На другое утро, после встречи с Жоржиком у ограды его дома, Сенька сказал решительно:
— Идем подглядывать? Что он там делает… толстяк?
Было очень рано. Ночные бригады возвращались из шахты. Медленно, по четыре удара, отсчитывал сигнал. Прыгая на одной ноге впереди меня (он сразу стал веселым), Сенька выкрикивал с каждым ударом:
— Люди!.. Едут!.. Тише!.. Ход!..
Это спускалась утренняя смена.
Но, несмотря на рань, около парадного крыльца хозяйского дома, скрестив руки, словно подкарауливая нас, стоял Гаврила.
Мы повернули в сторону и пошли в обход. В одном месте, под решеткой ограды, мы нашли неглубокую выемку.
— Лезем, Сеня?
Он одобрительно сощурил глаза.
Прижимаясь к сырой, росной траве, я полез под ограду.
Ржавый гвоздь царапнул мне плечо, в лицо плеснул горьковатый настой вишневого цветения. Я присел на корточки и осмотрелся.
Сад был залит густым белым светом. Этот свет клубился по ветвям. Он свисал с розовых прутьев легкими хлопьями, пушистыми и белыми, как вата.
Сенька проскользнул вслед за мной. Мы полезли через влажные заросли малины, стараясь держаться подальше от аллей. Серая птица выпорхнула из травы, обдав меня теплым ветром. Она ударила крылом по ветвям, и сразу пошел снег.
Мы залегли неподалеку от площадки, между кустами смородины и грядками цветов. Здесь мы решили ждать начала игры. Над нами покачивалась душная клейкая листва. Сквозь зелень сочилось солнце.
Я заметил, как за стеклами галереи промелькнула светлая фигурка и вскоре выбежала на крыльцо. В удивлении я приподнялся на локтях. Я никогда еще не видел таких красивых женщин.
Беленькое, смеющееся, в ручейковых кудряшках волос лицо. Синие, невиданно синие глаза! Я никогда не видел таких легких рук, таких плавных, как бы летящих плечей. Она взглянула вверх и, звонко чему-то засмеявшись, побежала через двор, к калитке. Я слышал упругий, как полет перепела, шум ее платья. И когда она скрылась за калиткой, в моих глазах долго еще плыл белый подол ее юбки. Он слепил меня. Мне стало вдруг странно тяжело. С испугом я почувствовал, что задыхаюсь, и жадно глотнул воздух.
Дверь снова открылась, и на площадку, скрипя кожей тугих сапог, выбежал обтянутый ремнями военный. Он оглянулся по сторонам и, придерживая маленькие, как черная бабочка, усы, тоже побежал к воротам.
Солнце отражалось на его желтых голенищах двумя стальными клинками, и казалось, что он бежит на этих длинных сверкающих клинках.
Вскоре из флигеля на площадку, разминаясь, вышел Жоржик, за ним через минуту вместе с самим хозяином шахты Давидом Абрамовичем Бляу выкатился багровый толстяк.
На ходу он швырнул Жоржику два кривых, с уродливыми наростами мяча и крикнул какое-то хриплое слово.
Жоржик быстро сдернул рубашку и подхватил мячи. Он надел их на руки и, затянув зубами шнурки, бросился на сердитого толстого человека. Тот отскочил в сторону и бережно подставил под удар такой же пухлый мяч.
Мы замерли в траве. За кудрявой завесой куста шумела диковинная драка. Мы видели, как толстяк намеренно помедлил, чтобы дать Жоржику возможность ударить себя в лицо. Жоржик ударил прямо в глаза. Старому Бляу это, очевидно, очень понравилось. Он рассмеялся. У него вспыхнули зубы и очки.
Тогда толстяк помедлил еще больше и сразу получил три удара в глаза и нос.
— Очень хорошо, мистер Фильдинг! — закричал старый Бляу. — Без сентиментов! — И опять блеснул очками.
У ворот зазвенел смех. Там смеялась она, нежная синеглазая женщина. Она смеялась, приоткрыв калитку и заглядывая во двор; ей, значит, тоже понравилось, что Жоржик так сильно ударил этого обрюзгшего человека. Рядом с ней, вытягивая длинную шею, что-то мурлыкал военный.
— Лев Денисович! — закричал ему хозяин, вздергивая сухое, синее от бритвы лицо. — Что скажете об этой инглиш систем? Воспитание воли… Замечательно?!
— Очень хорошо!
Я запомнил эти два сильные слова: воспитание воли. Я решил, что так называется драка кривыми мячами.
Нам крепко полюбился сад. Наверное, он полюбился нам именно потому, что был запретен, что за кустами жимолости и крыжовника нам приходилось прятаться, как зверькам.
В хмуром одиночестве по аллеям часто бродил Гаврила. Однажды он чуть не наступил мне на руку. Избежав опасности, мы испытывали острое и длительное наслаждение. Какими-то путями возникла у меня сумасбродная мысль, что этот риск для нее — для беленькой смеющейся Ани, — так звали ее, такое легкое имя. И пусть поймал бы меня Гаврила и зверски побил — пустяки! — ведь это же для нее, думал я. Странное было у меня чувство. С сожалением я поглядывал на Семена. Эх, Семен! Он ведь не знал такого острого, смутного восторга.
Постепенно мы изучали сад. Он тянулся очень далеко, до самого оврага. И там, на склонах, тоже росла смородина. Я следил за медленным наливом розовых ягод. Неуловимо они тяжелели с каждым днем. Большую часть времени мы проводили в овраге. В нем зелеными скирдами вздымалась бузина. Мы делали из нее звучные хлопушки, меньше играя ими, больше надеясь продать Жоржику. На пологой полянке, поросшей высокой травой, мы нашли румяную клубнику.
Я принес домой большую пригоршню ягод. Отец встретил меня в переулке. Грязный, усталый, он, однако, чему-то улыбался. Он взял одну ягоду из моих рук, сжал ее слегка и, следя за розовой струйкой, сбегающей по грязному пальцу, сказал:
— Пора нам, Васька, и за ум взяться. Вырос! Вот ботинки справим, а там и в школу.
И уже в комнате, почему-то немного стыдясь, добавил:
— Фарт мне выпал, сынок. На разборку завала взяли. Опасно, да… все-таки деньги.
На работу он ушел в вечернюю смену. Весь вечер рассказывал разные смешные истории, хохотал и суетился, словно не находя себе места. Смеялась и мать. Он ушел на сутки: мать еще с вечера приготовила ему обед.
Сенька прибежал ко мне в полдень. Он прибежал с рыжим Павликом, сыном десятника Огнева.
— К Жоржику машина прикатила! — крикнул Павлик издали, показывая этим, что знает наши проделки. — Двинули? — Он и раньше приставал к нам, но мы уговорились с Сенькой в сад никого третьего не брать.
— Ты, Павлик, сбегай, стащи у отца табачку, — предложил Семен.
Павлик согласился. Но он, кажется, видел, как мы побежали вверх по дороге и даже гнался за нами, прячась за заборами огородов.
— Вот чудак, — сказал Сенька хмуро. — «Пойду да пойду». Его ж хозяин не звал…
И снова гудит над нашими головами сад. По солнечным нитям, спутанным в траве, плавают синие стрекозы.
Около аллеи цветет сибирская герань, дальше, за сливами, жаркие заросли малины. Настороженно шуршат цепкие шершавые листья. В тесном лабиринте зелени мы долго кружим на четвереньках, почти задыхаясь, покрытые горячим потом и зеленой пылью листвы.
Вблизи от аллеи воздух свежей.
Отсюда хорошо видна площадка, где по утрам играет Жоржик.
В тени яблони, на широких скамьях, в компании бледных мужчин и пышноволосых женщин я сразу узнаю белокурую головку. Я узнаю звонкий и чистый смех. И смутная радость щекочет мне горло, радость, от которой так вот, прямо навзничь, упасть бы в траву и, не думая, отчего это, смеяться…
— Ну, живут… — шепчет Семён. — Вишь, лопают…
Но, кроме одной розовой вазы на столе, мне ничего не видно.
— Сеня, — неожиданно говорю я громко, — эх, Семен!
Он испуганно дергает меня за рукав. Где-то близко упруго похрустывает песок. Я раздвигаю листву. От большой аллеи прямо на меня идет хозяин шахты старый Бляу. Он смотрит в какую-то точку над моей головой и мелко трясет бритым подбородком.
Я припадаю к земле, но хозяин идет прямо. Он, кажется, хочет раздавить меня своей громадной ногой. Я слышу, как скрипят подошвы его ботинок и побрякивают шнурки.
Он, конечно, видит меня. Но глаза его тусклы. В двух шагах от моего лица, наткнувшись на куст, он резко поворачивает вправо и идет дальше все той же крадущейся походкой, глядя в одну точку, словно влекомый невидимой нитью за подбородок.
Около крашенного известью ствола яблони он останавливается и смотрит по сторонам, потом резко продолжительно свистит. Тотчас из-за дальних кустов высоким прыжком выплывает огромный черный пес. У него белые лапы. Они работают медленно, как весла.
Он останавливается около хозяина и, взвизгивая, обнюхивает воздух. Вздрогнув всем телом, он вдруг несется к нашим кустам и, отпрянув, заливается яростным лаем. У него черная, с шоколадным отливом, полная пены пасть. Маслянистая шерсть на его хребте ворочается литыми желваками. Задние лапы бешено рвут траву.
— Вставай, а то разорвет, — с хрипом говорит Сенька, и, поднимаясь с земли, я вижу, как вдоль забора, раскачиваясь, вприпрыжку бежит Гаврила. Я пячусь назад, но падаю на кусты. Бежать нам некуда: справа — хозяин, позади — непролазные заросли малины.
