— Бухгалтера?
— Ничего страшного в этом нет… А та девушка, дочь истопника, только с помощью государственной стипендии может получить высшее образование. Разве не так?.. И она будет бесконечно предана Советской власти.
— Ах, вот что! — проговорила Нетта холодно. — С этого бы вы и начали, оправдывая то, что меня лишают высшего образования. Благодарю вас за ясность.
— Когда мы станем богаче, будет больше университетов и…
— Ну что же, подождем коммунизма, уже недолго ждать! — отрезала она, крутым поворотом руля направила ялик к берегу и не ответила на вопрос Степана, когда они встретятся вновь.
Шесть дней — целых шесть дней! — она терзала Степана пыткой разлуки и отчуждения. Он звонил ей — она не отвечала, не подходила к телефону. Набравшись смелости, он явился в дом на улице Марата, но домработница, старенькая тетя Паша, привезенная Стрельниковыми из Москвы, не пустила его дальше передней.
— Заболела наша барышня, — сказала она и, выпустив Степана на крыльцо, шепнула: — Блажит чадушко…
Проходя через двор к калитке, Степан неожиданно обернулся, и ему показалось, что штора одного из окон столовой испуганно шевельнулась… Ах, так! Ну уж теперь он не сделает ни одной попытки увидеть ее, жестокую и бессердечную! Больше того, он проучит ее, если она захочет увидеть его. Пускай подождет и помучается так, как мучился он! Решение было принято железное, непоколебимое, и на другой же день это решение полетело вверх тормашками, когда Одуванчик, копавшийся в редакционной почте, извлек розовую треугольную секретку.
— Танцуй кекуок, Степка, больше грации! — потребовал он, размахивая секреткой над головой.
Едва не вывихнув второпях руку Одуванчика, Степан завладел письмом и прочитал: «Я чувствую себя немного лучше. Если вы сегодня не заняты, то ровно в шесть на пристани».
К главным бухтам примыкали маленькие бухты-тупички, тихие и сонные, где солнечные лучи были особенно плотными, где в прозрачной воде медленно и волнисто шевелили аметистовыми краями куполов медузы, большие, как абажуры, или маленькие, белые, как аптечные таблетки. В тени скал проплывали стеклянные креветки — живое ничто, — и между камнями воровато, бочком перебегали пучеглазые крабы, которых боялась Нетта и ловко выхватывал из воды Степан.
В одну из своих первых поездок они нечаянно нашли круглую пустынную бухту, бирюзовую среди черных камней. Посредине бухты стояла узкая остроконечная скала, как неотесанный обелиск. На вершине скалы сидел неподвижный баклан с широко растопыренными крыльями. Они полюбили этот пустынный уголок и зачастили сюда. Степан высаживался на берег, Нетта уводила ялик за скалу и раздевалась. Они заплывали далеко в море и, утомленные, возвращались в бухту, как домой. Здесь иногда их застигал вечер, наступавший быстро. Черная завеса одним взмахом скрывала все, открыв звезды, казалось уже давно созревшие и входившие в ночь совсем готовыми — крупными, яркими, многоцветными. Собрав сухие водоросли и просоленную сизую щепу, Степан разводил костер, и они сидели по обе стороны золотого огонька, пахнущего йодом. Задумчивые, они прислушивались к плеску волн, затихавших в бухте, прислушивались и еще к чему-то, что нельзя было услышать и что наполняло их.
Так было и в тот вечер, первый вечер после шестидневной размолвки. В этот вечер они наконец смогли спокойно поговорить о себе, для того чтобы лучше понять друг друга и будущее своих отношений.
— Я очень рассердилась на вас тогда, помните? — сказала она. — Вы так жестоко говорили о справедливости, так неумолимо жестоко… А ведь жертвой этой справедливости почему-то стала я… Вы знали это и все-таки продолжали прославлять вашу жестокую справедливость… Я решила больше не видеться с вами, не говорить, не спорить… К чему?
Он испугался, но тут же вспомнил шевельнувшуюся занавеску, внутренне улыбнулся; лицо его осталось неподвижным.
— Все же мне хотелось поговорить с вами, — продолжала Нетта, глядя на огонек из-под сдвинутых бровей, — хотелось понять вас. Нет, не думайте, что я считаю вас каким-то таинственным, сложным. Ничего подобного… Вы весь на виду, вы правдивы и прямы, вы никогда не дипломат. Вот это мне и непонятно, этому не верится… Я не могу поверить этому до конца… Скажите, вот здесь, в голове, вот здесь, в сердце, и вот здесь, в кончиках пальцев, когда вы пишете, нет ни капельки, ни одной капельки сомнения?
— В чем?
— Ну хотя бы в том, что, может быть, в какой-то день вдруг окажется, что ваша жестокая справедливость была ненужной, бесполезной… Что люди даром страдали из-за нее. Понимаете?
— Да… — Он извлек из ее мысли главное: — Нет ли у меня сомнений в окончательной победе революции? Вы это хотите спросить? — (Нетта едва заметно поежилась, как от прикосновения чего-то холодного.) Он продолжал с тем ощущением собранности, напряженности мысли, когда слова рождаются как бы независимо от воли человека: — Только что вы сказали, что я не дипломат, и тут же показали, что вы не совсем, не до конца верите этому. Вы надеетесь, что я хоть в чем-нибудь, хоть в кончиках пальцев, неискренен, что я сомневаюсь в деле, которому служу…
— Я не хотела сказать, что вы сомневаетесь всегда, но…
— Никогда! — прервал ее Степан. — Ни одной секунды, Нетта. У меня могут быть сомнения, правильно ли мы делаем то или другое, нет ли более прямого и короткого пути к цели, но сама цель, стоящая перед нами, — она единственная и несомненная… И любимая… Тем более любимая, чем больше люди страдают на пути к ней и чем больше побед сейчас на этом трудном пути…
Показалось, что Нетта улыбнулась или хотела улыбнуться — все равно.
— Я знаю, что вы сейчас подумали, — сказал он вдогонку ее мысли. — У вас много возражений. Они кажутся вам неоспоримыми, потому что вы услышали их от уважаемых людей…
— Не надо подчеркивать, что я дурочка, — проговорила девушка мирно. — Да, не очень умна, но… и не окончательно дура, уверяю вас. Во всяком случае, достаточно умна, для того чтобы сейчас же закончить наш разговор, иначе буря неизбежна… Пора домой.
Она встала. Степан сказал:
— Нет, закончим разговор, Нетта! Надо закончить его сегодня же. Вы понимаете это, да?
И она подчинилась, снова заняла свое место на плоском камне и подбросила в костер сухих водорослей.
Степан собрал мысли, постарался быстрее прийти к тому главному, что должен был сказать:
— Будем откровенны, и не сердитесь на меня за правду… Я знаю, догадываюсь, что вы слышите от своего отца, от его знакомых… Они хорошо видят наши трудности и неудачи и не замечают или не придают особого значения нашим первым победам. А они есть, Нетта, я не раз говорил вам о них… Короче, ваш отец думает, что режимы меняются, а плотины остаются. Вот и все его отношение к Советской власти.
Нетта, поправлявшая костер, взглянула на Степана с удивленной улыбкой и снова занялась костром. Степан закончил свою мысль:
— Если бы вы не стояли рядом с отцом, если бы вы слушали и другие голоса, других людей, вы уже поняли бы, что получится по-другому: плотина будет построена, и Петр Васильевич станет гордиться тем, что оказал услугу Советской власти.
— Вот как! — шепнула она.
— Неизбежно! — воскликнул Степан. — Перемените позицию, и вы сразу найдете тысячи возражений на то, что сейчас в устах вашего отца кажется вам окончательным, неоспоримым…
— О чем вы говорите? Как переменить позицию?
— Вам надо стать самостоятельной. Только при этом условии вы сможете понять жизнь и все происходящее вокруг вас правильно. До каких пор вы будете только дочерью инженера Стрельникова? До каких пор вы будете жить на всем готовом, его хлебом и его мыслями?
— Паразитом! — резко уточнила она, швырнув комок водорослей в огонь. — Вы любите слова-тумаки. Смелее!
Он молчал. Неужели все сейчас рухнет и они расстанутся? Показалось, что он попал на оползающий край обрыва.
Вдруг Нетта заговорила тихо, с болью:
— Что вы знаете обо мне?.. Только то, что я паразит, презираемый паразит, живущий на всем готовом, не имеющий своего мнения, потому что он паразит, и ничего больше… А этот паразит держит на своих плечах весь дом и там, в Москве, и здесь, в Черноморске. Хорошо знает, что такое корыто, утюг и кухонная плита, потому что тетя Паша неважная кухарка… Этот паразит хорошо владеет иглой и штопает — штопает носки и чинит белье отца, и шьет-перешивает себе, и хорошо знает, как сберечь копейку, потому что папаша скуповат, да и не с чего роскошествовать, пока не пройдет проект плотины… Этот паразит только старшая домработница гражданина Стрельникова и получает за свою работу лишь харч, как говорят домработницы, и немного тряпок, не очень дорогих, как вы знаете… И выход у этого паразита один — выгодно выскочить замуж, потому что его не приняли в университет. Вот вам и весь паразит…
