…Первого сентября мальчишка разбудил мать чуть свет. Этакий голенастый петушок, посиневший от холода. Он стоял у изголовья ее постели и, чуть не плача, просил встать: «А вдруг в школу опоздаем».
Ну-с, какими дети приходят в первый класс, вы знаете — «новенькими» с головы до пят. Таким же и повела Костылева сына в школу. Почему-то из всех обновок Митя страшно гордился пеналом. Собственно, ясно почему — ведь в пенале лежали карандаши, ручки и великолепные настоящие перья. Костылева рассказала: Митя дважды по дороге залезал в сумку, вытаскивал пенал — проверить, все ли на месте.
Вы, молодые, не очень-то любите высокие слова, но я все же скажу: кроме пенала, мальчишка нес в школу и свое маленькое сердце, открытое для любви, для всего доброго. Сами понимаете: в то время у него и в мыслях не было «заводить с пол-оборота истеричку».
Костылева отвела сына в школу и уехала в отпуск, оставив на попечение бабушки. А знаете, какими словами он встретил мать после месяца разлуки? «Можно мне в школу сегодня не ходить?» Он повторял этот вопрос при каждом удобном случае. Выискивал любой предлог. Ел снег, чтобы заболеть и не пойти в школу.
Что случилось? Отчего Митя с первых же дней невзлюбил учительницу? Костылева не могла этого разгадать.
Понимаете, только уходя в армию, Митя признался матери, из-за чего он возненавидел свою первую учительницу.
На третий день его школьной жизни учительница «в наказание» выбросила его пенал за окно. Весь урок мальчишка проплакал, после звонка побежал за пеналом. Но кто-то уже подобрал его.
Представляете, что творилось в душе этого семилетнего мальчишки?
Митина учительница, видимо, была не только бездарна, но и жестока: желая отучить его писать левой рукой, она высмеивала мальчишку перед классом. А он платил ей тем, что назло учительнице плохо учился, озорничал. Во втором классе его оставили на второй год. Так и пошло…
Александра Ивановна оборвала свой рассказ и, повернув свое большое доброе лицо к Асе, повторила:
— Представьте: мальчик назло учительнице, чтобы ей досадить, — плохо учился. И все началось с безобидной, казалось бы, вещи — пенала. А в результате у мальчишки так осложнилась жизнь. На заводе Мите пришлось трудно: ведь у него не было аттестата за семилетку. Выручили знания, полученные от Натальи Ивановны. Когда же Митя вернулся из армии, ему, уже взрослому парню, пришлось сесть в седьмой класс. Пусть он и наверстал то, чего не мог получить в нашей школе, но ведь всего, что пережил этот мальчишка и что пережила его мать, растившая его без отца, могло и не быть!
Александра Ивановна долго молчала, а потом, взмахнув короткой ручкой, словно пытаясь что-то оттолкнуть, сказала:
— Вы меня простите, Ася Владимировна, но если вы не чувствуете любви к детям — уходите. Уходите, пока не поздно.
…Разговор с Александрой Ивановной в осеннем сквере заставил Асю по-новому взглянуть на Масленникова и… на себя.
В этом году ее неожиданно перевели в другую школу, дали десятый класс. Да она только об этом и мечтала! Но скоро убедилась: борьба за Масленникова была детской игрой по сравнению с тем, что ее встретило в десятом классе.
Только-только у нее пробудилась надежда, что лед тронулся, и вот она в больнице. Неужели же все ее усилия, все поиски пропали даром? Неужели она больше не вернется в школу?!
Глава третья
Не так уж однообразна и бедна событиями больничная жизнь.
Через неделю после профессорского обхода (тоже событие) выписали Свету, девушку, похожую на подростка-мальчишку.
Света переоделась в шерстяное ярко-зеленое платье и сразу из подростка превратилась в хорошенькую девушку. Небрежно набросив на плечи больничный халат, она ходила от койки к койке. Ее целовали, обнимали, шутили сквозь слезы и желали здоровья.
Еще из коридора доносился голос Светы, а няня уже меняла на ее кровати белье.
— Свято место не бывает пусто, — вздохнула тетя Нюра.
— А кто новенькая? Городская или из области? — поинтересовалась Шурочка.
— Наша больная. Обижаться не будете, — отозвалась няня Стеша, высокая дородная женщина, с лицом, иссеченным морщинами.
— Схожу, все узнаю, — Шурочка, торопливо заглянув в зеркальце, попудрила носик. Не совершив этой процедуры, она из палаты не выходила.
Шурочка не успела. Вошла сестра, поддерживая под руку новенькую.
Женщины продолжали заниматься кто чем, притворяясь, что новенькая их не интересует (это считалось хорошим тоном), но исподволь наблюдали за вошедшей.
На новенькой больничный халат, прическа у нее небрежная, и все же: в ее тихом голосе, в том, как она изящным жестом маленькой красивой руки поправила выбившуюся прядь волос и легким кивком головы поблагодарила сестру, заботливо уложившую ее в постель, чувствовалось — это интеллигентный человек.
Варенька подоткнула одеяло, поправила подушку и, сказав «отдыхайте», — вышла, взглядом давая понять, что новенькой требуется покой.
Тетя Нюра, тихонько ахнув, зашептала Асе:
— Батюшки, так это же Екатерина Тарасовна! Эко ее, сердешную, перевернуло.
Екатерина Тарасовна показалась Асе старой и некрасивой. Усталое лицо, бесцветные губы, под глазами морщинки. Только глаза хороши: черные и блестящие. Совсем молодые.
Тетя Нюра подошла к кровати новенькой.
— Здравствуйте, Екатерина Тарасовна! Не признаете? Тетя Нюра. Еще рядом наши коечки были.
Екатерина Тарасовна несколько секунд внимательно всматривалась в лицо тети Нюры, а потом, слабо улыбнувшись, проговорила:
— Сейчас узнала. Здравствуйте, Анна Семеновна.
Ася впервые услышала полное имя тети Нюры.
— Танечка-то наша! Она все вас поминала перед смертью. За день, что ли, просила позвонить вам, узнать, не приехали ли?
— Да, мне передавали.
— Сильно она по вас тосковала. Да, поди, знаете?
Екатерина Тарасовна промолчала.
— Говорили, будто вы тогда в Москве были. А кто вам про нее сказал-то? — допытывалась тетя Нюра.
— Тетя Нюра, вас можно на минуточку? — позвала ее Ася. И когда та подошла, тихонько проговорила: — Не надо ей про Таню.
— Да я ведь так, по простоте, — смешалась тетя Нюра.
В палате наступила тишина.
Ася почувствовала, как ее обволакивает бездумная дремота.
Странный, какой-то хлюпающий кашель заставил ее открыть глаза.
По испуганно-перекошенному лицу тети Нюры Ася догадалась: что-то случилось.
Шурочка металась по палате, зачем-то схватила графин. Вскочила Рита, путаясь в рукавах, принялась натягивать халат. Только увидев залитую кровью подушку и мертвенно-бледное лицо Екатерины Тарасовны, Ася все поняла.
Вошли сразу Анна Георгиевна, Варенька со шприцем в руках и няня Стеша с кислородной подушкой. Белые халаты заслонили Екатерину Тарасовну.
Через полчаса она дремала или делала вид, что дремлет — лежала, откинув голову на высокие подушки.
И снова Асю поразило и тронуло: в соседней мужской палате наступила тишина.
Пришла из своей седьмой палаты Люда и, устроившись у Шурочки на кровати, разложила свои конспекты. Читала и все поглядывала на Екатерину Тарасовну.
Следующий день начался с общего огорчения: вернулась Элла Григорьевна. После завтрака Варенька объявила:
— Обход будет поздно. В два. А вас, Екатерина Тарасовна, сейчас понесут на рентген.
— Как же так, Варенька, — тихо произнесла Екатерина Тарасовна, — ведь Анна Георгиевна запретила мне даже шевелиться.
Варенька пожала плечами и поспешно вышла.
Появились няни с носилками.
Когда Екатерину Тарасовну унесли, Зойка мрачно сказала:
— Ну, теперь эта пойдет свои порядки устанавливать.
Шурочка, попудрив нос, отправилась выяснять, как и что, а вернувшись, сообщила: с Екатериной Тарасовной снова было плохо. Да еще как! Все посбежались! Еле отводились.
Внесли на носилках Екатерину Тарасовну. Ася взглянула на желтый заострившийся профиль, и ей показалось: все кончено. Но нет, слава богу, кажется, дышит, тяжело, хрипло, но дышит…
Варенька, нагнувшись к Екатерине Тарасовне, сказала:
— Сейчас вам сделают переливание. Я скоро приду, а пока с вами побудет няня Стеша.
Чтобы быстрее прошло время, Ася принялась за письмо мужу. Прочитав его, изорвала. Слишком мрачно. Попробовала читать — не получилось. Тогда она положила руки поверх одеяла и стала ждать. И вдруг, каким-то обострившимся за последнее время чутьем, поняла — и другие ждут: и переставшая улыбаться Шурочка, и тетя Нюра, тихая Рита, и всегда такая озорная, а сейчас присмиревшая Зойка, и Пелагея Тихоновна.
Врач — на ее лице была надета марлевая маска — вошла стремительно и остановилась у кровати Екатерины Тарасовны.
— Как вы себя чувствуете?
При звуке ее голоса какая-то тень пробежала по лицу Екатерины Тарасовны. Она пристально взглянула в глаза вошедшей.
