Кирилл Усанин - Григорьев пруд

— Вот они, голубчики! В натуральном виде, какие есть!

Санитары вошли стремительно. Комарик и Григорий, увлеченные, захваченные спором, не заметили, как были плотно окольцованы молчаливыми людьми с каменными лицами.

— Хватайте их! Скорее! — поторапливал сосед медлительных санитаров.

— Что вам надо? Кто вы такие? — помрачнел Комарик.

— Вон отсюда! Вон! — выступил вперед Григорий.

Но люди в черных халатах молча подступали к ним...

Через минуту все было кончено. Взревел мотор, машина лихо развернулась, с нарастающей скоростью умчалась по дороге. Все снова стихло, углубилось в сон. Свет погас и в окне соседа. Только во дворе Григория Пестова ярко светилась лампа, в ее свете резко выделялись два тонких пруточка, лежащих рядом...

На этом я закончил историю, поведанную мне Григорием Пестовым восемь лет спустя после происшедших событий.

— Все правильно, все так и было, — сказал Григорий Иванович, но тут же возразил: — Только рано ты, пожалуй, точку поставил, Тут ведь еще целая история была. Да еще какая! Витюня приехал на следующий день. Удивился, конечно, но ему молодые землекопы всё объяснили. Потом все втроем на выручку поспешили. Да особо выручать не пришлось. Выслушали нас, проверили и отпустили, а вот соседу уехать пришлось из поселка. Ясно почему, объяснять не стану. С бассейном, правда, ничего не вышло, знания особые были нужны, но зато, как видишь, пруд получился...

Мы сидели на берегу пруда, который у нас в поселке давно называют Григорьевым, смотрели, как брызгались ребятишки, прислушивались к их веселым, взвизгивающим голосам. Солнце грело наши спины, и хотелось мне вслед за ребятишками бултыхнуться с разбегу в теплую, чистую воду и, взмахивая руками, в сверканье звенящих брызг поплыть к другому берегу, на котором мирно ходила по зеленой лужайке белая коза, гремя привязанным к ее тонкой шее колокольчиком.

— А сад я все-таки разбил. В коллективном саду купил участок. — Григорий Иванович улыбнулся. — Комарик от меня заразился, таким садоводом стал, что учить меня надумал. Ну, про Витюню ты знаешь, сам с ним работал на шахте. Жаль, что не мою профессию выбрал, но и машинистом электровоза тоже кому-то работать надо. Главное, чтоб по душе было... Правда, сейчас его в поселке нет. На соревнования уехал. Завтра должен вернуться. Ты забегай, поглядим, какую грамоту он привезет. Всю комнату ими обклеил. Картинная выставка — и только... Сколько там времени?

Я взглянул на часы — перевалило за полдень. Григорий поднялся.

— Пойду, на работу пора собираться, — обернувшись, спросил: — Это верно, что шурфов скоро совсем не будет?

— Верно. Шахты станут более современными.

— Что ж, тоже правильно. На то она и жизнь, чтоб меняться в лучшую сторону. — Уже уходя, напомнил: — Ты уж там закончи как полагается.

— Хорошо, — согласился я.

И действительно попытался продолжить, но потом понял: у каждой истории должен быть свой конец. Даже если он грустный.

Когда при следующей встрече я сказал об этом Григорию Ивановичу, он рассудил:

— И это верно. Та жизнь у меня была одна, а теперь — она вроде как другая пошла, как бы сызнова начатая. Об этом, пожалуй, лучше отдельно рассказать.

Я обещал ему, что напишу о нем еще одну историю. Обязательно напишу. Но это будет уже другая история, и она потребует другого — своего — конца.

По приезде своем в родной шахтерский поселок я, как и прежде, побывал у своих товарищей по работе. Встречался я с ними в самых разных местах — и дома за праздничным столом, и в забое при свете шахтерских ламп, и в бане на горячем полке парилки.

А вот с Николаем Червоткиным, слывущим на шахте шутником и балагуром, я стакнулся в узком, пропахшем застоявшимся табачным дымом коридоре редакции городской газеты. И я, наверно, меньше всего удивился бы, если бы встретил Николая где-нибудь в другом, пусть даже ресторанном, месте. А тут, в коридоре редакции... Какая непонятная сила смогла привести его сюда?

Я-то отлично знал, как был однажды крепко обижен газетой Николай Червоткин. Его наряду с другими шахтерами с нашего участка сфотографировали, пообещав, что фотография его будет напечатана на первой странице. И верно — была напечатана, но фамилия под фотографией оказалась другая. И не чья-нибудь просто незнакомая, а злейшего врага по спорам да анекдотам — Михаила Худякова. И наоборот — под снимком Михаила Худякова стояла его, Николая Червоткина, фамилия. Нелепее ошибки нельзя было придумать. Разумеется, уже в следующем номере газеты была внесена поправка, дежурный редактор, по вине которого вкралась ошибка, извинился, но Николаю не стало легче. Едва ли не плача, он признавался:

— Все бы ничего, но зачем же встревать в это дело Мишку Худяка? Что же получается? Крокодильское «нарочно не придумаешь». Вот что получается. Нет, братцы, как хотите, а с газетой я планы всякие завязал.

И вот собственной персоной встречаю я в стенах редакции Николая Червоткина. Я так и застыл — не чудится ли мне?

— Здорово, — буркнул Николай и подался к выходу. Что это с ним? Не рад? Я догнал Николая в сквере, молча пошел рядом. Дошли до автобусной остановки. Тут я осмелился все же спросить:

— Что стряслось, Никола?

— А-а, в душу их мать, — вполголоса заматерился Николай, выдернул из кармана пиджака толстую тетрадку. — Вот, сочиненье мое вернули. Ведь сами просили, сами: «Все, как было, обрисуйте». Особо меня этот очкастый уговаривал. Я перед ним за историю одну извиниться хотел, а он как услышал всю правду, так вцепился в меня клещами. Ну, слово дал. Три ночи не спал — обрисовывал. А результат? Вот он — результат. Вернули, как по мордасам набили. Очкастый извинялся, на главного сваливал, а мне-то легче от этого? Только новую кличку от Мишки Худяка схлопотал... А-а, пропади оно пропадом, — и рванулся к урне, чтоб выбросить тетрадку.

— Подожди, Никола, дай мне прочитать.

Едва уговорил. Сунул небрежно, сердито проговорил:

— В газету не носи. Прочти и забудь. Договорились? — и, наконец-то улыбнувшись такой знакомой, простецки-обезоруживающей улыбкой, потянул меня к подошедшему автобусу. — Поехали ко мне. Успокоиться надо. Понимаешь?

Вечером, вернувшись от Николая Червоткина, я сел за чтение. А прочитав, решил, что если печатать историю, рассказанную шутником и балагуром Николаем Червоткиным, то печатать надо всю целиком, ничего не убавив и не прибавив, разве что правильно расставив запятые, которых оказалось больше, чем полагается...

«Ну, перво-наперво, как я полагаю, начать с того надо, с чего завязалась вся эта история. А завязалась она с появления на нашем добычном участке корреспондента городской газеты по фамилии Павлов, а может, скорее всего, с пропажи обушка. Обыкновенного шахтерского обушка, но для меня лично в некотором роде и не совсем обыкновенного. В общем, все по порядку...

Спустился к нам в лаву с утра корреспондент городской газеты по фамилии, как я уже сказал, Павлов. Видный такой, представительный, с золотыми очками на толстом носу. Не терпелось мне задать ему один вопрос: «Как поживает в их газете горе-фотограф и не икает ли он за обедом?» По халатности этого товарища вышло одно нелепое дельце, которое, если говорить начистоту, мне до сих пор покоя не дает. Но корреспондент попался строгий, тему держал одну — как наша бригада добилась высоких показателей. На посторонние темы не отвлекался. Меня это меньше всего трогало, на то есть бригадир, но бригадир наш вел себя с корреспондентом вроде бы как пришибленно. Мне такое поведение со стороны всеми уважаемого Егора Никитича видеть было странно. В работе он парень хоть куда, удержу нет. Все у него в руках горит, любо-дорого посмотреть. Да и человек он общественный, член партийного бюро, на собраниях завсегда говорит бойко. Правда, руками излишне размахивает, так это от привычки нашей, забойной. Одним словом, парень что надо. А тут растерянный какой-то, двух слов связать не может. И другие ребята, глядя на бригадира, тоже растерялись.

Выходит, что мне надо выручать Никитича, иначе совсем авторитет свой ни за что ни про что подорвет. Какое тогда мнение создастся у строгого корреспондента? Ясно, что самое никудышное. Вот тут я и пошел напрямки.

— Разрешите подключиться к беседе, — и не дав корреспонденту рта раскрыть, продолжаю агрессивно: — У меня тут для вас, товарищ Павлов, примерчик есть. Весьма показательный.

— Слушаю, — живо поворачивается ко мне корреспондент.

Ага, значит, можно смело продолжать, и я ему чуть ли не шепотом:

— Пойти бы надо. Тут недалече.

Отошли — и снова:

— Слушаю, — и блокнотик с карандашом наготове.

Но я достаю из кармана рукавицы, подаю.

— Вы блокнотик-то спрячьте пока, испачкаете. Тут пройти чуток надо.

— Зачем?

— Вы же факт хотели?

— Ну?

— Так он не здесь, а там, — я ткнул в темноту штрека,