Кирилл Усанин - Григорьев пруд

— Зачем?

— Вы же факт хотели?

— Ну?

— Так он не здесь, а там, — я ткнул в темноту штрека,

— Не понимаю.

— Чего ж тут непонятного? Факт-то вещественный. Его увидеть надо, пощупать.

— А это к нашему разговору относится? — засомневался корреспондент.

— Даже непременно.

— Ладно, идемте, — решился корреспондент и рукавицы в карман чистенькой спецовки сунул да еще рукой придавил, как бы не выпали. Я ему — вежливо:

— Вы, товарищ Павлов, рукавицы-то наденьте. Руки испачкаете. Там, — я снова ткнул в темноту штрека, — глинисто и вода капает.

— Какая вода?

— Обыкновенная. Пить ее можно. На вкус приятная.

Пожал плечами корреспондент, но, видать, отступать назад неприлично — все-таки слово дал, потому и сказал сравнительно бодро:

— Пресная так пресная. Идемте.

Пошли рядом, молча. Потом вижу — отстал, в затылок дышит. Я не останавливаюсь, иду дальше. Слышу за спиной:

— Скоро?

Сразу видно — к шахтерской жизни человек не приспособленный. А ведь нам еще по гезенку подниматься. По тому самому, где глинисто и где сверху вода капает. Может, назад повернуть? Может, факт мой примечательный для такого строгого корреспондента и не покажется примечательным?.. Но отступать не привык.

— Так скоро? — заволновался товарищ Павлов. По голосу видно: не рад, что согласился.

— Маленько осталось.

— А конкретно? Мне к двенадцати часам с директором шахты встретиться надо.

— Успеете.

— А что это за факт? — стал подступать ко мне с другого бока нетерпеливый корреспондент.

— Показательный факт.

— А еще?

— Чего еще?

— Ну, поподробнее... Вы не обижайтесь, но у меня время, меня будут ждать.

Откуда он взял, что я обижаюсь. Просто раньше времени говорить не хочется, иначе интерес пропадет.

— Время — не деньги... Вы знаете анекдот. Пришел покупатель в магазин, останавливается у прилавка, а за прилавком — толстая продавщица...

— Это потом, — перебивает меня корреспондент. — Вы мне про факт расскажите.

— Нет, вы дослушайте, — загорячился я непонятно почему. — Значит, так. За прилавком — толстая продавщица. Губы накрашены, на руках маникюр, а волосы на голове какие-то разные — не то рыжие, не то пегие...

— Я знаю этот анекдот, — останавливает меня корреспондент. — Вы мне про факт расскажите.

— А чего говорить, сейчас сами увидите.

И вздохнул с облегчением: наконец-то дошли. Вот уж не думал, что дорога с лавы до гезенка — и полутора километров не наберется — такой долгой и нудной покажется.

Гезенк — это вертикальная вспомогательная выработка, что-то вроде колодца, только подземного. В колодец же спускаться надо, а тут наоборот — подниматься как бы со дна. И подниматься по шаткой лестнице, у которой — точно помню — три ступеньки сломаны. Третья снизу, шестая сверху и как раз посередке. А целых ступенек ровно тридцать одна. Значит, всего должно быть тридцать четыре. Рассказал я обо всем этом корреспонденту.

— Так много? — испуганно спрашивает он.

— Разве это много! Вот на лаве девяносто девятой, что на двести двадцатом горизонте...

— Ладно, потом, — обрывает меня решительным жестом руки товарищ Павлов. — Так мы и до обеда до вашего таинственного факта не дойдем.

— Как это не дойдем? — удивляюсь я. — Считайте, что дошли. Прошу.

— Обязательно подниматься надо?

Меня вдруг обида взяла. Чего это себя так странно и непонятно ведет корреспондент? Не верит, что ли? Мой факт почему-то назвал таинственным. А может, какое-то предчувствие нехорошее вкралось? И такое может быть, даже запросто. Недавно что-то подобное было. Послала жена в магазин: купи сынишке сандалики. Пошел с легким сердцем, а как вышел на дорогу, так сразу же и засомневался: зря иду, нет в магазине никаких сандаликов. И точно — не оказалось. И сейчас, как только вспомнил я про тот случай, заволновался. Поскорее бы уж!

Но товарищ Павлов не поднимался по лестнице как положено, а вроде по скользкому канату подтягивался. Того и гляди, на голову свалится. Только успела меня царапнуть такая мысль, как на плечи соскользнул со ступенек корреспондент. Едва удержался. А ведь могло и хуже быть: вон он какой тяжелый, все шесть пудов наберется. Так и давит ножищами, того и гляди, совсем захомутает. Картина, прямо сказать, смешная получается. Кому расскажи — не поверит. Рукой махнет: брешешь ты, Никола, знаем мы тебя...

— Нельзя ли побыстрее? — стараясь быть вежливым, напомнил я.

— Не могу, там — пусто.

— Как пусто?

— Нет ступенек.

— А дальше?

— Не дотягиваюсь. Может, спустимся? Может, зря все это?

На душе совсем тревожно стало. Что же получается? Какая-то ерунда получается? Поднатужился я, приподнялся вместе с насевшим на плечи мне корреспондентом на две ступеньки и вздохнул обрадованно: почувствовал облегчение, только боль осталась.

Вслед за исчезнувшим в выработке корреспондентом заспешил и едва вниз не свалился, вовремя за поручни схватился. Правду сказал товарищ Павлов — не оказалось на месте целых трех ступенек. Кто же их сковырнул? Ладно, об этом я потом подумаю. Сейчас надо быстрее подняться наверх. Минута — и я наверху и, не медля ни секунды, не передыхая, метнулся к сваленным к стенке забоя рештакам, на живот плюхнулся.

— Что это с вами? — испуганно спросил корреспондент.

— Надо, — буркнул я и, согнув спину, сунул руку под нижний рештак... И вдруг как током ударило. Захолонуло сердце. Пусто — ничего. Как же так? Не мог же я ошибиться. Глаз-то наметанный. Столько лет в шахте, лучше, чем дома, ориентируюсь. Неужто проклятое предчувствие оправдалось?

— Что с вами? — все еще не понимал моих странных движений корреспондент.

— Пропал. Нет его.

— Чего нет?

— Факта нет... Обушка.

— Какого обушка?

— Обыкновенного, каким уголь рубали и сейчас рубают... Понимаете, нет. Тут был — и нет, пропал.

— Ах, обушка. Что же вы раньше мне не сказали?

— Вы знаете, где он?

Наверно, я был похож на человека, который за соломинку хватается. Но мне это так самому показалось, а товарищ Павлов мой вопрос по-своему понял.

— Не знаю и знать не хочу, — проговорил он обиженным тоном. — Вы шутить изволили. Как вам не стыдно. У меня времени в обрез, мне в двенадцать часов с директором шахты встретиться надо.

— Хоть с самим министром, — огрызнулся я. — У меня обушок пропал.

— Как ваша фамилия?

— При чем тут фамилия? Тут обушка нет. Понимаете?

Я метался по узкой площадке гезенка — может быть, за какой-нибудь стойкой окажется мой обушок, хотя уже ясно понимал, что ни за какой стойкой я обушка не найду.

— Вы — Червоткин? — спросил корреспондент, заглянув в свой блокнот.

— Ну, Червоткин.

— Так и есть! — Павлов всплеснул руками. — А я-то думал, что передо мной человек серьезный. Вид у вас был соответствующий.

— Это у кого вид соответствующий? У меня?

— Разумеется, — корреспондент неожиданно рассмеялся. — Разыграли вы меня, Червоткин, разыграли. Право, шутник вы. Так и записано — шутник и балагур...

Но мне не до смеха было. Тут обушок пропал, а он — изгаляться, про вид соответствующий. Что он, издеваться вздумал? Да кто я ему такой, на самом деле? Честно говоря, не сдержался я малость, подбежал к корреспонденту, схватил за воротник его чистенькой спецовки.

— Кто шутник? Я?

— Вы, дорогой, вы. Довольны? — и подергался, будто за гвоздь нечаянно зацепился. Но я — не гвоздь, не сорвется, хоть и ростом не высок, и телом худощав, а сила есть, не обижаюсь.

— Ах, перестаньте... Это мне обижаться надо... Столько времени зря потерял.

Только тут я понял, что он имеет в виду. Конечно же, он не верит, что у меня действительно обушок пропал.

— Вы — не верите?

— Разумеется, нет. И отпустите — хватит.

— Я так схвачу, что не обрадуетесь.

— Господи, да вы... вы еще и грозитесь...

— Нужны вы мне.

Отпустил я корреспондента, присел на рештак, голову опустил. Сидел и думал: «Кто же мог обушок взять? Знаменитый обушок, который с таким трудом отыскался уже однажды. Обушок учителя моего Ивана Григорьевича Косолапова. Такой вот примечательный факт».

Я сидел и думал и совсем забыл про Павлова.

— У меня время истекает, — напомнил он о себе.

— А у меня обушок пропал.

— Я-то здесь при чем? Мне идти надо.

Верно: он тут ни при чем. И чего я так раскипятился? Все равно ему моей беды не понять. Да и где понять такому, к нашей жизни подземной не приспособленному.

— Идите, я не держу.

— Но я... я здесь впервые.

— Уходите к чертовой матери, — неожиданно заорал я.

Корреспондента как ветром сдуло — вмиг исчез в черной глубине гезенка. Лишь мгновение спустя донесся его голос:

— Я жаловаться буду! Я так не оставлю!

Я не сомневался: так оно и случится. Верно говорят: пришла беда — открывай ворота. Крикнул вниз, в темноту:

— Прямо идите — никуда не сворачивайте! Никуда!