кисочки, – продолжает женщина. – Это же пошлость, элементарная пошлость. Неужели это трудно понять? Ведь это же в наших руках – сделать жизнь интересной.
– Нет, если, допустим, хорошо вышито, то… почему? Бывает, вышивать не умеют, это действительно, – вставил Пашка.
– Да все равно, все равно!.. – загорячилась женщина. – Поймите вы это, ради бога! Неужели трудно поставить какую-нибудь тахту вместо купеческой кровати, повесить на стенку три-четыре хорошие репродукции, на стол – какую-нибудь современную вазу…
Пашке опять представилась комната знакомой ему Катьки Лизуновой. Волшебством кинематографа высокая Катькина кровать сменяется низкой тахтой, срываются со стен вышивки и заменяются репродукциями картин больших мастеров, исчезают слоники…
– Поставить книжный шкаф, на стол бросить несколько журналов, торшер поставить, – продолжает женщина.
…А в комнате Катьки Лизуновой (по команде женщины, под ее голос) продолжают происходить чудесные преобразования…
И вот – кончилось преобразование. (Смолк голос женщины.)
И сидит в комнате не то Катька, не то совсем другая женщина, скорей всего француженка какая-то, но похожая на Катьку. Читает.
И входит в комнату сам Пашка – в цилиндре, в черном фраке, с сигарой и с тросточкой. Раскланялся с Катькой, снял цилиндр, уселся в кресло. И начали они с Катькой шпарить по-французски. Да так это у них все ловко получается! Пашка ей с улыбкой – слово, она ему – два, он ей – слово, она ему – два. Да все с прононсом, все в нос.
– Неужели все это трудно сделать? – спрашивает женщина Пашку. – Ведь я уверена, что денег для такой обстановки потребуется не больше.
Пашка с интересом посмотрел на женщину. Она ему явно нравится.
– Можно, наверно.
– Можно!.. Все можно. Сами виноваты. Это же в наших возможностях.
А над русской землей встает огромное солнце. Парит пашня. Дымят далекие костры. Стелется туман.
Едут Пашка с женщиной.
Пашка заметил, что женщина что-то уж очень нетерпеливо стала посматривать вперед. Спросила:
– А долго нам еще ехать?
– Еще километров тридцать с гаком. Да гак – километров десять.
– Сколько? – Женщина затосковала.
Пашка понял: приспичило. Выбрал место, где тракт ближе всего подходит к Катуни, остановил машину.
– Ну-ка, милая, возьми ведерко да сходи за водой. А я пока мотор посмотрю.
– С удовольствием! – воскликнула женщина, взяла ведро и побежала через кустарник вниз, к реке. Пашка внимательно посмотрел ей вслед.
Муж действительно ждал жену на тракте. Длинный, опрятный, с узким остроносым лицом. Очень обрадовался. Растерялся: не знал – то ли целовать жену, то ли снимать чемоданы с кузова. Запрыгнул в кузов.
Женщина полезла в сумочку за деньгами.
– Сколько вам?
– Нисколько. Иди к мужу-то… поцелуйтесь хоть – я отвернусь. – Пашка улыбнулся.
Женщина засмеялась.
– Нет, правда, сколько?
– Да нисколько! – заорал Пашка. – Кошмар с этими… культурными. Другая давно бы уж поняла.
Женщина пошла к мужу.
Тот стал ей подавать чемоданы. Негромко стал выговаривать:
– Почему все-таки одна приехала? Я же писал: не садись одна с шофером. Писал?
– А что тут особенного? – тоже негромко возразила женщина. – Он хороший парень.
– Откуда ты знаешь, хороший он или плохой? Что у него, на лбу написано? Хороший… Ты еще не знаешь их. Они тут не посмотрят…
Пашка слышал этот разговор. Злая, мстительная сила вытолкнула его из кабины.
– Ну-ка, плати за то, что я вез твою жену. Быстро!
– А она что, не заплатила? Ты разве не заплатила? – Муж растерялся: глаза у Пашки были как у рассвирепевшей кошки.
– Он не взял… – женщина тоже растерялась.
Пашка не смотрел на нее.
– Плати! – рявкнул он.
Муж поспешно сунулся в карман… Но тут же спохватился.
– А вы что кричите-то? Заплачу, конечно. Что вы кричите-то? Сколько?
– Два рубля.
– Что-о? Тут же только пятьдесят копеек берут!
– Два рубля!!
– Олег! – сказала женщина. – Немедленно заплати ему… Заплати ему два рубля.
– Пожалуйста. – Муж отдал Пашке два рубля.
Машина рванула с места и поехала дальше.
Пашка догнал Кондрата (напарника своего).
Кондрат сидел со стариком хозяином, у которого он остановился. Старики толковали про жизнь. Хозяин рассказывал:
– Да… вот так, значит. Вырастил я их, лоботрясов, шесть человек, а сейчас один остался, как гвоздь в старой плахе. Разъехались, значит, по городам. Ничего, вроде, живут, справно, а меня обида берет: для кого же я весь век горбатился, для кого дом этот строил?
– Такая уж теперь наша жизнь пошла – ничего не поделаешь.
– Жись эта меня не касается?
– Она всех касается, кум.
– Кхх!.. Мне вот надо бы крышку сейчас новую, а не могу – сил не хватает. А эта, лонись, приехал младший: поедем, говорит, тять, со мной. Продай, говорит, дом и поедем. Эх ты, говорю, сопля ты такая! Я сейчас кто? Хозяин. А без дома кто? Пес бездомный.
– Ты зря так… Зря.
– Нет, не зря.
– Зря.
– Ты, значит, никогда не крестьянствовал, если так рассуждаешь.
– Я до тридцати пяти годов крестьянствовал, если хочешь знать. А опора сейчас – не дом.
– А кто же? Тилифизоры ваши? Финтифлюшки разные?
Тут вошел Пашка.
– Здорово, старички!
Кондрат нахмурился.
– Подольше не мог?
– Все в порядке, дядя Кондрат.
Кондрат хочет изобразить из себя – перед хозяином – наставника строгого, как бы отца.
– Шалапутничать начинаешь, Павел. Сма-атри! Я на сколько тебя отпускал?
Пашка для приличия виновато наморщился.
Пауза.
– Чего делал-то там? – мягче спросил Кондрат.
– Лес возили. – Пашка пошел переодеваться в другую комнату.
– Посиди с нами, – пригласил хозяин. – Мы тут как раз про вас, кобелей, разговариваем.
– Некогда, братцы, – отказался Пашка. – В гости иду.
– Далеко ли? – поинтересовался Кондрат.
– К Лизуновым.
– Это кто такие?
– Тэ-э… знакомая одна…
– Расплодил ты этих знакомых!.. – строго заметил Кондрат. – Переломают где-нибудь ноги-то.
– Искобелились все, – согласно проворчал хозяин. – А вот был бы при хозяйстве-то, небось не побежал бы сейчас к Катьке-разведенке, а копался бы дома.
– Свобода личности, чего вы хотите! – возразил Пашка.
– Избаловала вас Советская власть, избаловала. Я бы вам показал личность! Встал бы у меня в пять часов и работал бы, сукин сын, допоздна, пока солнце не сядет. Вот тогда не до Катьки было бы.
Тут вошла хозяйка. Закудахтала…
– Кум! Здравствуй, кум!
– Марфынька, – заныл старик хозяин. – Однако ж где-то было ведь у нас… кхэ…
– Чего «было»? Чего закряхтел?..
– Было же где-то… Нам бы с кумом – по махонькой.
– Э-эх… Ладно, для кума…
– Давай, давай…
Лизуновы ужинали.
– Приятного аппетита! – сказал Пашка.
– Садись с нами, – пригласил хозяин.
– Спасибо. – Пашка присел на припечке. – Только что из-за стола.
Катя поспешно дохлебала, встала.
Прошли в горницу.
– Ты что?
Пашка смотрел на Катерину. Стоит – молодая еще, а уже намучилась, накричалась на своем
