самому ли Подрайскому пришла идея использовать скипидар в качестве горючего, или он где-либо залучил это «изобретение», но, во всяком случае, его предложение произвело сенсацию.
Ввиду отчаянной нехватки бензина «изобретение» было немедленно принято, хотя, как вскоре выяснилось, от скипидара залипали кольца, что создавало всякие затруднения для шоферов.
В распоряжение Подрайского был выделен заводик около Москвы, где он организовал возгонку скипидара.
Наверное, у Подрайского найдется бутыль хлористого магния. Он не откажется дать мне ее взаймы. Скорее туда, к нему!
Что такое двадцать километров? В прежние времена я бы ответил: «Двадцать минут езды на мотоциклетке!»
Однако теперь, зайдя домой, чтобы наскоро позавтракать, я лишь вздохнул, посмотрев на свою машину, стоявшую в передней. Может быть, все-таки решиться? Выведу ее, испробую… Нет, я уже примеривался — левая нога не доставала до опоры.
Двадцать километров для меня теперь нелегкий путь. Трамваем я смогу подъехать лишь к заставе. А дальше? Э, доберусь на перекладных. Есть, знаете ли, такой способ. Оглянешься, увидишь попутную подводу, подождешь, попросишь: «Эй, друг, подвези!» Возница хмуро посмотрит на тебя и хлестнет лошадь; следующий тоже не посадит; третий, глядишь, и подвезет. Невесело, но чего не предпримешь, когда впереди маячит сверкающая огромная бутыль с чудесной жидкостью, посредством которой я превращу обыкновенный булыжник в прелестный жерновок.
