Василий Шукшин - Живет такой парень

Василий Шукшин

Живет такой парень

Есть на Алтае тракт -- Чуйский. Красивая стремительная дорога, как след бича, стеганувшего по горам.

Много всякой всячины рассказывается, поется, выдумы-вается о нем. Все удалые молодцы, все головорезы былых лет, все легенды -- все с Чуйского тракта.

Села, расположенные вдоль тракта, издавна поставляли ему сперва ямщиков, затем шоферов. Он (тракт) манит к себе, соблазняет молодые души опасным ремеслом, сказка-ми, дивной красотой. Стоит разок проехать от Бийска до Ини хотя бы, заглянуть вниз с перевала Чике-таман (Чик-атаман, как зовут его шоферы) -- и жутковато станет, и снова потянет превозмочь страх и увидеть утреннюю нагую красоту гор, почувствовать кожей целебную прохладу поднебесной выси...

И еще есть река на Алтае -- Катунь. Злая, белая от злос-ти, прыгает по камням, бьет в их холодную грудь крутой яростной волной, ревет -- рвется из гор. А то вдруг присми-реет в долине -- тихо, слышно, как утка в затоне пьет за ост-ровом. Отдыхает река. Чистая, светлая -- каждую песчинку на дне видно, каждый камешек. И тоже стоит только разок посидеть на берегу, когда солнце всходит... Красиво, очень красиво! Не расскажешь словами.

И вот несутся они в горах рядом -- река и тракт. Когда глядишь на них, думается почему-то, что это брат и сестра, или что это -- влюбленные, или что это, наоборот, ненавидя-щие друг друга Он и Она, но за какие-то грехи тяжкие закол-дованные злой силой быть вечно вместе... Хочется очелове-чить и дорогу, и реку. Местные поэты так и делают. Но нельзя превозмочь красоту земную словами.

Много, очень много машин на тракте. День и ночь гудят они, воют на перевалах, осторожно огибают бомы (крутые опасные повороты над кручей). И сидят за штурвалами чумазые внимательные парни. Час едут, два едут, пять часов едут... Устают смертельно. В сон вдруг поклонит. Тут уж луч-ше остановиться и поспать часок-полтора, чтоб беды не на-делать. Один другому может так рассказывать:

-- Еду, говорит, и так спать захотел -- сил нет. И заснул. И заснул-то, наверно, на две секунды. И вижу сон: будто одним колесом повис над обрывом. Дал тормоз. Проснулся, смотрю -- правда, одним колесом повис. Сперва не испугал-ся, а вечером, дома, жутко стало...

А зимой, бывает, заметет Симинский перевал -- по шесть, по восемь часов бьются на семи километрах, прокладывают путь себе и тем, кто следом поедет. Пять метров разгребают лопатами снег, пять -- едут, снова пять -разгребают, пять -- едут... В одних рубахах пластаются, матерят долю шофер-скую, и красота вокруг не красота. Одно спасение -- хоро-ший мотор. И любят же они свои моторы, как души свои не любят. Во всяком случае, разговоров, хвастовства и раздумий у них больше о моторе, чем о душе.

Я же, как сумею, хочу рассказать, какие у них хорошие, надежные души.

Такой суровый и такой рабочий тракт не мог не продик-товать людям свои законы. Законы эти просты:

Помоги товарищу в беде.

Не ловчи за счет другого.

Не трепись -- делай.

Помяни добрым словом хорошего человека.

Немного. Но они неумолимы. И они-то определяют ха-рактеры людей. И они определяют отношения между ними. И я выбирал героя по этому признаку. Прежде всего. И глав-ным образом.

В хороший осенний день шли порожняком по Чуйскому тракту две машины "ГАЗ-51". Одну вел молодой парень, дру-гую -- пожилой, угрюмый с виду человек с маленькими, неожиданно добрыми глазами.

Парень задумчиво, с привычным прищуром смотрит впе-ред -- это Пашка Колокольников. Пожилого зовут Кондрат Степанович.

На тракте в сторонке стоит "козлик". Под "козликом" -- шофер, а рядом -- молодой еще, в полувоенном костюме, председатель колхоза Прохоров Иван Егорович.

Надежды, что "козлик" побежит, нет. Прохоров "голоснул" одной машине, она пролетела мимо. Другая притормо-зила. Шофер откинул дверцу -- это Пашка.

-- До Баклани подбрось.

-- Ты один?

-- Один.

-- Садись.

Прохоров крикнул своему шоферу:

-- Прислать, что ль, кого-нибудь?!

Шофер вылез из-под "козлика".

-- Пришли Семена с тросом!

Пашка с Прохоровым поехали.

...Летит под колеса горбатый тракт. Мелькают березки, мелькают столбики...

-- Ты куда едешь? -- поинтересовался Прохоров.

-- В командировку.

-- В колхоз, что ли?

-- Мгм. Помочь мужичкам надо.

-- А куда?

-- Деревня Листвянка.

Прохоров внимательно посмотрел на Пашку, -- видно, в начальственной его голове зародилась какая-то "мысля".

...Летит машина по тракту. Блестит, сверкает глубинной чистотой Катунь.

...Прохоров и Пашка продолжают разговор.

-- Тебя как зовут-то? -- как бы между прочим спрашива-ет Прохоров.

-- Меня-то? -- охотно отвечает Пашка. -- Павел Егорыч.

-- Тезки с тобой, -- идет дальше Прохоров. -- Я по батьке тоже -Егорыч. А фамилия моя -- Прохоров.

-- Очень приятно, -- говорит Пашка любезно. -- А я -- Колокольников.

-- Тоже приятно.

Машина остановилась -- перед ними целая очередь из бензовозов и лесовозов. Пашка вылез из кабины.

-- Что там? -- спросил Прохоров.

-- Завал. Счас рвать будут.

Прохоров тоже вылез. Пошел за Пашкой.

-- Поехали ко мне, Егорыч? -- неожиданно предложил он.

-- То есть как?

-- Так. Я в Листвянке знаю председателя и договорюсь с ним насчет тебя. Я -- тоже председатель. Листвянка -- это вообще-то дыра дырой. А у нас деревня...

-- Что-то не понимаю. У меня же в командировке точно сказано...

-- Да какая тебе разница! Я тебе дам документ, что ты от-работал у меня -- все честь по чести. А мы с тем председате-лем договоримся. За ним как раз должок имеется. Что, так не делают, что ли? Сколько угодно.

-- Я же не один.

-- А кто еще?

-- А он... -- Пашка показал на Кондрата, который про-шел мимо них. -Старший мой.

-- А ты поговори с ним. Пусть он -- в Листвянку, а ты -- ко мне. Я прямо замучился без хороших шоферов. А? Я же не так просто, я заработать дам. А?

-- Не знаю... Надо поговорить.

-- Поговори. На меня шофера никогда не обижались. Мне сейчас надо срочно лес перебросить, а своих машин не хватает -- хоть Лазаря пой.

-- Ладно, -- сказал Пашка.

Так попал Павел Егорыч в Баклань. Вечером, после работы, уписывал у Прохорова жирную лапшу с гусятиной и беседовал с его женой.

-- Жена должна чувствовать, -- утверждал Пашка.

-- Правильно, Егорыч, -- поддакивал Прохоров, стаски-вая с ноги тесный сапог. -- Что это за жена, понимаешь, ко-торая не чувствует?

-- Если я прихожу домой, -- продолжал Пашка, -- так? Усталый, грязный, меня первым делом должна встречать энер-гичная жена. Я ей, например: "Привет, Маруся!" Она мне ве-село: "Здорово, Павлик! Ты устал?"

-- А если она сама, бедная, намотается за день, то откуда же у нее веселье возьмется? -- замечала хозяйка.

-- Все равно. А если она грустная, кислая, я ей говорю: "Пирамидон!" -и меня потянет к другим. Верно, Егорыч?

-- Абсолютно! -- поддакивал Прохоров. Хозяйка притворно сердилась и называла всех мужиков "охальниками".

В клубе Пашка появился в тот же вечер. Сдержанно весе-лый, яркий, в белой рубахе с распахнутым воротом, в хромо-вых сапогах-вытяжках, в военной новенькой фуражке, из-под козырька которой вился чуб.

-- Как здесь население... ничего? -- поинтересовался он у одного парня, а сам стрелял глазами по сторонам, проверяя, какое произвел впечатление на "местное население".

-- Ничего, -- неохотно ответил парень.

-- А ты, например, чего такой кислый?

-- А ты кто такой, чтобы допрос устраивать? -- обиделся парень.

Пашка миролюбиво оскалился.

-- Я ваш новый прокурор. Порядки приехал наводить.

-- Смотри, как бы тебе самому не навели здесь.

-- Не наведут. -- Пашка подмигнул парню и продолжал рассматривать девушек и ребят.

Его тоже рассматривали.

Пашка такие моменты любил. Неведомое, незнакомое всегда волновало его.

Танец кончился. Пары расходились по местам.

-- Что это за дивчина? -- спросил Пашка у того же парня: он увидел Настю Платонову, местную красавицу.

Парень не пожелал больше с ним разговаривать, отвер-нулся.

Заиграли фокстрот.

Пашка прошел через весь зал к Насте, слегка поклонился и громко сказал:

-- Предлагаю на тур фокса.

Все подивились изысканности Пашки -- на него уже смотрели с нескрываемым веселым интересом.

Настя спокойно поднялась, положила тяжелую руку на сухое Пашкино плечо. Пашка, не мигая, ласково уставился на девушку. Тонкие ноздри его острого носа трепетно вздра-гивали.

Настя была несколько тяжела в движениях. Зато Пашка с ходу начал выделывать такого черта, что некоторые даже пере-стали танцевать -- смотрели на него. Пашка выпендривался, как только мог. Он то приотпускал от себя Настю, то рывком приближал к себе -- и кружился, кружился...

Настя весело спросила:

-- Откуда ты такой?

-- Из Москвы, -- небрежно бросил Пашка.

-- Все у вас там такие?

-- Какие?

-- Такие... воображалы.

-- Ваша серость меня удивляет, -- сказал Пашка, вонзая многозначительный ласковый взгляд в колодезную глубину темных глаз Насти.