Лейтенант был бледен и расстроен. Увидя командира полка, взял под козырек, тихо произнес:
— Виноват…
— Здесь двух мнений быть не может! — жестко бросил подполковник, не оставляя места для снисхождения. — Безответственность порождает безответственность…
Как выяснилось, дежурный сгустил краски, докладывая по телефону о ЧП. Повреждения у Грунева не опасны. Но в госпитале ему, наверно, дней десять побыть придется.
За спиной Санчилова Ковалев увидел сержанта Крамова и подосадовал, что в таком тоне говорил с лейтенантом в присутствии его заместителя.
На заре своей офицерской службы Ковалев как-то испытал на себе унизительность даже заслуженного разноса на глазах у младшего командира и солдат.
Командиром у него был майор Горюн, человек, по существу, неплохой, но, как он сам о себе говорил, «без деликатесов». Одному из офицеров, жаждущему попасть в академию, он сказал: «Не пустю — и всё!»
Вот этот Горюн налетел однажды на ротного Ковалева, стал — за обнаруженные мелкие недостатки — пушить, не стесняясь в выражениях.
Владимир, чувствуя, как холодок подступает к сердцу, как перехватывает дыхание от нахлынувшего оскорбления, медленно произнес:
— Прошу, товарищ майор, говорить со мной пристойно.
Горюй и вовсе взвился:
— Мы — солдаты, а не какие-то из института благородных девственниц! Мне нужны служивые, а не говоруны-бездельники.
И тогда Ковалев «сорвался с нарезки», высказал все, что думал о майоре.
Состоялся суд чести. Ковалеву на год задержали присвоение очередного звания…
— Я буду у командира батальона, — обращаясь к Санчилову, сказал подполковник, — зайдите туда через десять минут.
— Есть…
В комнате комбата ни души, — майор Чапель еще не возвратился из госпиталя, а командир роты Борзенков уехал в командировку.
Ковалев позвонил Чапелю: действительно с Груневым обошлось более или менее благополучно.
«Зачем я вызвал сюда Санчилова? Чтобы продолжить разговор, неудачно начатый при сержанте? Почему все время лишь резкости и резкости? Я ведь толком не знаю, как и чем живет этот совсем молодой человек. Вместо того, чтобы помочь ему войти в новую среду, свожу все к официальному нажиму, к требовательности — и только. Или хочу прослыть „крутоватым батей“, который тем не менее „зла не помнит“ и легко сменяет гнев на милость… Дешевые штучки».
Во время первого знакомства Ковалев расспросил лейтенанта о его семье, так сказать, заполнил устную анкетку. А потом были вызовы в штаб дивизии, нахлынули полевые заботы, и Ковалев на какое-то время упустил лейтенанта из виду.
Месяц же спустя, словно спохватившись, начал его мелочно опекать.
Владимир Петрович прошелся по небольшой комнате, остановился у окна. Дождь усилился и барабанил по железным подрамникам.
«Что может дать такая опека? У Санчилова есть командир роты, батальона… Хотя с ними, наверно, отношения складываются не лучшим образом… Видя мое недовольство, они не милуют лейтенанта. Чапель наверняка покатил на него не одну гремящую бочку. Нехорошо, все нехорошо…»
В дверь деликатно постучали.
— Войдите.
— Товарищ подполковник, лейтенант Санчилов по вашему приказанию прибыл.
Он уже собранней, спокойней, видимо, внутренне подготовился к продолжению разговора.
— Садитесь, Александр Иванович, — пригласил Ковалев и сам сел напротив Санчилова, отделенный от него узким, маленьким столом, на котором только и помещались ладони.
Свет лампочки ложился сверху на жесткие вьющиеся светлые волосы лейтенанта.
— Как вы устроились в общежитии? — неожиданно спросил подполковник, и Санчилов растерянно потрогал портупею.
— Как все, — с недоумением ответил он.
«С чего это подполковник вдруг заинтересовался? Может быть, считает, что живу далеко от части и мало бываю здесь?» — опасливо подумал Санчилов.
— Загляну к вам как-нибудь. Можно?
— Пожалуйста, — без особого энтузиазма ответил лейтенант и, словно уже готовясь к неприятному визиту, худыми пальцами расправил гимнастерку под ремнем.
— Вы сейчас в подразделении из-за этого случая? — спросил Ковалев.
— Нет, с утра домой еще не ходил…
— Почему?
— Да не успеваю…
Разве мог признаться, что ему все кажется, будто без него во взводе что-то произойдет наподобие сегодняшнего. Санчилов просто боялся уходить. Недавно сказал в сердцах рядовому Дроздову (конечно, не надо было говорить): «Я вот торчу с вами, а мне давно пора домой». Так наглец ответил: «А вы идите, мы обойдемся».
— Мне еще мой ротный, майор Демин, внушал: «Хороший командир никогда не отсутствует», — сказал Ковалев. — Эту мысль не вредно бы усвоить, Александр Иванович. Вот вчера ваш взвод несколько часов починял забор городка. Зачем вам понадобилось присутствовать при этом?
— Бросить одних? — с недоумением спросил Санчилов.
— А сержант? Так мы офицерское время предельно обесцениваем.
Лейтенант заметил, что у командира полка любимое слово — «предельно»:
— Я об этом не подумал, — признался он.
Ковалев давно уже отказался от «великих сидений» своих офицеров из боязливого опекунства. Наоборот, призывал их находить время для театра, книг, друзей. И сам придерживался правила — не мозолить глаза подчиненным. Тем значительнее становилось его появление в батальонах.
Подполковник внимательно посмотрел на Санчилова.
— У вас опытный заместитель… На сержанта Крамова предельно можно положиться… Дайте же ему поработать! Незачем вам сидеть во взводе от зари до зари.
Лейтенант промолчал. И с Крамовым у него не ладилось, хотя были они одногодками.
Высокий, с хрящеватым носом и неприветливым взглядом серых холодных глаз, Аким Крамов, сразу почувствовав армейскую неопытность Санчилова, то и дело навязывал ему свою волю, порой втягивал в какие-то конфликтные ситуации. Вот даже недавно… Сержант приказал солдату Дроздову вымыть лестницу, а тот пробурчал:
— Нашли крайнего!
От такой дерзости сержант, естественно, пришел в ярость.
— Рядовой Дроздов, вам… в наказание… остричь голову под нулевку.
Это, как позже узнал Санчилов, было вопиющим нарушением Устава, выдумкой сержанта. В армии разрешали носить и прическу «бобрик», и, как у самого Крамова, полубокс с пробором. И, конечно же, «остричь голову» было бы наказанием, оскорбляющим человеческое достоинство.
Однако под горячую руку, сам возмущенный дерзостью Дроздова, Санчилов одобрил приказание своего заместителя. Дело дошло до командира роты, стрижку отменили, но в глазах Борзенкова виноватым остался лейтенант…
— С наказанием вас повременю, — сказал Ковалев Санчилову, — но внимание к службе усильте. Время мирное, а приходится думать, как все обернется в бою?
— Я понимаю, — искренне согласился лейтенант, — да ведь нет у меня командирской хватки…
— Было бы желание, а хватка придет. Уверяю вас. Присматривайтесь к людям своего взвода. Изучайте характеры. Бой командир выигрывает не в одиночку.
— Конечно. Но, офицер — это призвание, — убежденно произнес Санчилов.
Возражать ему было невозможно.
Да, во всем, что происходит с лейтенантом, большая вина его, командира полка. Ведь никакого представления у Санчилова о военной педагогике и в помине нет. Лавина же мелочных попреков, взысканий обрушилась на него со всех сторон. Очевидно, растет убежденность, что человек он здесь случайный, что надо покорно все вытерпеть.
— И все же место свое в полку вы найдете, — ободряюще посмотрел Ковалев на Санчилова, — сами найдете, и мы поможем.
В комнату вошел майор Чапель. У него ремень затянут до отказа, сапоги, несмотря на дождь, сияют.
— Товарищ подполковник… — начал было докладывать майор, но Ковалев, протянув ему руку, спросил неслужебно:
— Ну, что с Груневым, Константин Федорович?
— Порядок…
— Вы думаете? — усомнился Ковалев. — Хотя, за чужой щекой зуб не болит…
Чапель, не поняв фразы, на всякий случай грозно поглядел на вытянувшегося командира взвода.
— Ничего не скажешь — хорошо воспитываем! — И, уже обращаясь к Ковалеву: — Этот маменькин сынок решил поглазеть, как горит бикфордов шнур. Солдат называется!
Говорит Чапель рубленой фразой, голосом «нутряным» и немного окая.
— Но ведь, Константин Федорович, — больше для Санчилова, чем для Чапеля, сказал Ковалев, — от того, что мы надели на Грунева военную форму, он сразу солдатом не стал. Его надо сделать солдатом.
— Сделаем! — не без угрозы в голосе решительно пообещал майор и посмотрел на лейтенанта теперь с недовольством, словно именно от него ждал сопротивления этому.
Ковалев отпустил Санчилова.
— Присаживайтесь, Константин Федорович, — предложил подполковник.
