— Ордер, выданный мне на квартиру, попросите, чтобы переписали на мою фамилию и на фамилию академика. Не смотрите на меня удивленными глазами: мне с ним веселее будет жить.
Прием посетителей кончился, и Аким Морев уже собирался отправиться к председателю облисполкома Опарину, чтобы посоветоваться по вопросу о жилищном строительстве, как в кабинет вошел хмурый, чем-то расстроенный Пухов.
— Еще с порога, не здороваясь, он заговорил:
— Беда! Вот беда! Нежданно-негаданно — и бух тебе на голову. Ты, Аким Петрович, — они за эти дни перешли на «ты», — ты руку подаешь Петину?
— А как же? Прихожу — здороваюсь, ухожу — прощаюсь.
— Ну, вот, и — гроб! А у меня жена, дети. Видел, какие орлы?
— Ничего не понимаю, — тревожно вымолвил Аким Морев и посмотрел в лицо Александра Пухова. — Что с тобой? Что за беда?
Пухов неожиданно расхохотался, выкрикивая:
— Сухожилин!.. Ой! Сухожилин что натворил: перепятнал всех работников аппарата горкома, обвиняя их в прикосновенности к «жучкам». Такой-то бывал на охоте с тем или иным «жучком», другой случайно выпил, третий в кино ходил, в Волге купался… и добрался он до нашего Петина: этот со Смельчаковым в прошлом году ездил на Сарпинские озера… на уток. Ну, а раз ты руку ему подаешь, Петину, стало быть тоже имеешь соприкосновение с «жучками», а я с тобой перешел на «ты», да ты еще обедал у меня, стало быть, и я влип.
Аким Морев тоже захохотал, а нахохотавшись вдоволь, серьезно сказал:
— Паника.
— А по-моему, авантюра, — опроверг Пухов.
— Ну, ты слишком. Паника: споткнувшись о кирпич, человек начал ломать стену дома. Ты вот дольше меня в Приволжске. Скажи, что он собой представляет, Сухожилин?
Пухов задумался, затем в его глазах заиграли озорные огоньки:
— У Горького, припоминается мне, есть рассказ, кажется, называется так: «Еще о черте». Суть вот в чем. Накануне Нового года хлюпик-интеллигент пришел домой, сел за стол и задумался: завистливый он, на чужих жен засматривается, корыстолюбив, не прочь в картишки переброситься, и так далее, и так далее. Настолько избичевался, что самому себе стал противен. И вдруг через открытую форточку на стол упала снежинка, и тут же из нее вылупился черт. «В чем дело, господинчик? — спросил он. — За что себя казнишь?» — «Так и так, — ответил хлюпик. — Пороков во мне много. И то и се». И вот черт стал вытаскивать из его груди пороки. Выкинул «зависть», выкинул «прелюбодеяние», выкинул «страсть к картишкам» и прочее, прочее. Затем спросил: «Ну как, очистился?» А тот смотрит на него и произносит одни междометия. Черт обошел его кругом, постучал. Гремит. Что же делать? И решил: «Отдам его на погремушку сатане». Вот и Сухожилин. Если из него изъять пороки — погремушка. Чистейшая погремушка!
— Зло сказано. Ну, а что собой представляет Опарин?
— Алексей Маркович? Он пока еще ко всему присматривается. Был Малинов — давил на него. Опарин присматривался к Малинову. Ныне появился Аким Петрович Морев, — к этому присматривается, как молодой ястребок ко взрослым. Но дай срок — пожалуй, и полетит, да еще и стариков обгонит.
— Давай сходим к нему. Нет, не на квартиру, а в кабинет, — подавая телеграмму от Ивана Евдокимовича, проговорил Аким Морев.
Прочитав телеграмму, Александр Павлович сказал:
— Едет, значит? Уверен, ты его уломал.
— Дела зовут.
— Аннушка?
— Нет. Аннушку легче перевезти в Москву, нежели организовать у нас отделение Академии наук… Ну как, к Опарину отправляемся? Найдется часок? — спросил Аким Морев.
— Да ведь там умрут от удивления: никогда у нас ни один секретарь обкома не бывал в кабинете председателя облисполкома. А тут — сразу два.
3
Облисполком помещался напротив обкома партии, в старинном четырехэтажном здании, на стенах которого виднелись следы от артиллерийских снарядов. Ныне пробоины были заделаны красным кирпичом и потому выглядели как заплаты.
Поднимаясь на третий этаж, где помещался кабинет Опарина, они оба подметили: иные встречные с чрезвычайным удивлением, на миг остановившись, смотрели на них, двух секретарей обкома партии, шепча:
— Э-э-э! Не поздоровится, значит… Опарину нашему.
— Слыхал? — проговорил, улыбаясь, Пухов, входя в приемную предоблисполкома.
Сидевшая здесь за столом девушка, уткнувшись в бумаги, сказала:
— Занят, Алексей Маркович очень занят.
— А мы хотим поучиться у него занятости, — грубовато-шутливо вымолвил Пухов.
Девушка глянула на них и замигала, не в силах произнести и слова.
— Умирает, — так же грубовато-шутливо проговорил Пухов, входя в кабинет.
Опарин, не глядя на вошедших, буркнул:
— Некогда, товарищи. Погодите минут пять, — но, глянув, быстро привстал, потом сел и под конец, улыбнувшись, воскликнул: — Ну и посетители! Нарушители!
Александр Павлович хотел было спросить: «Что, оробел, Маркыч?» — но сам смутился от слов Опарина.
— Это как так, нарушители?
— А так. Мне передавали, что «сроду нога секретаря обкома не ступала здесь…», как в девственном лесу.
Перед столом Опарина сидел на стуле человек средних лет, моложавый на вид. На нем поддевка, та, старинная, гладкая в спине, на груди, а ниже пояса все в сборках. Одна пола поддевки спустилась на ковер, как шлейф, а другая лежала на коленях.
— Ну, что же, Бляхин, — заговорил Опарин. — Мы с тобой потом: видишь, посетители какие нагрянули.
Бляхин насупился и крепко стиснул кулак.
Аким Морев запротестовал:
— Нет! Зачем же? Мы не помешаем. Поговорите с товарищем. Видимо, из района приехал, и дело срочное.
— Ну, давай, давай! Не стесняйся. Как же это понимать?.. Из тюрьмы сбежал? — заговорил Опарин, явно поторапливая Бляхина кончать разговор.
Бляхин поднялся со стула и, кланяясь секретарям, сказал:
— Да я и не стесняюсь. Очень даже хорошо, что тут и Аким Петрович и Александр Павлович. Я директор МТС из Заволжья. На границе с Казахстаном мы живем в Полосном, — пояснил он, обращаясь к Акиму Мореву. — Так вот, сбежал я, стало быть, из тюрьмы.
— Не понимаю. Тебя что — судили, посадили, а ты удрал? Как же это ты сумел? — недоуменно произнес Морев.
— Нет, еще не судили, а под суд отдали. И засудят. Значит, считай — я уже в тюрьме.
Аким Морев, вспомнив слова Астафьева о Левобережье, сказанные им на последнем заседании бюро, спросил:
— За что же вас суду предают? И кто?
— Главный агроном области Якутов.
— За что?
— За нарушение севооборота. Видите ли, Аким Петрович, — горячо заговорил Бляхин, и моложавое лицо сто вспыхнуло. — Я сам агроном. Верно, Тимирязевку окончил недавно, пять лет назад. Но уже присмотрелся к условиям Левобережья. Там, мне кажется, кое-кто такое настряпал, что теперь нас, тех, что дело выправляют, они же под суд отдают…
— За что же? — спросил Аким Морев.
— За что? Говорят, проводи наше решение. А оно, похоже на вола, к примеру… и нам диктуют: «Вводи этого вола в мышиную норку».
— Так ты с этим вопросом в обком, — перебил его Опарин. — Чем мы можем помочь? Это дело такое — обкому только по плечу.
— Почему в обком? — возразил Аким Морев. — Разве директор машинно-тракторной станции не подвластен облисполкому?
— Конечно. А как же? Однако он ставит принципиальный вопрос, — проговорил Опарин.
— Вы не правы, Алексей Маркович: облисполком обязан разрешать принципиальные вопросы, — снова возразил Аким Морев.
В душе Опарин был вполне согласен с Акимом Моревым, но, работая при Малинове, он от последнего за «проявление самостийной инициативы» получил столько ударов, что и теперь еще не забыл о них, и потому невнятно согласился:
— Конечно, так. Да… конечно… однако…
— А ты, Маркыч, без однако, — вмешался Александр Павлович. — Ты — Советская власть и действуй, как Советская власть.
— Хорошо, — сверкнув улыбкой, проговорил Опарин, затем свободно вздохнул и расправил плечи. — Хорошо и правильно. Вот что, товарищ Бляхин. Заходи ко мне в понедельник, принеси все документы, разберемся и вызовем кого надо.
— Спасибо, — сказал Бляхин. — Спасибо, товарищи секретари, — уже от двери обратился он к Акиму Мореву и Пухову.
Когда директор МТС покинул кабинет, Аким Морев, оглядев слишком уж скромную обстановку, сказал:
— Бедновато обставились. Не к лицу так жить. Но мы не с этим пришли, Алексей Маркович, — и перевел разговор на другое. — У меня возник один вопрос и очень взволновал меня. Возможно, моя тревога беспочвенна: я ведь у вас в области без году неделя. Но я вижу: то тут, то там защитники Приволжска ютятся среди развалин, в блиндажах, землянках…
— Ух, Аким Петрович, ты вроде подслушал мои мысли! — воскликнул Пухов. — Я ведь как доказывал — он свидетель, Маркыч… Надо в первую очередь строить жилые дома, а Малинов свое: «Жители потерпят; не кисейные барышни. Мы город должны украсить дворцами».
