— Когда вожак потяга погонится за куропаткой, его бьют остолом, — ледяным голосом сказал он.
— Да, боль пробуждает разум, а розги напоминают о глупости, — живо добавил Слепцов.
Вы наказать меня приехали? — вскочил Петька. — Я — уполномоченный госторга. Я отдаю все силы! Для кого?.. Эх вы…
— Садись! — резко прикрикнул Гермоген. — И дурак старается и вор…
— Вор?.. Я? — Петька рванул на груди гимнастерку, и пуговицы рассыпались по полу. — И ты, дед моего друга, так можешь?.. — Голос его прервался.
— Ты обворовал людей. Ты украл у них веру в новую власть. Собирайся! — Гермоген встал и взял ружье.
— Куда? — Глаза парня заметались по дому. — Убить? За что, а?
— Нет, мы высадим тебя за перевалом, и уходи. Так решили старики. — Гермоген бросил ему шубу и шапку.
— У меня ценности, как можно? — взмолился Петька.
— Все можно. Не бойся, не пропадет ни один гвоздь. — Старик вышел.
Едва заалел восток, а от госторга уже отошли три упряжки. На передней сидели Гермоген и Петька. Парень несколько раз пытался заговорить, но старик точно оглох. Когда под перевалом блеснула наледь, Гермоген ударил по оленям. За поворотом сопки он остановился, сбросил пожитки Петьки, положил сверху ружье и незаметно сунул ему в карман коробку с патронами.
— Иди! Есть голова, найдешь свое место. В ревкоме передай: пришлют такого же, снова выгоним. Вернешься сам, выстегаем розгами.
Подъехали старики, сошли на лед и обступили парня. Гермоген подумал и вздохнул:
— Есть в тебе сила и добрая, пожалуй. Найди, куда ее применить. Обратно пошлют — не соглашайся. Мне больно будет наказывать тебя. А без строгости нельзя…
Петька стоял, опустив голову. Его душили слезы.
— Вы не поняли, я хотел вам добра. — Лиственницы в его глазах расплывались, лицо Гермогена превратилось в пятно.
Старик резко повернулся, сел на нарты и уехал.
— Постойте! Послушайте! — закричал Петька. — Все равно вернусь… Не в госторг только… — Он стоял с протянутыми руками и плакал. Когда он вытер глаза, упряжки уже исчезли за поворотом…
Полозов вышел из Среднекана только в начале августа. Он задержался, ожидая, когда придут вьючные лошади с продовольствием. К тому же нужно было укомплектовать артель. Он это сделал, и, когда добрался до Олы, там уже стоял пароход.
Проходя по поселку, Полозов отмечал перемены. На месте дома Попова — заросшее бурьяном пепелище. Появились вывески: «Уполномоченный Комитета содействия народностям Севера», «Профсоюз рыбаков», «Госторг». Над зданием ревкома развевается красный флаг. И все же в Оле его уже ничего не привлекало. Отвык он от поселка, привык к тайге и уже скучал по ней.
Полозов сел на катер, и тот, как жук-ползунок, запрыгал на волнах. Интересно, окажется ли кто из знакомых на пароходе?
С парохода спустили трап, и Полозов поднялся на палубу. Катерок снова развернулся и пропал в темноте.
Было тихо, только из трюма доносились глухие голоса пассажиров.
Полозов облокотился на поручни палубы. Сколько воспоминаний. На берегу осталась его юность, тревоги, волнения и заботы.
Какая-то девушка вышла на палубу, постояла, поглядела на берег, вздохнула и ушла.
Когда потух свет в иллюминаторах, он спустился в трюм и улегся на свободную койку в пассажирском отделении твиндека. Вскоре он заснул под тихий плеск воды за бортом.
Разбудил Полозова непонятный грохот. Он осмотрелся. На койках ни души. Все уже давно были на палубе.
Полозов умылся, взял чайник и пошел к камбузу, постучал в раздаточное окошко. Выглянуло желтое лицо в белом колпаке.
— Вам чито? А-а-а, старый товариса? — Лицо корейца расплылось в улыбке.
— Пак? Здесь?.. — удивился Полозов.
— Ходи — туда, ходи — сюда, живи совсем нету. Чито делать? Мы так боялся революсии. Капитана бери, корми, почему не служи на корабль?
— Чай есть?
— Есть обеда: кася, риба, кампот!
— Не надо обеда, давай чай. А ты продувная каналья, Пак! — не удержался Полозов.
— Осен приятно! — ухмыльнулся кореец.
Полозов вышел на палубу. Корабль разворачивался и шел бортом к берегу. Отвезут провожающих, и прощай, Колыма, Маша, друзья…
Пассажиры толпились на палубе. Полозов увидел стройную даму с большим узлом черных волос. У него замерло сердце.
— Лена, — позвал он тихо.
Женщина обернулась и быстро подошла.
— Иван! Я знала, что ты здесь. Но где ты был? Я давно уже тебя смотрю? — Она подала ему руку.
— Проспал, — признался он. — Как я рад тебя видеть.
— Я тоже, — улыбнулась она. — Ну как ты?
Он сообщил, что ревком направил его в якутский горный окрутг где комплектуется геологическая экспедиция на Колыму.
— А я еду в Хабаровск на курсы усовершенствования. Ну как там Маша?
— Учится. Ничего, — смущенно ответил Полозов.
Своим вопросом Лена как бы отрезала их с Иваном прошлое.
— Все хорошо, — Лена взяла его под локоть. — Ты добился своего, да и я тоже. Все остальное — досадные мелочи. Важно, что мы тут были первыми. Жалко уезжать и больно, что не все дожили до этих дней.
У губ Лены прорезались горестные морщинки.
— А ведь могло и у нас сложится все по-другому, — не удержался Полозов, но Лена недовольно прищурилась, окинула глазами палубу и громко позвала:
— Федот! Идите же сюда! Вот он, Полозов…
Федот крепко пожал Ивану руку.
От берега отделился катер.
— Никак Анка на катере? Да и Петр рядом. Они тоже едут учиться? — спросил он Лену.
— Петр нет. А Анка едет в Ленинград. В Институт народов Севера.
Федот подбежал к трапу и подал руку улыбающейся Анке.
По первой санной дороге Гермоген съездил в Сеймчан навестить Машу. Поездкой он остался доволен. Маша старалась учиться, да и старика встретила хорошо. На обратном пути Гермоген решил завернуть к старому Слепцову, а после домой на всю зиму.
Славно думалось одному на нартах.
— Ну-ну, лентяй — прикрикнул он на белого.
Упряжка выскочила к жилищу Слепцова. Почему столько нарт стоит у его юрты? И костры горят, и у огня на корточках люди.
Над кострами в закопченных котлах громко бурлила вода. Сладко пощипывал в носу запах молодой оленины.
— А-а-а… Стадо Громова, — догадался Гермоген. Он распряг оленей и пошел к юрте Слепцова.
Он удивился, что появились пастухи в этих малокормных местах.
С верховий реки подкатил на резных нартах, обтянутых белыми шкурами, Громов.
Он передал упряжку старому пастуху, взял сумку и скрылся за дверью юрты.
Вскоре за ним вошел Гермоген и еще несколько охотников.
Слепцов молча кивнул Гермогену. В юрте было еще несколько человек.
Развалившись за столом, Громов рассуждал:
— Стряхните пыль с мозгов, вспомните, какие стада диких оленей паслись в распадках? Какими тучами кружилась над водой дичь? Пушные звери, словно собаки, бродили у ваших жилищ. Кто разогнал зверя, напугал птицу, выбил оленьи стада?
— Да, да… — качали головами старики.
— Мы не знали соли, но глаза наши были зоркими до старости. Не было муки, но разве наши желудки не раздувались от мяса?
— Да… Да…
— Оглянитесь, посулами да подарками чужие люди усыпили мудрость таких, как Калланах. Он показал дорогу в наши земли. Победнела тайга. Забыл дорогу в ловушки зверь. Разве умирать собираются таежные люди?
— Да… Да…
Переглядываются старики, слушая речь человека имущего, знающего грамоту.
— Пусть прислушаются ваши уши, откроются глаза. Ваших сыновей заставят искать желтые камни, а красивых девушек заберут себе в жены. Дети уйдут от вас. Им остригут волосы, наденут на глаза стекла, чтобы не стыдно было насмехаться над стариками. Кто сошьет одежду? Кто выделает шкурки зверя? Кто позаботится о вашей старости?
— Да… Да…
— Почему молчит человек, видевший жизнь больше других? — Глаза оленевода остановились на Гермогене. — Или подарки чужих стали дороже своего народа? Или уста мои сделались говорящими неправду?
Все ждали, что скажет мудрый старик. Гермоген долго набивал трубку.
— Верно, много видел я зим, но глаза мои не покинула зоркость. К старому сердцу подступает стужа, но его не подернула корочка льда. Я видел, как в распадках среди густых лиственниц пробивались молодые березки. Нынче там высится белоствольный лес. Пусть растет береза. Она даст нам бересту для посуды, крепкие полозья для нарт и жарко пылающие дрова в очагах. — Он замолчал и устало опустил голову.
— Однако, олений зад умнее твоей головы. Он защищает его от волка. А ты подставляешь горло хищнику, — Громов насмешливо оглядел Гермогена. — Где же береста, которую ты снимаешь с березы? Я вижу на тебе одежду, что дает олень, и варишь ты его мясо. Не видно на тебе и таких товаров, какие привозили купцы.
