Как все это сочетается с: «Мать жива? Десять суток, полковник…»!
Письмо Ф. М. Михайлова Здравствуйте Виктор Викторович!
Пишет Вам письмо участник обороны Ленинграда на «Невском пятачке» Михайлов Федор Максимович, проживающий: УССР, Херсонская область, колхоз «Грузия». Мне выслала Ваш адрес Людмила Павловна Соколова, жена Бориса Аркадьевича Соколова, которого я разыскивал со дня окончания войны и нашел только в 1983 году, когда Борис Аркадьевич ушел из жизни. Людмила Павловна, по Вашей просьбе, просит, чтобы я описал все поподробнее, как я познакомился с Борисом Аркадьевичем и почему на протяжении всего времени искал его. Прежде всего я прошу у Вас прощения за допускаемые грамматические ошибки в своем письме и за не совсем удачные выражения своей речи.
Мой розыск усложнялся потому, что я не знал имени и отчества Соколова. Я знал — воен-юрист, носил одну «шпалу», знал, что с ним был военный прокурор с двумя «шпалами». Вот и все, что я знал. Писал я в газету «Ленинградская правда» с просьбой напечатать мое воспоминание, возможно, оно попадет в руки Соколова, и он откликнется. Но этого не последовало. Соколовых в Ленинграде оказалось очень много, не знавши имени, искать было очень трудно, тем более из Ленинграда мне ответили, что 1-й дивизии НКВД на Ленинградском фронте не было. Получилось, что я у разбитого корыта. Ищу юриста с 1-й дивизии НКВД, а такой дивизии якобы не существовало на Ленинградском фронте. Выходит, все это я выдумал. Рассказывая историю, которая стала причиной поиска Соколова, мне некоторые товарищи говорили: «Ты выдумал сам эту историю, такого не могло быть, чтобы юрист так обрушился на политрука санбата из-за ради красноармейца». Стал сомневаться и я над собой, не только не за историю, а из-за номера дивизии. Ибо я начинал воевать в составе 1-й дивизии НКВД на территории Эстонии, 8-го августа был ранен в голову, находился на излечении в г. Ленинграде. После выписки из госпиталя, при формировании дивизии с оставшихся частей погранвойск и войск НКВД, в Васкелово формировалась 2-я дивизия НКВД. И я подумал — возможно, она имела другой номер. С тех пор я решил уточнить номер своей дивизии, в которую я попал после ранения.
А пока немного про себя. Я, Михайлов Федор Максимович, родился 16.05.1921 г. Был призван на действительную службу 04.10.40 г. Служил в г. Ашхабаде, 142-й отдельный батальон конвойных войск НКВД. С части был направлен в дивизионную школу младших командиров в г. Малин Житомирской обл., где и застала нас война. Сразу вся школа была переброшена в Киев, а с Киева в Можайск, где и была сформирована 1-я дивизия НКВД. Она была переброшена в Гатчину, а оттуда в Эстонию, где и вступила в бой с немцами. Я был минометчик — ротный миномет 52 мм. Как я уже раньше упоминал, 8 августа был первый раз ранен.
Поскольку ранение было не тяжелым, в госпитале находился недели две. С завязанной головой я был направлен с Ленинграда в Васкелово, где формировалась 1-я дивизия НКВД. При формировании я был оставлен при санбате, где долечивался и нес службу по охране санбата. В конце августа наша часть была переброшена в район станции Мга, а потом на оборону правой крепости Шлиссельбург (Орешек) и до Дубровки. В санбате я был назначен комсоргом. Санбат обслуживали два взвода девчат-санитарок и один взвод ребят, которые несли службу по охране санбата и выполняли необходимую работу. При санбате находились связисты, в их палатке находился полковой комиссар преклонного возраста. Начальником санбата был военврач третьего ранга, его помощником — женщина-врач с одной шпалой. При санбате находился батальонный комиссар с одной шпалой, три командира взводов, младший политрук носил 4 треугольника, старшина, врачи и медсестры. Кроме того, работники автотранспорта.
Однажды меня поставили на пост. Этот пост находился на дороге, ведущей с линии фронта в тыл, мимо санбата. Пост открытый, часового видно за несколько сот метров. При смене я успел сделать несколько лежек для прикрытия часового от посторонних глаз. Часовому местность хорошо просматривается, а часового не видно. В этот день мне пришлось остановить военачальника и потребовать пропуск. Он ответил, что не мог рассмотреть, где часовой, тогда он потребовал от часового отзыв. Чтобы не кричать, я вышел из укрытия, подошел вплотную и сказал отзыв. Как потом я узнал, это была моя первая встреча с Соколовым. Вторая встреча состоялась на втором участке поста в вечернее время, он также шел пешком в расположение санбата, я потребовал пропуск, он ответил, потребовал отзыв, я ответил. Третья встреча была самая длинная. Я остановил на посту красноармейца — забинтованная рука, без оружия и не знал пропуска. Он объяснил, что его медики послали в санбат с линии фронта, никаких не дали документов. Соколов потребовал — пусть задержанного на допрос приведет тот, кто задержал. Так что пришлось мне выслушать весь процесс допроса, пока тот вынужден был признаться, что он самострел. Хотя я и был за дверями, но я все слышал, как умело он проводил допрос. Вначале Соколов пожурил меня за то, что раненого держал на посту до прихода начальника караула. Его ритм размягчил, а потом так поднажал, что впоследствии тот был вынужден признаться, что он сам себе прострелил руку. Тогда Соколов позвал меня в кабинет и сказал: «Правильно сделал, что задержал. Если даже кто будет забинтован с ног до головы, но не знает пропуска, все равно задерживай таких». После допроса я задержанного отвел и сдал под охрану в отведенное для таких случаев место. Последняя моя встреча с Соколовым состоялась в санбате в палате, где решалась моя судьба — предать воинскому трибуналу или послать в штрафной батальон. А было это так.
В санбате, как потом стало известно, собиралось совещание командного состава. Мы об этом не знали, но нас предупредили, чтобы были внимательными к каждому шороху, не курить и никаких звуков. Нести службу, отменно строго соблюдая устав караульной службы. Всегда у нас был начальником караула старшина или младший политрук. В эту ночь начальником караула был назначен батальонный комиссар, разводящими — командиры взводов. Были сделаны вокруг санбата две линии часовых в секрете, а посреди них двигался караул. Меня поставили на дороге, шедшей с передовой линии. Причем я один на уровне второй линии, это расстояние было метров 250–300 от палатки, где проводилось совещание комсостава. Моросил дождь, на дороге была слякоть (мокрая дорога). Вдруг вижу: приподнимается занавес дверей в палатке, где проходит совещание, мне с поста было видно расположение участников совещания вокруг стола. В это время раздается окрик: «Часовой!» Я сразу тихо начал подходить к месту окрика. Идти приходилось осторожно, чтобы не были слышны шаги. Пока я дошел и потребовал пропуск, он ответил. Это был начальник караула батальонный комиссар. За все время он три раза окрикивал: «Часовой!»
Узнав меня, он спросил: «Ты Михайлов?» Я ответил: «Да». Он спросил: «Почему не отвечал на мой окрик?» Я сказал: «Зададите вопросы, а я отвечу, когда произойдет смена караула». Мои действия как часового ему не понравились. Меня сменил другой часовой, а меня взяли под стражу. Наутро было собрано собрание, для разбора моего дела. На собрании присутствовал полковой комиссар и начальник санбата. Батальонный комиссар доложил, что я, якобы, заснул на посту, нарушил устав караульной службы, поэтому меня надо квалифицировать как изменника Родины. Предложил снять с комсорга, а дело на меня передать ревтрибуналу. О снятии с комсорга без всяких заминок вопрос был решен, как предполагалось. А когда решался вопрос передать дело ревтрибуналу, здесь было большое разногласие. Когда заслушали мое объяснение, большинство, особенно девчата, запротестовало выдвинутое обвинение против меня. Ставился вопрос трижды на голосование. Комиссар добивался своего — передать дело трибуналу. После чего выступил полковой комиссар, он сказал: «Я не верю, что Михайлов спал, но я не могу и не верить батальонному комиссару». Предложил дело ревтрибуналу не передавать, а направить меня в штрафной батальон. За это подняли большинство рук. Не успели опустить руки, в это время вошел в палатку Соколов. Комиссар доложил ему, что мы разбираем преступление Михайлова. Он спросил: «Какое преступление?» Комиссар ответил: «Сон на посту». Соколов на миг призадумался, а потом потребовал, чтобы я встал. Посмотрел на меня и спросил: «Ты спал на посту?» Я ответил: «Нет». Он заставил меня повторить мое объяснение, как все было. Я рассказал так, как рассказывал на собрании, упомянул и про занавес, прикрывающий палатку, где шло совещание. Батальонный комиссар не выдержал и крикнул: «Спал, спал». Соколов спросил комиссара: «Сколько раз вы окрикивали часового?» Тот ответил: «Три раза.» Спросил и на каком расстоянии был пост от палатки. Комиссар ответил: «До 300 метров». Последний вопрос Соколова к комиссару: «Вы слыхали, как подходил часовой к вам?» Он ответил: «Нет». После этого вопроса Соколов в сторону комиссара кинул реплику: «Комиссар, кто преступник — он или Вы? Вы — преступник. Вы знали, что в эту ночь вражеская разведка перешла линию фронта в тыл наших частей? Их задачей было напасть на след нашего совещания. Кто вам дал право в ночное время окрикивать часового? Но об этом мы будем с вами еще говорить». Он опроверг выдвинутое обвинение. Одобрил мои действия, как часового и от лица службы вынес мне благодарность. Соколов рассказал про все встречи со мной при охране санбата и сказал: «Михайлов, где ты ни будешь после войны, найди меня, я заберу тебя на границу, ибо именно так несут службу по охране границ».
