будет ткать холсты и чалмы для всех хаджи — святых людей, лицезревших священный камень Каабы. Спрос на одеяния хаджи растет, потому что война с Турцией идет к концу и скоро правоверные опять двинутся в Мекку, к гробу пророка, прямым путем.
И вот в один прекрасный день весь аул собрался перед домом Кургоко Матханова. Ждали приезда Казгирея.
Толковали, что Казгирей везет фабрику с готовой железной трубой и поезд опаздывает, потому что не в силах тащить груз. Обсуждали, где ставить фабрику. Хотелось бы, конечно, в ауле, но едва ли такой умный человек, как Казгирей, согласится на это. Все фабрики стоят в городе, потому что там товар идет сразу к купцам, а уж от купцов по аулам. Возникал новый вопрос: как старый Кургоко будет начальствовать над фабрикой в городе? Ведь в городе нет мечети.
— Едут! — послышались возгласы, и толпа подалась навстречу подводам, показавшимся на улице. Три подводы, груженные ящиками, шли одна за другой; на ящиках сидел Кургоко и статный, хорошо одетый молодой человек, лицом очень напоминавший Амину, — это был Казгирей. Он с интересом оглядывал улицу и почтительно приветствовал людей. Сразу заметны были хорошие манеры ученого человека. Тонкая в талии светлая черкеска стягивалась пояском дорогой чеканки, и старики узнали поясок, в котором еще щеголял когда-то молодой Кургоко.
Старик, однако, удивлял своим мрачным видом. Он ничего не объяснил собравшимся — ни того, какие машины упакованы в ящиках, ни где решено строить фабрику. Молчал об этом и Казгирей. Люди решили, что старик недоволен тем, что Казгирей хочет ставить фабрику все-таки в Нальчике. И догадка как будто оправдывалась.
Казгирей гостил недолго. Через несколько дней ящики опять были погружены на подводы, нанятые, впрочем, не в Нальчик, а еще дальше — в Баксан… В чем же тут дело?
Старик Матханов был очень разочарован. Не ткацкие станки привез Казгирей на посланные ему деньги, не оборудование для шерстяного или мукомольного предприятия, а печатные станки, свинцовые арабские буквы — вот что было заключено в тяжелых ящиках.
Казгирей не прерывал переписки с любимым учителем из духовного баксанского училища Нури Цаговым, сумевшим, как видите, навсегда увлечь своего ученика той же мечтой, какой был увлечен он сам. Казгирей договорился с Цаговым, что вернется на родину с готовой типографией. Теперь старый Нури и его друзья с нетерпением ждали в Баксане юного книгопечатника. Давно ими было решено вместе с Казгиреем печатать газету, выпускать учебники для будущих кабардинских школ на кабардинском языке с помощью арабского алфавита.
Опыта не было. Все только начиналось.
— Изображать кабардинские слова арабскими буквами большой грех, — говорили богобоязненные люди. — Арабские буквы призваны изображать слова, произносимые аллахом. Вот в чем значение арабских букв!
В Прямой Пади все же пришли к заключению, что сын Кургоко человек умный. В чем соль его затеи? Он сообщит через газету о себе на всю Россию — и тогда деньги потекут к нему. Но и благожелатели становились в тупик, когда им напоминали, что газета будет печататься арабскими буквами на кабардинском языке, а кто знает по-кабардински дальше базара в Нальчике?
Как бы там ни было, первая газета на кабардинском языке появилась. Вначале ее развозили по аулам сами издатели. Дело, однако, затруднялось тем, что почти никто, кроме самих авторов, не в силах был полностью прочитать и понять эту газету, составленную частью из коротких сообщений, но больше из литературных композиций, заимствованных из нартских сказаний и народных песен. Казгирей и сам сочинял стихи. Он приступил к составлению грамматики кабардинского языка, совершенствовал алфавит, выработанный Цаговым, составил букварь. А все свободное от этих занятий время проводил в седле. Он разъезжал по аулам и поместьям богатых людей, не считал унижением собирать средства «на просвещение кабардинцев». Отец не давал ему больше денег и никак не мог подавить в себе обиду на сына, обманувшего его ожидания. Не бывать, видно, Казгирею наставником мусульман в Кабарде, рухнули мечты! Не утешало старика и то, что все чаще на базарах и у мечетей в часы намаза появлялись люди верхами и, достав из переметной сумы листок, громко возглашали:
— Газета! Газета! Бу-бу! Газета! О чем гремит газета? О чем сообщает Казгирей? Казгирей Матханов сообщает: за дальним городом война. Немецкий царь пошел на русского царя. Бу-бу… Закон — не платить калыма. Бу-бу… Родители, спешите выдать дочерей замуж… Газета, бу-бу, газета! Хорошая газета! Казгирей все знает.
Война и разруха не мешали Казгирею и Нури делать доброе дело. Они издали и учебник для начальных классов школы, учрежденной на средства добровольных пожертвований. Казгирей обещал жертвователям все доходы от будущих взносов за право учения. И многие захотели отдать детей в школу, где собирались учить грамоте на арабской основе, и арифметике, и географии. И что особенно важно — священной черноте корана.
Школа Матханова и Цагова быстро приобрела известность. Тут и там в аулах по настоянию мулл сходами принимались решения открыть «матхановскую школу», ибо ее программа признавалась лучшей общеобразовательной программой для мусульман. Понадобилось увеличить выпуск учебников, наступило время подумать о курсах для учителей. Наконец и старик Кургоко начал понимать, что не сын заблудился на дорогах, указанных ему отцом, а скорее он сам заблудился: сын почти уже догнал известностью полковника Клишбиева.
Не было, казалось, сил, способных затмить звезду Казгирея… Но, пожалуй, уместно привести здесь одну притчу:
Мулла стал скликать прихожан на моление уже накануне пятницы. «Зачем так рано?» — спросили его. «Да поможет нам аллах услышать его голос сегодня, чтобы вы собрались завтра», — отвечал мулла. Не все делается так легко и быстро, как хотелось бы, — говорит эта притча.
Такова история Кургоко Матханова и его сыновей.
В зимнее время дни коротки. Путники — Степан Ильич и Эльдар — подходили к аулу под вечер. Пока дошли до реки, холмы, белевшие вдали, уже совсем посинели. Наступали сумерки.
Зима всегда меняет знакомые места, и, может быть, поэтому Степан Ильич не сразу узнал их. Эльдар же тут прежде и не бывал. Он считал, что следует поторапливаться: хорошо бы прийти в аул засветло. И его удивляло странное поведение Степана Ильича, который говорил Эльдару, что им обязательно нужно поспеть в аул сегодня, а вместе с тем не только не торопился, а выйдя на берег реки, как бы даже умышленно медлил с переправой через обмелевшую реку. Дважды они могли бы переправиться на тот берег с попутной мажарой, и оба раза Степан Ильич останавливал Эльдара:
— Нет, Эльдар, погоди маленько.
Медлительность Степана Ильича казалась тем более странной,
