язык тяжелеет.
— Здорово. — Не сбавляя шага, Захар Кузьмич подошел к пряслу, долго не думая, нырк между жердин.
— К-куда?! — словно ошпаренный подскочил на месте Игнашка.
— Чего горло-то дерешь? — покосился на него Захар Кузьмич. — Не был я у скотины, из конторы иду… Вишь, сапоги чистые?
— А ты это видал? — Игнашка скакнул к столбу, скрюченным пальцем затыкал в прибитую жестянку, на которой намалевано им же: «Стой! Ящур! Штраф 20 рубл.». — Думаешь, управляющий, так для тебя и закону нету? А ну, вертай назад!
Захар Кузьмич хотел сказать, что ночью только, когда с сенокоса ехал, на посту был и сапоги мочил в дезинфекции, но, поглядев на кривую от крика Игнашкину рожу, только головой мотнул да и пошагал себе куда надо.
— Марья! — благим матом заорал Игнашка.
От крайней избы ответ бабий:
— Ау-у!
— Свидетелем будешь. Вон, гляди!.. Ну ничего, ничего, он меня вспо-омнит!
«Сопляк ты!» — подумал управляющий, а останавливаться среди села да в Игнашкино оранье встревать — позору не оберешься.
Прошел шагов с сотню, обогнул детсадовский палисадник — вот она, при площади, и усадьба. У конторы — ого народу!
Девки — в штанах. Парней не особенно много. Кто на узлах, баулах дремлет, головы посвесивши, кто возле машин, ЗИЛов совхозовских, топчется, а эти, в кружке, в волейбол шлепают. А галдеж, галдеж — не хуже базарного.
Проходя мимо, Захар Кузьмич глядит, слушает и никак не поймет: как будто не заводские, и студенты не студенты.
Эти двое, что на узле присуседились, толстоносые, в годах оба, а тот вон Наполеоном качается на приступке, — вполовину седой, вполовину черный, очками золотыми блестит, — не старшой ли?
А от машин разноголосье:
— …Тебе бы только пожрать, ограниченный ты человек!
— Черт знает, набили, как скотину, в кузов…
— …А мне, девочки, ничего не надо. Мне бы только где-нибудь бы грохнуться на матрац и спать, спать, спать…
— …И гнали весь день и всю ночь на этих дурацких скамейках. Сена, что ли, не могли бросить?
— Откуда у них сено? Сапожник — без сапог, а колхозник…
— Интересно, а речка здесь есть?
Захар Кузьмич усмехнулся: «Ишь, какие»… А какие — сам не знает. Проходя в коридор, прикинул: «Девок на прореживание свеклы, а мужиков-то, может, на постройку клунь?»…
В коридоре лежат вповалку вдоль стен, на плащах, палатках. Кто-то отдирает храпом.
«Намаялись ребята».
В приемной пусто. Дверь в директорский кабинет не прикрыта, за ней гудят. Вошел потихоньку.
За столом не директор, главный агроном. Возле, на стульях, носами к главному, — предместкома Потапов и чужой: голова босая, поперек шеи складка с палец.
Главный кивнул Захару Кузьмичу:
— Садись. — И к Потапову: — Пришлось вот извиняться перед товарищами. Триста километров по бездорожью на низких сиденьях! Ну, неужели нельзя было сена организовать?
— Ящур же…
— У соседей могли бы взять.
— Так ведь и у них же ящур. — Потапов одиноким глазом хлоп-хлоп.
— Гм… Надо было тогда в райцентре заночевать. Это вы могли устроить?..
— Заночуешь там… Дом-то приезжих всего на двадцать мест…
— Захотели бы — нашли где устроить. В школе какой-нибудь… — Глаза главного перескакивают со стола на Потапова, от Потапова на стол. — Нехорошо, товарищ Потапов, нехорошо. За следующей партией поедете, учтите это.
— Нет, это возмутительный человек! — задергался на стуле «босая голова». — Я считаю, что ему вообще нельзя поручать такие ответственные дела. Представляете: ночь, ветер, люди продрогли, измучились, шоферы вторые сутки за рулем. Я каждую минуту ждал аварии. Говорю этому товарищу: «Давайте где-нибудь заночуем», а он слушать никого не хочет, да еще, знаете, грубит. — Складка на «босой голове» набрякла краснотой. — А сам-то он, между прочим, всю дорогу в кабине ехал, а мог бы, кажется, и женщине уступить.
Захар Кузьмич подумал:
«Вот ведь трекнул, а того не знает, что у Потапова поясница фашистским автоматом прошита».
Главный смолчал. Подадакал только, упершись глазами в стол, потом сказал похмуревшему Потапову:
— Я вас прошу: тех, кто поедет в третье отделение, проводите в столовую. Там обещали к семи завтрак приготовить. А институтские товарищи пусть еще немного подождут.
Потапов поднялся тяжело, из кабинета побрел — ноги будто костыли ставит.
— Так вот, Захар Кузьмич. — Главный пятерней правит свои непокорные волосы. — Даем вам людей. Люди серьезные. Из научного института…
Захар Кузьмич кивнул.
— Первым делом всех надо накормить, потом устроить с жильем.
— Только учтите. — Институтский крутнулся вместе со стулом к Захару Кузьмичу и лицом оказался мал, у Федора-кузнеца кулак больше. На глаза виснут брови сажной черноты. — Наши сотрудники в большинстве своем народ высокооплачиваемый, несколько человек кандидатов наук, даже один доктор… У этого доктора оклад ни мало ни много четыреста рублей. Но и у других тоже зарплата порядочная. У всех семьи, расходы, сами понимаете, а при выезде на село нам ведь только половину оклада сохраняют… — Брови у «босой головы» все время по лбу елозят. — Так что я настоятельнейшим образом прошу вас, Захар Кузьмич, создать нашим людям необходимые условия для хорошего заработка. Конечно, я не говорю о полной компенсации, но все же…
Захар Кузьмич угукнул, самого забирает злость.
«Условия им подай… Нам-то кто условия создает?»
Вслух же сказал:
— Расценки одни у нас. На свекле, к примеру, по три рубля зарабатывают бабы, на сене — два, два с полтиной.
— Ну что ж, это не так уж плохо.
Главный в институтского впился глазами:
— А вообще, самые большие заработки у нас на строительстве — четыре, пять рублей в день. Режет нас строительство. Сейчас вот срочно надо выстроить две клуни — это у нас так зернохранилища называют. Вот если бы из ваших бригадку строителей сколотить…
— Мм… — Институтский отвалился на спинку стула, ноги протянул в растопырку. — Такие люди у нас, пожалуй, найдутся. Только ведь постановление обязывает использовать нас на уборке кормов, непосредственно. Вам не нагорит?
— Нагореть-то, может быть, и нагорит, да не в этом дело… Понимаете, у нас через месяц начнется уборочная. Виды на урожай большие в этом году. А зерно у Захара Кузьмича семенное, на элеватор его не повезешь. Может быть, слышали: голубая остистая пшеница?
— В газетах что-то такое встречал…
— Ценнейший сорт. А не построим клуни, пропадет зерно…
Захар Кузьмич всегда удивляется главному. Ведь с директором вместе учился, в одном институте, а не чета ему. Директор, тот и понимает как надо, не хуже главного понимает, а вот гнет всегда туда же, куда сверху гнут. Этот нет: как совхозу надо, так только и делает, хоть кому вперекор. Потому, может, и тощий…
— Ну, что ж… В конце концов вам виднее. Я согласен. Думаю, что и люди с удовольствием пойдут на стройку.
Главный улыбнулся.
— Вот и
