. . . . . . . . . . .
По комнате лишь сумрак бродит,
Да отзвук хлопнувших дверей…
Какая прелесть! Черт возьми, да это ж!.. Нет — это Гарольд Регистан…
Сидел, оглушенный стихами, не заметил, как вошел Томышев, улыбнулся:
— Ау, моряк! Что — стихи серьезные?
— Знаете, Николай Николаевич! Это… Это ж про меня! — как сорвалось с языка — сам не знаю.
— Нн-ну?! — Томышев присел рядом, взглянул на страницу: — А-а-а, творчество?.. Это все Ленка!
«И у него… Ленка?!»
— …А ты что — тоже пишешь? Ах, да! Вспоминаю, говорил ты мне про свою журналистику. Ну и как?
— Никак! — досадливо отмахнулся я.
— Тогда пойдем чай пить!
Сидели, обжигались чаем, а небо скрежетало и лопалось. Соседские избы четко возникали на миг в иглисто-синих вспышках, ослепительных и трескучих, рвавших на клочья размокшую черноту неба…
ТОМЫШЕВ:
— Ты не думай, что я тебя поучать нынче в карьер приехал. Сам ты далеко не простак, видишь вон, журналистике предан и не отошел от армейской дисциплины… У тебя, моряк, биография куда богаче моей! Я ведь в армии не был по состоянию здоровья, а все время учился и работал. Сначала педучилище, там и поженились с Ленкой, но работать в школе не пришлось — направили секретарствовать в райком комсомола. Потом учеба в партшколе в Курске. После предложили идти в здешний райком партии третьим, учитывали, стало быть, мой прежний комсомольский опыт, да и партшколу я закончил с отличием… И вот в райкоме партии я и столкнулся с трудностями партийной работы, да еще под началом Болтовских, бывшего первого. Представь, ему не нужно было знать, скажем, ни количество прочитанных лекций, ни громких читок и вечеров вопросов и ответов, ни устных журналов, ни наглядной агитации, ни двухлеток культуры… Ему подавай центнеры хлеба, молока и мяса. Засыпал в закрома и сдал государству тот или иной колхоз наибольшее количество центнеров — хорош и его руководитель. Не важно, каким путем растут эти центнера, каким «руководящим стилем» добивался их повышения колхозный председатель: рубил ли сплеча, дергал или превышал свои полномочия и… стало быть, искажал роль и место партийного руководителя — все сойдет!.. Главное — хоть из кожи вылезь, а заготовь и сдай с лихом… Я же видел и знал, что такой путь неправильный, но спорить с Болтовских было бесполезно: он ссылался на свой опыт, упрекал меня молодостью, а порой винил в догматизме… Даже программу мне предложил: вмешиваться, но не командовать, наставлять, учить, но не требовать, советовать, но не принимать решительных мер… Береги, дескать, авторитет председателя, не мешай его руководящей инициативе. Но ведь хорошо, когда эта инициатива творчески полезная, когда председатель принимает нужное решение без ведома райкома, потому что оно срочное и откладывать его с райкомом некогда… А разве нет у нас случаев, когда секретарем парткома избирается тот, кто угоден председателю? Не коммунисты, а председатель избирает себе секретаря, проявляет, стало быть, инициативу… Мне известен случай, когда председатель колхоза отложил партсобрание на неделю только потому, что кандидатура будущего парторга была с ним не согласована… Председатель этот в передовиках числился, а райком, естественно, оберегал его авторитет… Я же не мог смириться с таким позорным фактом и потребовал, чтобы вопрос о самодурстве председателя был поставлен на бюро и немедленно!.. Болтовских — ни в какую! Он, мол, бессменный член бюро, опытный хозяйственник, на него, мол, заполнен наградной лист… Тут-то мы и схватились с Болтовских, и именно тогда я попросился парторгом в Лебяжье, но вовсе не потому, что с первым вышла у меня досадная неувязка, а просто сказал секретарю обкома, умному человеку, что хочу достичь вершины «партийного руководящего древа», которой нельзя достигнуть, не узнав его корней… А корни уходят сюда, в Лебяжье, и в сотни других Лебяжьих… Мне пошли навстречу, и я был направлен парторгом к Басову по своей просьбе, между прочим, моряк! По своей!.. Я знал Басова ранее, как талантливого агронома. Именно талантливого, потому что агрономом может быть всякий, но талантливым всякий быть не может!.. Мало знать землю — ее надо любить… Басов же принял хозяйство у известного тебе Панферова, когда дела в колхозе шли из рук вой!.. Тут, конечно, и зародился вирус конфликта нового председателя с людьми, привыкшими к тихой, спокойненькой жизни… Не обошлось и без неприятностей, больших и малых, по горячности Басова, потому что не каждый мог понять, что подлинная польза дела — главный аргумент и ориентир в деловом споре, указующем, где находится истина. Приходилось проверять каждое порученное дело, подтасовывать кадры, гнать «проезжих» специалистов, способных только лишь урвать от земли, но ничего не дать ей, уговаривать «отходников», у которых после армии одна нога здесь, а другая где-то за окоемами Лебяжьего и, чего греха таить, — до кулаков дело доходило, к великому стыду, стало быть… В общем, на первом отчетно-выборном собрании Лебяжье гудело целых два дня… А проходило оно в то время, когда я уже договорился идти сюда парторгом и на том собрании был уполномоченным райкома, в последний раз, стало быть, на должности секретаря… Меня заинтересовал Басов и его хозяйство, хоть и чувствовал, что на первых порах будет мне с ним нелегко. Так оной было! Учась у Басова, я повторяю, — учась у Басова, я не мешал ему, поглощенному делом, отстаивать свое мнение до конца, скажем, в каком-нибудь научном споре, но немедленно вмешивался, если в споре этом он пытался использовать власть, потому что она дана человеку на крайний случай — наказать, и на повседневный — поощрить. На благодарности же Басов скуп, потому что беспощадно требователен не только к другим, подчиненным, но и к самому себе в первую очередь!.. С этого, пожалуй, и начинается трудовая дисциплина, иначе — деловые качества взаимоотношения людей в коллективе, так ведь?
Озадаченный рассказом парторга, я ответил не сразу:
— А доверие человеку, совести его — это как?
Томышев улыбнулся. Черты лица его остались спокойными, лишь чуть поднялись кончики губ, да прибавилось влажного блеска в глазах:
— Видишь, как все просто! Стоило бы тебе прибегнуть к этой мысли вчера в карьере — глядишь, и не докладывал бы мне Артамонов о «мордобое»! Каково звучит, а! Нечто подобное случалось и с Басовым на первом году его деятельности в Лебяжьем, а сейчас он не тот, он изменился, но не в худшую сторону… Однако ж беда его в том, что в постоянной требовательности к другим и к себе он не замечает, что люди стали не те, что у иных эта басовская требовательность вызывает недоверие, у других, вроде тебя,
