-- Ага.
-- Надолго?
-- Да нет.
-- Ну, садись.
Пашка присел на крашеный табурет.
-- Как живешь-то? -- спросил он.
-- Ничего. Какая моя жизнь? Кукую. -- Катерина тоже присела на высокую свою кровать, невесело задумалась.
-- Не сошлась с мужем-то?
-- Не сошлась.
-- Что он сейчас делает-то?
-- Пьет. Что ему еще делать.
-- Мдэ... На танцы пойдем вечером?
Катька удивленно посмотрела на Пашку, усмехнулась.
-- Легко вам, ребятам: тридцать лет -- вы все еще по тан-цулькам бегаете. Даже завидки берут.
-- А тебе кто запрещает?
-- Куда же я на танцы попрусь? Ты что? Совесть-то есть у меня?
-- Серость, -- сказал Пашка.
-- Серость или нет, а мои танцы кончились, Паша.
-- Ну, тогда я в гости приду попозже. Мм?
-- Зачем?
-- В гости!
-- Как же ты придешь? Что, я одна, что ль?
-- А чего они тебе? Ты на них -- ноль внимания.
-- Ноль внимания...
-- Ну, выйди тогда. В садик. Попозже. Мм?
-- А для чего?
Пашка ответил не сразу. Действительно -- для чего?
-- А я откуда знаю? Так просто. Тоскливо ж тебе одной-то. И мне тоскливо.
-- Тоскливо, верно.
-- Ну и вот!
-- Думаешь, нам веселее будет? Вдвоем?
-- Не знаю. Не ручаюсь.
-- Нет, не будет нам веселее. Так это... самообман. Не бу-дет веселее.
-- Ну, ты сильно-то не унывай.
-- Я и не унываю.
-- Взяла бы да снова замуж вышла, раз такое дело.
Катерина усмехнулась.
-- Бери. Пойду.
-- Вот и выходи. Сегодня потолкуем. -- Пашка сам не ждал, что так брякнет.
-- Перестань ты, болтало! -- рассердилась Катерина. -- Зачем пришел-то?
-- Некультурная ты, Катерина. Темнота.
-- Ох, батюшки!.. Давно культурным-то таким стал?
-- Что это, например, такое? -- Пашка подошел к слони-кам, взял пару самых маленьких. -- Для чего, спрашивается? Для счастья? Или олень вот этот... -- Пашка презрительно прищурился на оленя. (Олень, кстати, ему нравился.) -- Это же... пошлость! В горнице как в магазине. Мой тебе совет: выкинь все это, пока не поздно.
Катерина удивленно слушала Пашку. А Пашку неудер-жимо повело.
-- Вы сами, Катька, виноваты во всем: обвиняете ребят, что они за городскими начинают приударять, а вас забывают. А нет, чтобы подумать: а почему так? А потому, что город-ские интереснее вас. С ней же поговорить и то тянет. Наша деревенская -- она, может, в десять раз красивше ее, а как нарядится в какой-нибудь малахай -- черт не черт и дьявол не такой. Нет, чтобы подтянуть все на себе да пройтись по улице весело, станцевать, спеть... Нет, вы лучше будете се-мечки проклятые лузгать да сплетничать друг про дружку. Ммх, эти сплетни!.. -- Пашка, стиснув зубы, крутнул голо-вой. -Бросать это надо к чертовой матери -- эти сплетни. Ты делай вид, что ничего не знаешь. Не твое дело, и все. А то ведь пойдешь с иной, и вот она начинает тебе про своих же подружек: ля-ля-ля... Все плохие, она одна хорошая. Бросать надо эту моду.
-- Ты что, с цепи сорвался? -- спросила Катерина.
-- Ну вот, пожалуйста, сразу по лбу: "С цепи сорвался?" А ты бы сейчас спросила меня с улыбкой: "В чем дело, Пав-лик?"
-- Пошел к дьяволу!.. Приперся нотации тут читать. Мне без них тошно.
-- А ты перебори себя. Тебе тошно, а ты улыбайся. Вот тогда будешь интересная женщина. Ходи, вроде тебя ни одна собака сроду не кусала: голову кверху, грудь вперед. И улыбайся. Но громко не хохочи -- это дурость. А когда ты идешь вся разнесчастная, то тебя жалко, и все. Никакой охоты нету к тебе подходить.
-- Ну и не подходи. Я и не прошу никого, чтобы ко мне подходили, пошли вы все к чертям, кобели проклятые. Ты зачем приперся? Тебе чего от меня надо? Думаешь, не знаю? Знаю! А туда же -- "некультурная". Так иди к своим культур-ным. Или не шибко они тебя принимают, культурные-то?
-- Никакого сдвига в человеке! -- горько воскликнул Пашка. -- Как была Катя Лизунова, так и осталась. Я ж тебе на полном серьезе все говорю. Ничего мне от тебя не надо!
-- Я тебе тоже на полном серьезе: пошел к черту! Куль-турный нашелся. Уж чья бы корова мычала, а твоя бы молча-ла. Культурный -- по чужим бабам шастать. Наверно, уж весь Чуйский тракт охватил?
-- Я от тоски, -- возразил Пашка. -- Я нигде не могу идеал найти.
-- Вот когда найдешь, тогда и читай ей свои нотации. По воскресеньям. А мне они не нужны. Ясно? Выметывайся от-сюда, культурный! Чего ты с некультурными разговарива-ешь?
-- Знаешь, как я вас всех называю? -- сказал Пашка. -- "Дайте мужа Анне Заккео". Мне вас всех жалко, дурочка.
-- От дурачка слышу. Уходи, а то огрею чем-нибудь по загривку-то -враз жалеть перестанешь.
-- Эхх, -- вздохнул Пашка. И вышел.
Над деревней, в глухом теплом воздухе, висел несуетли-вый вечерний гомон: мычали коровы, скрипели колодцы, переговаривались через ограды люди. Где-то стыдливо всхлип-нула гармонь и смолкла.
Пашка шел к дому, где они остановились с Кондратом на постой.
Хозяин и Кондрат спали уже -- "нафилософствовались" давеча.
Хозяйка ворожила на картах. И ее тоже беспокоила судь-ба сынов, которые разъехались по белому свету.
-- Что там слышно? Вы вот в разных местах бываете -- война-то будет или нет? -- спросила она.
-- Не будет, -- уверенно сказал Пашка. -- Не дадут.
-- Господи, хоть бы не было. В народе тоже не слышно. А то ведь перед войной-то всякие явления бывают.
-- Какие явления? -- полюбопытствовал Пашка, попивая молоко.
-- Вот перед той-то войной -- явление было.
-- Какое?
-- А вот едет шофер сверху откуда-то, с гор, и подъезжает к одному месту... А место это -- как выезжать в Долину Сво-боды...
-- Знаю, -- сказал Пашка.
-- Вот. Выезжает из лесочка-то, глянь: впереди баба сто-ит. Голая. Подняла руку. Шофер маленько оробел. Останав-ливается. Подходит она к нему и говорит: "На, говорит, тебе двадцать рублей..."
-- По новым деньгам, что ли? -- встрял Пашка.
-- По каким "по новым"? Дело-то до войны было, как раз перед войной.
-- Так.
-- "...На, говорит, тебе двадцать рублей и купи мне на платье белой материи. Когда, говорит, поедешь назад, я тебя здесь встречу. Только смотри, говорит, купи -- вишь, я голая вся". Ну, шофер что, взял. "Ладно, говорит, куплю". -- "Толь-ко смотри -- не забудь", -- она-то ему еще раз. И ушла. В лес. Едет шофер. Приехал на свою базу какую-то...
-- На автобазу.
-- Ну. И расскажи этот случай товарищам своим. Те его -- на смех. "Пойдем, говорят, пропьем лучше эти день-ги". Тот шофер-то махнул рукой, пошел и пропил эти деньги. Да. А когда назад-то ехать стал -- струсил. "Боюсь, гово-рит, хоть убейте". Пошел к жене, рассказал ей все. Та -ру-гать его. Ну, поругала, поругала, а деньги дала. Да. Купил шофер белую материю, опять заехал на свою базу. Ну, двое поехали с ним -- чтобы убедиться: есть такая баба или нет. Едут. Не доезжая до того места с версту, эти два шофера поснули убойным сном. Спят, и все. Уж тот шофер, который материю-то вез, толкал их, толкал их, бил даже -- ничего не помогает, спят. Делать нечего -- надо ехать. Поехал. Доезжа-ет до того места -- баба ждет его. "Купил?" -- спрашивает. "Купил". -- "Спасибо". Взяла материю. А потом поглядела на шофера и спрашивает: "Ты зачем же мои деньги-то про-пил?" Тот молчит. Она так тихонечко засмеялась и говорит: "Ну ладно, они ведь деньги-то не мои, а ваши. А вот этих за-чем с собой взял? -- показывает на двух сонных. -- Испугал-ся?" Опять засмеялась и ушла в лес. Отъехал шофер с пол-версты, те двое проснулись...
Пашка крепко спит.
-- Спит, -- сказала старуха. -- Рассказывай им.
...Едет Пашка по тракту. Подъезжает он к тому месту, где тракт выходит из гор в Долину Свободы, глядь: впереди стоит какая-то женщина. Руку подняла. А сама вся в белом, в ка-кой-то простыне. Остановился он. Подходит женщина -- а это Настя Платонова.
-- Здравствуй, Павлик.
Пашка очень удивился.
-- Ты чего тут?
А она ему так грустно-грустно:
-- Да вот тебя жду.
-- Что, опять с инженером поругались?
-- Нет, Павлик. На вот тебе двадцать рублей, купи мне белой материи на платье -- вишь, я какая. -- А сама смотрит, смотрит на Пашку.
-- А зачем тебе белое-то? Ты что, замуж вы...
-- Павел! А Павел, -- будит старушка Пашку. -- Павел!..
Пашка проснулся.
-- Я что, заснул, что ли?
-- Заснул.
-- Ох ты... фу! А чем кончилась история-то?
-- А-а, интересно?
-- Привез он ей материи-то?
-- Привез. Привез, отдал ей, а она спрашивает: "Зачем же ты, говорит, мои деньги-то пропил?.."
-- Так откуда она узнала, что он деньги-то пропил?
-- Так разве ж это простая баба была! -- изумилась ста-рушка. -- Это же смерть по земле ходила -- саван себе иска-ла. Вот вскоре после этого и война началась. Она, она, ма-тушка, ходила...
Пашка откровенно зевнул.
-- Ну-ка, ложись спать, -- спохватилась старушка. -- Вам завтра вставать рано.
Пашка лег и сразу уснул.
И опять звонкое синее утро.
Выехали с проселка на тракт две машины -- Кондрат и Пашка.
Кондрат -- впереди.
Едут.
Кондрат задумчив.
Пашка не выспался, усиленно курит, чтобы прогнать дремоту.
Впереди, близ дороги, большой серый валун. На нем что-то написано.
