по одеялу, раздался глухой звук. И, так как Варвара не выразила желания, она добавила: — А знаете, с чего всё случилось? Играла я и упала... — И, будто считая разговор о себе исчерпанным, переменив тон, настойчиво сказала: — Ну, расскажите что-нибудь, тетя, из вашей жизни!
О чем было рассказывать Варваре? О чем рассказывают обычно в таких случаях? О своем, что ли, детстве?
Детство! Оно было скрыто в глубине годов, но Варвара пробралась к истоку. И что же увидела она?.. Голопузая девочка играет в дорожной пыли кубанской станицы; голод в семье; вот она — семилетняя нянька у богатых казаков на хуторах; затем скотница, работница в поле; рабочая в страшных Юзовских шахтах, куда увез ее с собой отец и где она рядом с ним работала; побои отца, смертно пившего горькую, голод, бегство в Москву; скитания в поисках работы, снова голод и, наконец, замужество в пятнадцать лет... Вот оно, ее детство — узкий мелкий ручей. Оно казалось Варваре скучным и незначительным для рассказа. Ее взрослая жизнь? Еще меньше могла она быть понятна и интересна девочке...
— Не в театре, чтобы рассказывать, — сказала Варвара угрюмо, точно стыдясь за свою бедную жизнь.
Лиза нахмурилась.
За год и двадцать шесть дней она не раз обращалась к соседям с подобной просьбой. И оказывалось: больные, хотя и сменили собственную одежду на больничную, как бы ухитрялись пронести с собой куски прежней жизни и на просьбы Лизы не отвечали отказом. И так как обычно это были люди труда, то рассказывали они большей частью о своей работе — о быстрой жизни станков, о вечном кружении веретен. Палата наполнялась славой труда, и Лиза вдыхала эту славу. И тут исчезали голубоватые стены, раздвинутые делами, которым тесна была маленькая палата.
Больные соседки выздоравливали, покидали палату, а их верная слушательница оставалась на месте. Лежали в палате женщины разных возрастов, немало было тяжело больных: у иных болели руки, ноги, голова; иные лежали в шалаше из одеяла, в глуби которого фиолетовый свет лампочки обогревал больное тело. Но даже и эти, по мере своих сил, рассказывали ей про свою жизнь, ибо незачем человеку без особой причины скрывать свою жизнь. А какая могла быть причина? Мало-помалу Лиза скопила в своем уме знание жизни, понимание людей, которое скупо и причудливо отпускала ей судьба, приковав в одиннадцать лет к больничной койке.
За год и двадцать шесть дней Лиза узнала, каким ключом открывается сердце человека в больничном халате.
— У вас, тетя, наверно, случилась травма на производстве? — спросила она, улучив момент, когда Варвара вернулась с осмотра.
— Нет, — ответила Варвара.
— Поскользнулись, что ли? — соболезнующе допытывалась девочка: зима была злая, немало людей приносили в больницу с улицы.
— На одной ножке не прыгаю, — сказала Варвара.
— По хозяйству, верно? — разочарованно спросила Лиза.
Варваре начинали надоедать расспросы девочки.
— Нет, — сказала она резко. — Тридцать три года назад это было... В Москве... — добавила она, прочтя недоверие в глазах Лизы. И хотя она тут же почувствовала, что попалась в силок, но уже не в силах была остановиться и принялась рассказывать, чтобы вконец рассеять недоверие, таившееся в больших синих глазах...
Тридцать три года назад в Москве, в переулках Красной Пресни, рабочие дружины поднимались против царя, помещиков, капиталистов. Варваре в ту пору было семнадцать лет. «Вместе мы с тобой прозябаем и мучаемся, вместе будем драться с врагами народа», — сказал муж Варваре. Она мало разбиралась в этих делах, но ответила не раздумывая, так как верила мужу: «Пойдем!» Несколько дней держались на баррикадах, муж — в рабочей дружине, Варвара — сестрой милосердия, но полиция разгромила Красную Пресню. Конный стражник с маху ударил Варвару нагайкой со свинцовым шаром на конце, в кровь разбил голову. Мужа убили. Едва живая бежала Варвара на родную Кубань, попала в руки лекаря-коновала. И хотя вроде вылечил ее тогда лекарь-коновал, однако стала частенько побаливать голова — то ли кружение и сонливость, то ли тоска. С годами стало хуже, и вот теперь пришлось лечь в больницу...
Окончив рассказ, Варвара насупилась, бросила подозрительный взгляд на соседку. К чему ворошить перед девчонкой свое прошлое? И лишь одно утешало ее: в свой рассказ, ей казалось, она не вложила сердца, рассказывала как о постороннем, ее не касающемся событии.
Однако Лизе рассказ понравился. Сквозь ее бледные щеки проступил румянец, и ей захотелось самой что-нибудь рассказать.
Она и до больницы дружна была с книжкой, а здесь и вовсе пристрастилась к чтению. Неизменно угадывала она шаги сестры, разносившей литературу, едва появлялась та в коридоре, и громко кричала: «Лежачим сначала!» На столике у нее всегда лежала стопка книг.
Она рассказывала Варваре про испанскую девушку, дочь маляра из Овиедо, комсомолку Аиду Лафуэнте, снискавшую славу во всем мире среди людей труда. Рассказала, как карательные войска белого генерала наступали на родной город Аиды, тесня рабочие отряды к горам, как комсомолка Аида одна с пулеметом у подножья горы прикрывала отступление рабочих. Офицеры-фашисты, поливая огнем подножье горы, кинулись в атаку, рассчитывая встретить целый отряд. Но они нашли один пулемет и возле него девушку. Взбешенные офицеры подняли ее на Штыки...
Варвара слушала.
Всё, о чем рассказывала девочка, оживало в сознании Варвары — незнакомый город в далекой стране Испании, подножье горы в кольце огня, жестокие испанские офицеры-фашисты и смуглая девушка у пулемета — и казалось Варваре совсем не похожим на то, что всколыхнула она своим рассказом о Красной Пресне. Невольно, однако, сравнивала она оба эти рассказа, и далекое ее воспоминание как бы тускнело в сравнении с ярким рассказом девочки о комсомолке-испанке, красивое имя которой ей, кубанской казачке, трудно было даже выговорить.
— Вот какие есть героини! — закончила Лиза.
И тут чувство неловкости охватило обеих: Варвару — за незначительность, как ей казалось, происшедшего с ней в сравнении с тем, что она сейчас услышала; а Лизу — за то, что ей и вовсе нечего было рассказывать про себя.
Казалось, не скоро вернутся они к беседам, но нужно было коротать больничное неторопливое время, и Варвара не раз сдавалась на уговоры Лизы.
Она не затрудняла себя выбором темы, останавливалась на первом пришедшем на память событии. Какой смысл искать в ее жизни что-либо важное и исключительное? Но рассказывала она с добросовестной точностью и обстоятельностью. Она вспоминала фамилии хозяев, у которых батрачила, имена ребятишек, которых нянчила, клички
