В пять нянечка передала ей записку от Юрия. Он страшно опечален, что не мог увидеться перед отъездом. Поезд уходит в 15 часов 20 минут. Но пусть она порадуется. Неожиданные гастроли в Москве. Подробности потом. Он будет писать часто. Она должна думать о здоровье. Только о здоровье.
Ася сунула записку под подушку и легла лицом к стене.
На другой день после обхода сестра Варенька, взяв Асю под руку, повела в кабинет врача.
— Скоро вам разрешат ходить в столовую и кино, — сообщила Варенька.
— Да? — равнодушно отозвалась Ася.
— Присаживайтесь, Ася Владимировна, — Анна Георгиевна приветливым округлым жестом показала рядом с собой. Она сидела за столом, заваленным папками с рентгеновскими снимками.
Асе все больше нравилась Анна Георгиевна. Ей казалось — настоящий врач (теперь про себя она делила врачей на две категории: настоящие и ненастоящие) таким и должен быть. Как много значит внимательный, полный пытливой доброжелательности взгляд! Не может у нее всегда быть хорошее настроение, но в ее тоне и жестах никогда не уловишь и тени раздражительности. Конечно, это от умения владеть собой. (Вот ей, Асе, научиться бы). И разговаривает Анна Георгиевна с каждым больным по-разному: с одним громко шутит, как бы приглашая всех в палате принять участие в веселом разговоре, с другими говорит тихо, доверительно. Рвалась вот так наедине поговорить с Анной Георгиевной, но сейчас, после записки Юрия, просто немыслимо на чем-то сосредоточиться. Он должен был уехать. Но ведь он знает… Нет, чур, себя не жалеть.
— Ася — ваше полное имя? — Повторила свой вопрос Анна Георгиевна.
— Да.
— Ваши родители никогда не болели туберкулезом?
Ася помедлила с ответом.
— Не знаю…
— Они живы?
— Нет.
— Давно умерли?
— В сорок втором.
— На фронте?
— В ленинградскую блокаду.
— Вы ленинградка?
— Была. Стала сибирячкой.
— С кем вы жили после смерти родителей?
— Я воспитывалась в детском доме. Доктор, скажите, — Ася взглянула прямо в широко поставленные голубые глаза. — Скажите, пожалуйста, я… у меня… я могу вылечиться?
Анна Георгиевна не отвела глаз от Асиного, требующего только правды, взгляда.
— Вы, наверное, уже знаете, какой процесс был у Зои Петровой?
— Знаю. И мне тоже будут делать операцию?
— Ну, сейчас еще рано судить. Сначала поисследуем вас. Вы ведь не лечились антибиотиками. А при свежих заболеваниях антибиотики очень помогают.
— Мне долго нужно здесь лежать?
— Самое меньшее четыре месяца.
— Четыре месяца! — ахнула Ася.
— Не меньше. Конечно, к больничной обстановке трудно привыкать…
Ася с внезапно вспыхнувшим ожесточением воскликнула:
— Разве можно привыкнуть к этим стенам? К этим отвратительным запахам?! Я не могу, не могу привыкнуть и не хочу. И потом… Привыкнуть смотреть на чужие страдания, — Ася неожиданно для себя расплакалась. — Я теперь такая рева стала, — проговорила она, безуспешно пытаясь унять дрожь в голосе.
— Ничего. Это временно. Вот подлечимся, и нервы окрепнут.
— Отпустите меня, пожалуйста, домой! Не все ли равно, где глотать таблетки. А уколы может сестра приходить и делать. Не все ли равно, где лежать.
— Нет, не все равно. Как правило, больные дома режима не соблюдают…
— Я стану соблюдать. Моя свекровь умеет за больными ухаживать. Отец моего мужа был врач. Она у него научилась всему. Когда я заболела, она так за мной ухаживала!
Разве ей будет здесь лучше? Разве это покой? Под утро, только уснешь, тебе градусник суют. Конечно, температуру надо измерять, но надо и с больным считаться. И вообще, чуть свет — начинается хождение: няня приходит убирать — топает, стучит дверью. Сначала тебе принесут еду, потом умываться, а то и совсем забудут. А еду, как правило, приносят лежачим после общего обеда.
— Я не о себе, — сказала Ася, — я о Пелагее Тихоновне и Екатерине Тарасовне. А эта сестра — Лариса Ананьевна! Как она обращается с больными! Ее же больные ненавидят. Не-навидят! А Элла Григорьевна! Ну, скажите, может так врач поступать?! Может? Врач сводит счеты с больными! Разве это не возмутительно?
Ася все говорила и говорила, хотя мягкая и незлобивая по натуре, в душе ужасалась: ну, чего же она накинулась на эту хорошую женщину, которая столько для всех добра делает.
— Я понимаю вас, но вы успокойтесь, — произнесла Анна Георгиевна.
«Господи, она еще меня успокаивает», — с раскаянием подумала Ася.
— Я с вами согласна: ужасно, что все это еще живет в наших больницах, — голос Анны Георгиевны стал чуть жестче, голубые глаза из-под широких бровей хмуро глянули мимо Аси. — Спасибо, что все высказали, вот так, прямо. Но в том, что больница не помогает, вы неправы. У нас ведь не одна Зоя Петрова. А Света Туманова, помните девушку, что на днях выписалась? Она практически уже здорова. Вам не следует думать о наших беспорядках. Предоставьте уж это нам. Сейчас у вас одна задача — встать на ноги.
— Доктор, а я когда-нибудь… смогу… снова работать в школе?
— Если вы будете и дальше так себя вести: отказываться от еды, плакать по ночам…
— Откуда вы знаете?
— У меня рентгеновские глаза.
— Но вы ничего не сказали…
— Видите ли… сейчас надо решить первоочередную задачу: встать на ноги. Будете болеть — в школу не вернетесь. Надо лечиться. Надо все этому подчинить. Кстати, не лежите все время без дела. Умеете рукодельничать?
— Да, да, нас в детском доме учили, — по-школьному ответила Ася.
— Что вы больше любите? Вязать? Ну и прекрасно, вяжите себе кофточку. Пойдите завтра в кино. Посмотрите «Карнавальную ночь». Кстати, перед отъездом мне звонил ваш муж. Очень беспокоился о вас, просил сделать все возможное. К его приезду вам надо хорошо выглядеть. Договорились?
— Договорились.
Вернувшись в палату, Ася встретилась глазами с Екатериной Тарасовной и молча улыбнулась ей.
Глава пятая
Первого апреля выдался ясный погожий день. За окнами, ударяясь о железный карниз, позванивала капель. Солнечные зайчики, ворвавшись в палату, прыгали по никелированным спинкам кроватей, ныряли в графин с водой.
Утром принесли телеграмму от Юрия. «Умоляю, лечись. Мои дела успешны. Аншлаги. Принимают превосходно. Подробности письмом. Поправляйся. Обнимаю, горячо целую. Юрий».
— Хорошие вести? — спросила Екатерина Тарасовна.
Счастливо улыбаясь, Ася кивнула и, спрятав телеграмму под подушку, принялась за вязанье, время от времени вытаскивая телеграмму и перечитывая ее.
— Ася, подойдите к окошку, к вам пришли.
Окна палаты выходят во двор. У сарая громоздятся бочки и ящики. Никого.
— Ясно, — первое апреля, — зловещим шепотом произнесла Шурочка.
— Да разве я такое позволила бы! — искренне возмутилась Зойка. — Вот, ей-богу! — Зойка неожиданно перекрестилась.
— А правда, идут! — воскликнула Шурочка.
Ее десятиклассники! Вот уж не ожидала!
…Она пришла к ним в начале первой четверти. Они не срывали уроков, учились хорошо, и все же ей никогда не было так трудно, она никогда так не упрекала себя в собственной бездарности, как в этом внешне благополучном классе. Даже с Масленниковым она сумела добиться контакта. А с ними? У нее никогда не было в этом уверенности.
Лева Ренкевич! Поединок с ним начался чуть ли не с первого урока, когда она услышала: «Опять эти каноны».
В другой раз он заявил: «Я не верю Павке Корчагину. В седьмом классе он мне был близок. А сейчас нахожу, что это выдуманный герой. Во всяком случае, в наше время таких не бывает».
Она рассказала о писателе Николае Бирюкове. Лева пожал плечами:
«Но это же интеллигент. А я говорю о работягах».
На следующий урок она принесла книгу очерков.
«Герои этой книжки не выдуманные, — сказала она, — а поступали они так же, как поступил бы Павка Корчагин в наши дни».
Почти всегда на уроках ее грызло глухое недовольство собой.
Однажды Женя Романов, друг Левы, во многом подражавший ему, даже в манере говорить, признался, что он не читал Блока и, «откровенно говоря, не видит в этом необходимости».
— Как же вам не стыдно не знать Блока! — воскликнула Ася.
— А почему вы считаете, что в наш век не знать Блока стыдно, а не знать Эйнштейна не стыдно? — очень спокойно спросил Лева.
Она видела улыбки: иронические, доброжелательные и с усилием проговорила, чувствуя, что краснеет:
— Пожалуй, вы правы… Да, вы правы.
Что-то изменилось во взгляде Левы, в нем уже была не ирония, а удивление.
Внезапно в классе стало слышно, как за окном проскрежетал трамвай, потом гулко хлопнула входная дверь…
И вот они стояли здесь, у окон больницы. Что-то кричали, махали руками, но от волнения Ася не могла разобрать слов. Улыбаясь, она кивала им.
