Среди десятка семей потомственных мастеров, которыми издавна славится Гусь-Хрустальный, рабочая династия Зубановых, бесспорно, занимает первое место. Историю этой семьи нельзя отделить от двухсотлетней истории завода. Были здесь знаменитые алмазчики, были стеклодувы, были механики, а теперь пришло время показать себя конструктору Зубанову.
Владимир Александрович поступил на завод после окончания стекольного техникума, а работая здесь, начал учиться на заочном отделении института и защитил диплом инженера. Его назначили начальником конструкторского бюро. Главный инженер завода И. А. Фигуровский говорил о нем:
— У Зубанова талант конструктора. Он умеет схватывать мысль на лету и видеть то, что пока едва брезжит.
Не от дедов ли перешло к нему это умение? Но врожденная прозорливость мастера у него обогащена образованностью. Заводские заботы стали для Зубановых делом семейным. И это естественно: с заводом связан не только сам Владимир Александрович. Жена его также работает инженером-конструктором, а дочь учится на пятом курсе института и практику проходит тут же.
Это традиция Зубановых. Они всегда работали на заводе целыми семьями.
Высокий, стройный, красивый, инженер Зубанов и обликом, и характером, и острым пытливым умом удался в своих замечательных родичей. Иногда он заходит в заводской музей хрусталя и останавливается в молчаливом раздумье возле какой-нибудь вазы или бокала, граненных его прапрадедом. О чем он думает в эти минуты? О связи времен?
Многое связывает его с корнем, от которого пошел род мастеров Зубановых. Ведь каждая веточка на дереве питается от корней. Но как высоко поднялось это дерево! Сколь разны судьба неграмотного крепостного мастера Максима Зубанова и судьба его праправнука — инженера Зубанова.
Всю жизнь просидел Максим Яковлевич за верстаком у шлифовального колеса и за всю жизнь не выглянул за околицу Гусь-Хрустального. А праправнук его многое повидал, многому научился и все, что узнал, щедро отдает общему делу.
Несказанно удивился бы мастер Максим Зубанов, если бы каким-то чудом он сегодня попал на завод. Но одну, главную черточку сразу и безошибочно заметил бы он в своих незнакомых ему наследниках: всех их роднит высокое уважение к труду; он сказал бы:
— Нашему роду не будет на земле переводу…
Жизнь полна переменами. Все изменяется вокруг нас. Но порой мы не замечаем того, что происходит на наших глазах. И не потому, что мы не любопытны, а потому, что большинство перемен совершается постепенно, вроде бы незаметно. Но если отрываешься от знакомой обстановки и возвращаешься к ней спустя какое-то время, то перемены, которые произошли здесь, сразу бросаются в глаза и вызывают то грустное, то счастливое удивление. Так случается и со мной, когда приезжаю я в Гусь-Хрустальный.
Я люблю приезжать туда летом. Дорога идет по зеленому коридору. С обеих сторон подступают к ней то высокие, будто медноствольные сосны, подбитые снизу густым подлеском, то ярко-зеленый березнячок, то хмуроватая чаща темного ельника. Но вот коридор распахнется, блеснет обласканное солнцем озеро, и откроется поднявшийся вокруг него город.
В далекую пору моего детства в Гусь-Хрустальном было что-то около пятнадцати тысяч жителей и почти все знали друг друга. Если не по фамилиям, так в лицо. И знали, кто на какой улице или в какой казарме живет. Теперь чаще встречаются вовсе незнакомые люди. Во-первых, многие из тех, кого я помнил и знал, постарели и изменились до неузнаваемости, а во-вторых, приехали и уже прочно обосновались новые жители. Население города за эти годы увеличилось до семидесяти пяти тысяч. Неузнаваемо изменился и внешний вид самого Гусь-Хрустального. Казармы перестроены в многоквартирные дома. И «половинок» осталось не так-то уж много. Большинство улиц застроено новыми зданиями. На месте старой Вышвырки развернулся массив благоустроенных четырехэтажных домов современного типа, именуемый здесь первым микрорайоном.
В центре города по соседству с хрустальным заводом появились новые магазины, большая гостиница «Мещерские зори». Тут же разместились здания горкома КПСС, городской библиотеки, редакции городской газеты «Ленинское знамя», почты, кинотеатра «Алмаз».
Кроме казарм и «половинок» прежний Гусь-Хрустальный отличался от многих других городов «колышками» и «клетками», которые были непременной и своеобразной деталью городского пейзажа.
Колышками называли здесь самодельные ручные тележки на одном колесе, или, просто говоря, тачки. Колышки имелись почти у всех жителей города, и каждый делал их на свой вкус и красил масляной краской по своему выбору. Были колышки желтые, крашенные охрой, зеленые, крашенные медянкой, были синие, голубые, красные, оранжевые. С колышками ездили в лес по дрова, в магазин за продуктами, на речку — полоскать белье. Даже если всей семьей отправлялись в гости, то детишек везли с собою в колышке. Это был своего рода личный транспорт. Колышек в Гусе было больше, чем велосипедов в Гааге.
Клетками назывались крошечные деревянные клети или сарайчики. Они лепились возле казарм, на пустырях и огородах. Иные из клеток были чуть-чуть побольше собачьей конуры. Летом в них, как на дачах, жили «казарменские», то есть те, кто ютится в душных и тесных каморках Питерской, Золотой или Генеральской казармы. В сарайчиках, сколоченных из старых досок, тоже было и тесно и неудобно, но люди утешали себя тем, что тут «своя клеточка»…
И колышки и клеточки в свое время появились от нищеты и бедности рабочего быта. Теперь уже редко-редко встретишь на улице человека с колышкой. Надобность в них миновала. В городе давно уже открылось несколько автобусных линий, а с недавнего времени появились и легковые такси.
В мои школьные годы на весь Гусь-Хрустальный было две школы. Одна — побольше — для мальчиков, другая — поменьше — для девочек. Потом в самый канун революции открылось высше-начальное училище, которое здесь для пущей важности называли гимназией. Теперь число начальных и средних школ увеличилось до двадцати, а кроме того, есть стекольный техникум, детская музыкальная школа и самая большая во Владимирской области школа юных спортсменов.
Приезжая в Гусь, я каждый раз иду навестить старую школу, где, стриженные под машинку девятилетние мальчики, мы впервые прочли певучие строки пушкинского стиха: «Шалун уж отморозил пальчик, ему и больно и смешно, а мать грозит ему в окно», где открылась нам величайшая истина, что семью семь — сорок девять. От школы начинается аллея серебристых тополей. Мы сажали эти деревья маленькими прутиками осенью 1917 года и каждый саженец обносили треугольной загородочкой из штакетника, чтобы бродячие козы или дурные люди не погубили растение.
— Дети, — говорил наш учитель Александр Николаевич, — в России свершилась революция. Начинаются великие перемены. Пусть каждый из вас в ознаменование этого события посадит хотя бы одно молодое деревце.
Быстрорастущие тополя вымахали высоко. Кроны их осеняли всю улицу, а стволы некоторых деревьев не обхватят и два человека, взявшись за руки. Теперь аллея старых тополей поредела. Одни засохли от старости, другие сломаны бурей, третьи погибли от людского небрежения. Поредел, заметно уменьшился и круг моих школьных товарищей. Но на месте старых погибших деревьев уже растут молодые, посаженные уже другим поколением школьников в послевоенное время. И уже другой, новый учитель говорил им:
— Дети, наша Родина, наш советский народ ценою великих жертв добился победы в страшной битве против фашистских захватчиков. Пусть каждый из вас в ознаменование этой победы посадит хотя бы одно деревце…
Гусь-Хрустальный в представлении тех, кто приезжал сюда летом, всегда был довольно зеленым городом. И не только потому, что со всех сторон его обступают леса, а и потому, что здесь во все времена в людях жила любовь к зеленому убранству улиц. Нынче каждой весной в городе высаживается двести тысяч летних цветов. Если учесть, что город сам по себе невелик, цветочный наряд его вовсе не беден.
Не знаю, как у новоселов, а у коренных жителей нашего города всегда было развито чувство гордости, что живут они не просто в Гусе, а в Гусе-Хрустальном, известном не только на всю Россию, а и на весь свет, и что известность эта идет от рабочего мастерства как будто и обыкновенного, но в то же время удивительного, почти волшебного.
В ранние школьные годы, после окончания третьего класса, учитель повел нас на хрустальный завод, чтобы мы воочию увидели, как делается стекло. Мы побывали в гуте, заглянули в окошечки стекловаренных печей, подивились на стеклодувов, размахивающих железными трубками, на кончиках которых ярко-оранжевые капли стеклянной массы превращались в прозрачные пузыри. Потом побывали в алмазном отделе, где хрусталь расцветал сияющими узорами, а под конец, как в сказку, попали в заводской музей хрусталя. Там старый мастер одарил каждого из нас «галкой».
