«Уйду от него! — решила она. — Уйду к родным и не скажу, что у меня должен быть ребенок… И пусть не приходит, не просит вернуться…»
В тот раз Нина не оставила Якова, хоть они и поссорились. Оставляла мужа она позже. Разгневанная, уходила к родителям и оставалась у них до тех пор, пока Яков, не выдержав, приходил за ней и просил прощения…
Из-за окна в комнату доносятся голоса: то приглушенное юношеское бормотание, то девичий смех. Они все больше раздражают Нину, и она подымается с постели.
Почти под самым окном, освещенные мягким лунным светом, стоят парень и девушка. Он — простоволосый, с накинутым на светлую рубашку пиджаком — что-то быстро говорит девушке и пытается обнять ее, а она, уклоняясь от объятий, прислоняется к тоненькой березке и, сама гибкая, как березка, счастливо смеется, легко отталкивая от себя парня. Потом парень снимает с себя пиджак, ловко набрасывает его на плечи девушки, которая словно только и ждала этого, так как сразу же покорно дает себя обнять. И они медленно уходят прочь, пошатываясь, как захмелевшие, и две тени постепенно сливаются в одну, а осиротевшая березка покачивает ветвями, будто порываясь вслед за ними…
Зябко пожимая плечами, Нина с острой завистью провожает их глазами. Она чувствует, как в груди ее подымается и растет тоска по крепким мужским рукам, по большим и теплым ладоням Якова, того Якова, каким он был восемь лет тому назад.
И Нина снова начинает плакать и снова думает, что Яков, видно, действительно разлюбил ее и что она уже до самой смерти останется такой одинокой и всегда будет с завистью смотреть из окна на чужое счастье.
— Ты должен извиниться перед ней, — громко и отчетливо произнес кто-то над головой Якова, и он сразу проснулся.
Все вокруг было залито лучами утреннего солнца, и яркий свет особенно подчеркивал царивший в комнате беспорядок. Окурки на полу, куча мусора у печки, посеревшие от пыли книги на этажерке. Жена забрала с этажерки вышитую ее руками салфетку, а тогда Яков уже сам посрывал с окон занавески, скатерть со стола, даже простыню и наволочки с подушек и выбросил все это в коридор.
Сейчас он сидел на смятой постели, смотрел на темневшее в противоположной стене большое прямоугольное пятно (там прежде висел Нинин портрет) и думал, что должен извиниться перед женой. Как ни была виновата в его глазах Нина, он понимал всю возмутительность своего вчерашнего поступка.
«Как это гадко, скверно! — снова и снова мысленно укорял он себя. — Как я мог так забыться!.. А теперь нужно идти унижаться перед ней… Мерзко, отвратительно… Да к тому же весь город будет знать об этом», — вспомнил он вчерашнее посещение Латы, и беспокойная, ноющая боль снова поднялась в нем.
На кухне раздавался голосок младшей дочки. Горбатюк подошел к двери, прислушался. Галочка что-то быстро говорила, захлебываясь словами, и он ничего не мог разобрать. «Да, мама?» — то и дело обращалась она к матери, и Яков вспомнил, что Галочка всегда так спрашивала и его, потешно кивая при этом головкой.
Он отошел от двери, надел измятый, давно не глаженный пиджак, вышел на кухню.
Жена сидела за столом. Лицо у нее было измученное, под усталыми глазами ясно обозначилась синева. «Не спала», — подумал Горбатюк, взглянув на Нину.
С тех пор как между ними начались раздоры, жена возбуждала в нем острое, полное неприязни любопытство. Он не мог понять, как это случилось, что Нина, милая, кроткая Нина, которую он так любил и которая всегда так слушалась его, стала ему почти чужой. Откуда взялся у нее этот резкий голос, крепко сжатые губы, злые огоньки в глазах?..
Нина держала на руках Галочку и поила ее чаем из большой чашки. Оля пила сама. Увидев отца, она нахмурила бровки и взглянула на мать. Галочка сразу же быстро сползла с коленей матери, побежала к отцу.
— Галя, назад!
Девочка остановилась в нерешительности.
— Иди сюда, Галя, — снова позвала Нина, не глядя на мужа и как бы не замечая его.
Галочка повернулась и, оглядываясь на отца, медленно направилась к матери. Она явно недоумевала: почему нельзя подойти к отцу, с которым ей всегда так хорошо и весело?
— Как тебе не стыдно, Нина! — не выдержал Яков. — Дети-то при чем?..
Нина молчала, словно окаменев.
Неприкрытая враждебность жены заставила Якова отказаться от своего недавнего намерения. К чему было извиняться, зная, что она просто не захочет понять его?.. И, ничего не сказав, Яков вышел из дому.
* * *
Накормив детей, Нина стала собираться на рынок. Она долго сидела перед зеркалом, припудривая свои и без того бледные щеки. Видела в зеркале осунувшееся лицо с большими голубыми глазами, обведенными темными кругами. Как ни старалась она скрыть эти круги, ничего не получалось: пудра осыпалась, и под глазами снова проступала синева — свидетельство всех огорчений, которые пришлось пережить Нине.
Ловкими движениями красивых небольших рук Нина распустила тяжелые золотистые волосы и начала заплетать косы. Укладывая их венком, закалывая светло-коричневыми булавками, невольно любовалась ими.
«И всего этого он не замечает. Все это ему не нужно. Нашел лучше меня…»
Булавки выпали из рук, Нина задумалась.
Ревность не давала ей покоя. Нина была убеждена: только из-за другой женщины Яков, когда-то встречавший ее покорными, влюбленными глазами, теперь перестал замечать ее красоту, смотрит на нее холодным, отчужденным взглядом. И мысль о том, что в городе — возможно, где-нибудь неподалеку, возможно, даже рядом — живет женщина, которая, завладев ее мужем, празднует свою победу, которая является причиной всех ее ссор и скандалов, — эта мысль ни на минуту не оставляла Нину и просто доводила ее до безумия.
В последнее время ей казалось, будто она катится с горы, катится с неудержимой быстротой, а Яков изо всех сил подталкивает ее. Как же могла она после этого не ссориться с ним, не встречать его злыми, оскорбительными словами?..
Нина оторвалась от зеркала и вышла в другую комнату, к детям.
Оля укачивала куклу с ярко-голубыми, удивленно раскрытыми глазами на фарфоровом личике. Тоненьким голоском, явно подражая матери, она напевала колыбельную песенку. Галочка, похожая на неуклюжего медвежонка, сосредоточенно строила из кубиков дом, высунув от чрезмерного усердия кончик розового языка.
— Оленька, присмотри за Галей, — приказала Нина. — А ты, Галочка, слушайся Олю. И не напускай воды в ванну. Слышишь?
— Да, мам, — тихо ответила Галочка, подымая на мать темные глаза, такие, как у Якова. Потому ли, что Галочка была похожа на отца, или, может быть, потому, что Нине казалось, будто не по-детски серьезная дочка понимает больше, чем следовало бы понимать ребенку, ее взгляд всегда смущал Нину…
На рынке она встретила Лату.
Соседка ходила между рядами в желтой шляпе с радужным пером, с огромной красной сумкой в руках. Платье, скомбинированное из кусков оранжевого и зеленого цвета, тесно облегало ее тучную фигуру.
Увидев это платье, Нина невольно улыбнулась, а Лата, заметив ее, быстро поплыла навстречу, бесцеремонно расталкивая всех на своем пути.
— Ну как, Ниночка? — спросила она с таким выражением лица, словно Нина была тяжело больна.
— Все так же, — неопределенно ответила Нина. Ей вовсе не хотелось возвращаться к вчерашнему вечеру.
— Не ссорились больше?
— Да нет…
На Латином лице промелькнуло разочарование, но она сразу же замаскировала его сочувственной улыбкой.
— Мученица ты, мученица… Сколько? — вдруг спросила она, бросившись к столику.
— Простите, гражданка, я собираюсь купить…
— Вы собираетесь, а я купила! — огрызнулась Лата, крепко держа в руках большого гуся, отчаянно вертевшего головой. — Гога, держи!
Только сейчас Нина заметила за Латиной спиной ее мужа, нагруженного двумя полными авоськами. Егор Васильевич, или Гога, подставил одну из них, принимая покупку.
— Не так! — командовала жена. — Ты что, подержать не умеешь?
И снова шляпа ее величественно поплыла над базарными рядами…
— Что же ты думаешь делать, Ниночка? — спросила соседка, когда они вместе возвращались с рынка.
— Не знаю, — вздохнула Нина.
— Ну, я б этого так не оставила! Я б с него семь шкур спустила!.. Учить их нужно, учить, Ниночка! — стрекотала Лата, совершенно игнорируя Гогу, пыхтевшего позади под тяжестью авосек. — Ты на него заявление напиши, — там уж его по головке не погладят.
Латин совет не выходил у Нины из головы. Ей уже начинало казаться, что, если она напишет заявление, отнесет в редакцию, если там поговорят с Яковом, поругают и пристыдят его, он опомнится, бросит пить, оставит эту неизвестную ей женщину и станет таким, как прежде.
Соседка предлагала ей свою помощь, но Нина отказалась, сославшись на то, что еще подумает. Хотела посоветоваться с подругой.
