Осенью, после успенья, когда ему пошел двадцать первый год, Кириллин женился. На свадьбе мать, бегавшая за брагой на погребицу, простудилась и слегла. Проболела с неделю, умерла.
Похоронив мать, Кириллин некоторое время помогал жене налаживать дом, а потом, свалив немного заботы, принялся за новую работу: стал разделывать вазу лилового стекла. Поглядывая на жену, стряпавшую ужин, мастер по вечерам переносил на вазу любимый облик. Похожая на Лизавету красивая женщина в старинных доспехах, в древнерусском шлеме поражала мечом разъяренного дракона. И только успел Александр кончить работу, барин уже проведал про вазу. Неожиданно он сам пришел в воскресенье в избу к Кириллиным.
— Где Александр-то? — спросил Степан Петрович.
— В церкви, — почтительно кланяясь, ответила жена мастера.
— Ишь ты, вишенка, зарделась, — заметил барин, разглядывая ее.
Смущаясь все больше, женщина опустила глаза и комкала край синего фартука.
— Старуху давно похоронили?
— Пятый месяц пошел.
— С мужем в ладу живешь?
— Хорошо живем, — тихо отозвалась Лизавета, и лицо ее осветила счастливая улыбка.
— Он мужик-то старательный, знаю. Хочу у тебя его отнять, в Петербург отправить, — сказал Степан Петрович.
— В Петербург? — упавшим голосом переспросила Лизавета.
— Да, в Петербург. Там ему жену получше сыскали. Мастер хороший, за него любую девку сосватать можно... Не бойся — смеюсь. Никуда не денется. Съездит в Петербург по делу и вернется.
Дверь отворилась, вошел Александр и замер, увидев барина.
— Показывай-ка свою вазу. Уж очень ее хвалят, — приказал Степан Петрович.
Польщенный вниманием к своей работе, Александр Васильевич достал из шкафчика вазу и бережно поставил ее на стол.
— Хороша! — помолчав, воскликнул Степан Петрович. — Такую вещь не грех поставить в музей. На-ка вот тебе за труды. — Корнилов достал из кармана два золотых. Но прежде чем отдать, немного помедлил. Потом спрятал одну в карман, а другую монету положил на стол.
— Бери и садись-ка рядом, потолкуем, — подвинувшись, сказал хозяин. — Надо тебе съездить в Петербург. Алеша давно мне об этом говорил. Теперь я надумал.
Стараясь не выдать своей радости, Кириллин слушал как во сне, что говорил ему барин. Из всего понял только одно: через три дня ехать.
— В столицу поеду! — радостно воскликнул мастер, когда ушел Корнилов. — Слышишь, Лиза?
Жена посмотрела с недоумением. Она не понимала, что могло так обрадовать мужа. Радость его казалась Лизавете немного обидной. Летит куда-то за тридевять земель, словно все уже надоело, опостылело ему в своем доме. Но она промолчала, затаив обиду.
2Словно в тумане промелькнула долгая дорога. Только и заметил Кириллин, когда уезжал, — снег в поселке еще лежал, поблескивая серебряной корочкой первых проталин; пока доехал до Петербурга — уж наступила весна. Серая, хмурая, но все же весна.
В Петербурге первым делом Кириллин пошел по лавкам, в которых торговали книгами и эстампами. Гравированные на стали картинки заинтересовали мастера, и он, слоняясь из одной лавки в другую, разглядывал пастухов, обнимающих пастушек, воинственных всадников, застывших в неестественных позах, живописные, но слащавые итальянские пейзажи.
В одной из похожих одна на другую эстампных лавок хозяин обратил внимание покупателя на суконный армяк Кириллина.
— Вот вам доказательство моей правоты, Никодим Петрович, — горячо сказал хозяин лавки, указывая на Кириллина. — Вы говорите, простому народу чужда любовь к изящному, а посмотрите-ка на этого парня. Посмотрите, как он пристально рассматривает гравюры. Вы должны будете признать, что народ интересуется...
— Подождите, подождите, Семен Кузьмич, — насмешливо перебил старик, сидевший в стороне. — Давайте-ка наперед узнаем... Эй, любезный! Подойди-ка сюда!
Кириллин подошел ближе.
— Здравствуй! Ты зачем сюда пришел? Поглазеть или за покупкой?
— Смотрю, — уклончиво отозвался Кириллин. — Покупать не собираюсь. Первое — капиталу нет, да и картинки — не радость.
— Да ну?
— Души в них нету, — спокойно пояснил Кириллин. — Что на них смотреть, что на пустую стену — все едино. Которая получше других, а взглянешь — нога у человека короткая, одна рука длиннее другой.
— Вот вам и барон Брамбеус в сермяге! — захохотал хозяин лавки. — Как раскритиковал и денег за то не взял.
Старичок нахмурился.
— Критику наводить — это всего проще, — проворчал он. — Правду сказать, у парня есть понятие. Говорил вам, Семен Кузьмич, не берите по дешевке дрянь. Из богомазов будешь? — обращаясь к Кириллину, спросил старик.
— Нет, — покачал головою Александр Васильевич. — У нас стеклом занимаются. Я у барина Корнилова работаю.
— Ты кто же?
— Гранильщик. Алмазную грань делаю, матовый рисунок пробую.
— Учился где? — спросил старичок, подходя ближе и пристально разглядывая Кириллина.
— Мастер Ермолай обучал, потом сам.
— В Петербург как попал?
— Барин к. господам с подарками прислал, — простодушно ответил мастер. — С завода товар привез.
— Художественное стекло? — загорелся старичок. — Любопытно было бы посмотреть. Может, покажешь, любезный?
— Как же показать? Оно в ящиках. Со склада по домам приказчик развозить будет. Приходи, когда ящики открывать станут, — увидишь.
— Ну что же, приду. Любопытно посмотреть. Ты где живешь?
— У приказчика. Родичи у него в Лигове.
— Эка занесло! Пойдем лучше ко мне. Платы с тебя не возьму, ходить недалеко будет, и картины мои посмотришь.
— Спасибо, барин. Приду, ежели от души зовешь...
— Я не барин, а мещанин. Зовут меня Никодимом Петровичем. А тебя?
— Александром.
— Ну, пойдем-ка, Александр.
Старичок попрощался с хозяином лавки и увел Кириллина с собой. Дорогой он расспрашивал мастера про барина Корнилова, про то, как варят хрусталь. Спохватившись, сказал:
— Заговорились. Дом-то прошли, парень...
Никодим Петрович оказался радушным человеком. Кириллин был доволен, что случай помог ему найти жилье. Жил он бесплатно, хозяин много знал и повидал свет. Картины его показались непонятными: люди на них были одеты в хламиды и медные шапки. Кириллин решил робко сказать об этом.
— Дурачок... — с горечью промолвил старик. — Римляне. Это Юлий Цезарь переходит Рубикон...
Впрочем, старик не обиделся. И когда Кириллин год спустя снова приехал в Петербург, его потянуло к Никодиму Петровичу.
Приказчик сортировал привезенный товар, а Кириллину пришлось разносить по домам письма, которые дал хозяин,
Одно из писем Степан Петрович Корнилов посылал сыну. Мастер ходил к нему несколько раз, а молодого барина так и не увидел. Отдал письмо щеголю камердинеру.
— Ты смотри не затеряй, — предупредил Кириллин и, оглядев слугу, добавил с усмешкой: — Чижик.
— Но, но, сиволапый! — с презрением сказал лакей. — Не забывайся, а то с лестницы враз спущу.
— Вишь какой ершистый. Руки коротки, — отозвался Кириллин, закрывая дверь.
Выйдя на улицу, он вспомнил лакея и сердито подумал: «Вольготно живет. Работы мало, харчи господские...»
Но, подумав немного, Кириллин решил в душе, что не пожелал бы себе такой жизни. Он бы все равно заскучал без любимого дела.
3Открывая присланное с мастером письмо, Алексей Степанович почему-то подумал, что в нем непременно будет какая-то малоприятная новость: адрес на конверте написан размашисто, второпях. Предчувствие не обмануло. Мельком, как обычно, проглядев начало письма, Алексей Степанович развернул вторую страницу.
«Алешенька, — писал отец, — дела нашей фабрики идут хорошо, поскольку мы, недосыпая ночей, неустанно заботимся о процветании российской мануфактуры. У вас, в Петербурге, иным могут показаться мизерабельными подобные недворянские заботы, но мы полагаем, что всякое дело, способствующее благу отечества, — почетно и всяческих похвал достойно...»
«Ой, батюшка! Зачем мне-то рассказывать о ваших заботах для блага отечества? Двести тысяч серебром чистого дохода получено прошлым годом», — подумал с улыбкой Алексей Степанович и продолжал читать:
«...Прошла та пора, Алешенька, когда во всем мы на управителя полагались. Теперь хозяин мануфактуры, а равно и негоциант должен о деле своем сам заботиться, до тонкости его знать. Посему полагаю — небесполезно для тебя побывать во Франции и на богемские хрустальные заводы заглянуть. Пора знать, как дела там ведутся. Сам поехал бы, да стар. А ты вот, если понадобится их секреты разведать, сможешь поработать с мастерами...»
