Было уже далеко за полночь, когда гости начали расходиться. Гармонист непослушными руками перекинул через плечо ремень гармони и направился к двери. Устало звучали голоса парней и девушек, перекликающихся на прощанье и будивших эхом сонную тишину полей. Последний раз пролаяла собака Эзериетиса, скрипнула дверь, и на хозяйской половине погас огонь. Кругом все стихло и успокоилось.
Только двое еще стояли во дворе, прислушиваясь к удалявшимся голосам, — Зандав и Аустра. Проводив гостей, они долго стояли, глядя на дорогу, и словно совсем забыли о присутствии друг друга. Они ждали чего-то, не решаясь нарушить молчание. Скрипнул снег — это Алексис пошевелился. Медленно, очень медленно подошел он к Аустре и взял ее за локоть — будто ток пробежал по их телам. Опять скрипнул снег — это Аустра повернулась к Зандаву. Взгляды их безмолвно боролись, лица посуровели. Спокойно, но настойчиво, несмотря на сопротивление девушки, Зандав обнял Аустру и привлек к себе. Упираясь кулаками в его грудь, она пыталась высвободиться. Вдруг сопротивление ее ослабло, послышался слабый шепот, похожий не то на счастливый вздох, не то на испуганную мольбу, и Аустра обвила руками шею Зандава. Она перестала прятать губы и ответила на поцелуй. Этим было сказано все то, о чем они никогда не посмели бы заикнуться друг другу. Но поцелуй был единственным. Гибкая и сильная Аустра выскользнула из рук Зандава и убежала в дом. Зандав остался стоять посреди двора — в груди его бушевала весенняя гроза. Вдруг он схватил лежавший возле штабеля топор и, размахнувшись, с силой всадил его в кряжистый чурбан.
Рассвет был холодным и ветреным. В воздухе висел морозный туман. Зандав мог бы, конечно, остаться дома и отоспаться за бессонную ночь — было воскресенье. Но его угнетала глубокая тишина в доме. Эзериетис спал как убитый, Ян в своем углу бормотал что-то во сне. Управившись в коровнике, Зете с Аустрой затихли по своим каморкам.
Зандав нашел на столе кусок копченой свинины и хлеб. Поев, он оделся и отправился на озеро. Здесь его ждали старые знакомые — целая стая ворон. Привыкнув к тому, что каждое утро на их долю доставалась рыбная мелочь, они, едва завидя Зандава, принимались каркать и кружить над ним. Но сегодня он словно не слышал криков голодных птиц. А по временам он вел себя просто странно: улыбался, шептал что-то, когда же на берегу, во дворе Эзериешей, появились люди, он стал пристально глядеть туда, точно стараясь увидеть кого-то.
«Что теперь будет? — думал Алексис. — Сейчас она вспоминает случившееся ночью и думает об этом. Испытывает ли она счастье, как я, или стыд и досаду? Захочет ли она, чтобы это повторилось?»
Ощущение радости овладело им с такой силой, что он стал глухим и слепым ко всему, что не имело отношения к Аустре. В то время как он спокойно выполнял свою привычную работу: пальцы вязали и развязывали узлы, руки брали пешню и долбили лед, — внимание и мысли его были далеко, там — около Аустры.
Казалось, все в мире перевернулось, все стало каким-то иным, необычным. «Думает ли она обо мне и если думает, то хорошее или дурное? Терпение, Зандав, терпение… Но как трудно томиться в неведении, и день сегодня тянется бесконечно!»
Бедный парень! Если бы ты знал, что она прошлой ночью глаз не сомкнула! Вырвавшись от тебя, она спряталась в своей комнатке за синей дверью и долго, неотрывно смотрела в окно, за которым ничего не было, кроме голых, покрытых инеем яблонь да переливающегося искристыми огнями снега. Улыбаясь, смотрела она в окно, прижимая руки к груди, словно хотела удержать сердце, рвущееся на простор, как птица. Взволнованное счастьем горячее человеческое сердце, и это сердце билось для тебя, бедный парень. Аустра слышала, как ты вышел на кухню, и ждала, что ты подойдешь и постучишь в синюю дверь. Но ты ушел в другую сторону, и в доме сразу стало тихо и пусто, словно на кладбище. Тогда она последовала твоему примеру: занялась хозяйством, затопила печку, убрала комнаты, и таким томительно долгим казался ей этот радостный день.
По временам она выходила во двор и смотрела на озеро. Там она различала твою темнеющую на льду фигуру, ты выглядел издали мелкой букашкой, но даже и в эту минуту не было для нее никого больше и сильнее тебя. Приближался вечер, и беспокойство ее усилилось. Зная, что ты скоро придешь, она хотела быть такой красивой, как никогда, и в сотый раз обращалась к зеркалу с вопросом: «Понравлюсь ли я ему?» Если бы окружающие не были так утомлены и рассеянны после вчерашней вечеринки, они бы заметили кое-что.
Когда наступили сумерки и на снег легли голубовато-серые тени, Зандав, подпираясь пешней, как посохом, поднялся на берег и направился к дому. Он переступал медленно и устало, словно приговоренный, идущий к месту казни. Чувствуя, что вскоре решится его судьба, он терзался неизвестностью. Может быть, завтра же ему придется навсегда оставить здешние места, а может быть, случится что-то совсем другое.
Дверь в сени была открыта. Мелькнула красная кофточка, и на фоне освещенной кухни появилась Аустра. Зандав не был суеверным, но сейчас он загадал: «Если она будет одна, когда я войду в кухню, это хороший признак, и меня ждет счастье. Если там окажутся люди, мои надежды напрасны…»
Оставив пешню во дворе, он направился к дому. Случилось, что в тот самый момент, когда Зандав собирался открыть дверь, Аустра выходила из кухни, и они чуть не столкнулись. Это получилось так неожиданно и смешно, что они оба улыбнулись. В кухне, кроме них, никого не было, но в любой момент сюда могли войти.
— Добрый вечер… — тихо проговорил Зандав. Ответа Аустры он не расслышал, лишь было видно, как шевельнулись ее губы. Оглянувшись, Алексис наклонился к ней и шепнул: — Когда часы пробьют полночь, я выйду сюда…
За минуту до этого ему и в голову не приходило сказать такое. Слова вырвались внезапно, и он тут же испугался сказанного. Боясь взглянуть на Аустру, чтобы не прочесть в ее глазах немедленный отказ, Зандав поспешил войти в комнату.
«Она была одна… — думал он. — Это хороший признак. И если она придет в полночь, значит я поступил правильно».
Аустра, войдя в комнату отца, сразу же взглянула на часы. До полуночи осталось еще семь часов. Целая вечность…
Близится полночь. Погасли огни. Старый дом спит. Тихо все кругом. Не спят лишь двое, и чем ближе полночь, тем неспокойнее у них на душе. Они прислушиваются к малейшему шороху в доме, во дворе. Чу! Где-то скребется мышь, кто-то сонно вздыхает, шуршат по стеклу снежные хлопья — все улавливает их обостренный слух и настороженное внимание.
Когда часы пробили двенадцать раз, Алексис Зандав поднялся с нар, сел и зажег спичку. Старый Ян храпел вовсю.
Погасив спичку, Зандав, в темноте ощупывая стену, добрался до двери. Он еще с вечера проверил дверную ручку и знал, что она пронзительно визжит лишь в том случае, если ее нажимать постепенно, при резком повороте она только потихоньку скрипнет. Поэтому он, не мешкая, решительно открыл дверь, плотно прикрыв ее за собой, быстро отпустил ручку. Чтобы в темноте не наткнуться на что-нибудь, Зандав чиркнул спичку и при ее свете дошел до синей двери. Спичка погасла. Зандав остановился выжидая. Немного спустя глаза привыкли к темноте, и он начал различать очертания окружающих предметов, освещенных слабым отблеском, падавшим сквозь кухонное окно. Но Алексиса интересовали только звуки. Даже еле уловимый шорох, который произвели пальцы, нащупывавшие с той стороны дверную ручку, мгновенно достиг его слуха, и сердце учащенно забилось. Она идет… она… все прекрасно.
Открылась дверь. Навстречу Зандаву протянулась рука, он взял ее и прижал к груди.
— Тише, — прошептала Аустра. — Здесь нельзя. Вдруг кто-нибудь вздумает пойти напиться. Пойдем ко мне. Осторожно, здесь порог.
Отпустив руку Аустры, он последовал за ней. Закрылась дверь, вот она опять здесь, рядом, и слышится ее уверенный шепот:
— Здесь никто не услышит, стены плотные, все спят. Надо только следить, когда выйдут в кухню.
На их лица падал слабый сумеречный свет из окна.
— Ты такая славная… — зашептал Зандав. — А ведь я сомневался, захочешь ли ты даже разговаривать со мной.
— А я думала, что ты заснул и не придешь, — ответила Аустра.
— Разве тебе это было бы приятнее?
Ее пальцы нащупали его лицо и мягко ударили по губам.
— Не говори глупости.
Тогда он, не сдерживаясь, обнял Аустру и привлек к себе.
— Знаешь что?
— Ну?
— Я тебя поцелую.
— Это мы еще посмотрим, — прозвучал ее насмешливый шепот.
Но когда он привел в исполнение свою угрозу, те самые губы, которые только что насмехались над ним, смело ответили на его поцелуи, а пальцы, недавно ударявшие Зандава по губам, ласково заскользили по его волосам. Она произнесла лишь одно слово: «Милый…», но Зандаву показалось, что силы оставляют его, и он, словно маленький ребенок, нуждается лишь в материнской ласке. Зарывшись лицом в волосы Аустры, он замер. Наконец она освободилась и, взяв Зандава за руку, повела его к дивану.
