— Пусть и не всегда поможет. Но он умеет слушать людей. Потому, наверное, и в делах цеха разобрался быстро, как будто работает у нас давным-давно. А что, мама, человеческое участие иногда больше всякой помощи. Собственно, это — уже помощь.
— Я вижу, вы восхищены своим парторгом! — сказал Владимир.
— Мы все восхищены. Скажите, Алеша, он достоин восхищения?
Алексей с готовностью подтвердил.
— Ну вот! А вам, Алеша, бесконечное спасибо за то, что выручили нас в очень трудную минуту.
— Ничего не пойму. У вас была трудная минута, а сейчас — легкая? Так, что ли? Слушайте наше с Алексеем решение: никуда вы отсюда не поедете, пока не кончится война. Никто вас не гонит, и мысли об этом не возникает. Согласен? — Владимир посмотрел на Алексея, и на него же пристально уставилась Настя. — Ну вот, видите: младший брат старшему не перечит.
— Я же вам сказала, что Алеша — само воплощение доброты. Но добротой нельзя злоупотреблять.
— Можно подумать, что вам бесконечно намекают на это злоупотребление!
— Нам судить трудно…
— Извините, это уже из области навязчивых идей. Не будем нарушать нашей семейной идиллии. Лучше перейдем к чаепитию с настоящими белыми сухарями и сахаром. Сахар у меня знаете какой? От головы! — Владимир оперся на палку, чтобы встать и принести свой вещмешок, но Галина усадила его на место.
— Я вам помогу.
Она принесла мешок, и Владимир достал из него синеватые куски сахара и ослепительной желтизны сухари крупной резки.
— Вот это таки праздник! — всплеснула руками Валентина Михайловна.
— О такой роскоши мы и думать забыли. Сейчас я принесу самовар. Одну минутку!..
— Зачем вы? Алексей, ты где-то без конца витаешь. Сидишь с девушкой и ноль ей внимания, а Валентину Михайловну заставляешь таскать самовар.
— Валентина Михайловна! — словно очнувшись, сказал Алексей. — Самовар — по моей части. Сидите и не беспокойтесь.
Алексей быстро поднялся и вышел из комнаты.
— Что это с вашим поклонником? — полюбопытствовал Владимир. — Хоть бы вы его растормошили.
— Он просто устал, — сказала Галина. — Работа у него очень тяжелая, а теперь он еще и бригадир.
— Да?! — удивился Владимир и, когда вернулся Алексей с самоваром в руках, спросил: — Ты что же не докладываешь о своем продвижении по службе? Оказывается, ты бригадир! Мо-ло-дец! Узнаю нашу пермяковскую породу.
— Это ты ничего не рассказываешь, как-никак — военный инженер.
— А что инженер? Работа…
— Но у вас орден… — сказала Валентина Михайловна.
— Просто повезло, — ответил Владимир. — Если порассказать, можно подумать, что я вообще родился в рубашке. Взять это же ранение. — Он хлопнул ладонью по колену. — Все началось с ерунды. Когда наступали под. Харьковом, прошли на марше одну деревеньку. А деревни там, если помните, тянутся версты на две, а то и на три. Ну вот, проскочили эту деревню ночью, а домишки как следует не прочесали. И вдруг сообщают: две наши машины с грузом под лед провалились. Как раз на подступах к этой самой деревне. Пошли мы втроем обратно. Идем по деревне, а темень кромешная. Ничего не видать, дорогу угадываем на ощупь. И вдруг из-за хатки — мадьяры. Все в маскхалатах. И я, заметьте, тоже в маскхалате. Окружили нас, автоматы наставили. И смотрю я, что они больше на спутников моих поглядывают. Все внимание — им. Они — в шинелях, приметные. А на меня никто и не смотрит. Только тут я понял. Меня в такой ночи за своего приняли, и сообразить я не успел, как быть, — застучала очередь. Упали мои товарищи на снег, а тут уже и команда строиться. Все мадьяры построились, ну и я к ним примкнул. Куда денешься? Все это за какие-то считанные минуты происходит. Они пошли, и я плетусь в хвосте. Но ведь что-то делать надо! И решил я приотстать. Они идут, а я стою на месте, как вкопанный. Смотрю: двое-трое из них тоже остановились; остальные уходят все дальше. А эти — ко мне. Лопочут чего-то, руками размахивают. Ну, думаю, принимай гостинец! Затрещал мой автомат среди ночи, аж страшно стало и мне, и им. Я — в степь. Бегу и падаю. И снова бегу. А позади — крики, выстрелы. Ну и я тоже палю. Вот вам, думаю, гады, за моих товарищей!
Тут и угодила мне пуля в колено. Провалялся ночь на снегу, утром подобрали меня наши санинструкторы. Поместили в госпиталь в той же деревне. А следующей ночью покатилась наша дивизия назад, да так поспешно, что и госпиталь не успели увезти. Кругом пальба, ну, думаю, пропал. Выполз я во двор, нога волочится, а на улице светло, как днем. Ракеты, трассирующие пули, дома горят. И решил я забраться в морг. Там, в подвале, и пролежал рядом с трупами сутки. И снова в деревню пришли наши. Меня уже без сознания вытащили. Спасибо, что не закопали в братской могиле. А с ногой дело осложнилось. Началось заражение крови. Хирург приказал срочно отправить меня в глубокий тыл. И вот, представляете, ставят носилки вместе со мной в самолет, он взлетает и тут же падает. Все погибли, а я — живой.
— Господи, столько пережить! — вздохнула Валентина Михайловна.
— Это еще не все. На другом самолете меня все же доставили в тыловой госпиталь, куда-то под Ташкент. Жара стояла там градусов сорок. И у меня температура — сорок. И к этому времени вдобавок началось общее заражение крови. Тут уж я окончательно подумал: все, пришел конец. Вернее, не подумал даже. Какие тут думы, когда весь горю, тошнит и жить не хочется. Просто, чувствую, помираю… Скорей бы уж, думаю!
В комнате снова послышался вздох Валентины Михайловны.
— Ну и как потом? — спросила Галина.
— А потом пришел врач, занятный такой толстячок, и говорит мне и моему соседу, который был точно в таком же состоянии, как я. Приказываю, сказал он, каждому из вас выпивать по бутылке водки в день. Сможете — будете жить, не сможете — никакие лекарства вам не помогут. И ушел. Поставил на наши тумбочки две бутылки и ушел.
— И ты выпивал? — спросил Алексей.
— Представь себе, несмотря на пекло, духоту и собственную температуру. Каждый день выпивал по бутылке. А сосед мой не смог. Так он и умер, а я, как видишь…
— Да, действительно, родились вы в рубашке, — сказала Галина. — А тех ваших товарищей жаль.
— Не просто жаль. Все думаю: неужели ничего я не мог тогда сделать для них? И как ни думаю, получается, что не мог. Единственное — не прибегать бы мне к хитрости, а объявиться, чтобы и меня уложила пуля на том месте.
— Она и так тебя уложила, в той же степи, — сказал Алексей.
— Да… — проговорил Владимир. — Вот вам кусочек войны, и не такой уж блистательный.
— И все-таки за что вас наградили орденом? — снова спросила Валентина Михайловна.
— Орденом? Это было раньше. За переправу, наведенную под огнем. Тогда вот тоже повезло. Не могло меня не убить, а вот — сижу с вами. Сейчас, если и захочешь, не вспомнишь всю эту кутерьму. Одно отчетливо стоит перед глазами: небо, синее небо и кучевые облака на нем. Я его увидел после, когда кончили работу. До этого как будто и не было никакого неба над головой. Все, кто уцелел, разбежались вдоль берега, зарылись с головой в песок на дне распадков. Их там оказалось множество. Кустарнички и овражки. Как в колыбели лежишь и на небо смотришь. Сначала, помню, смотрел на него, как на чудо. Ведь — небо перед глазами, огромное, высокое, живое небо. И ты его видишь. Это кажется неправдоподобным после всего того, что творилось там, внизу, на реке, когда крепили понтоны. И вот в этом огромном небе завязался бой. Пока мы строили, только их бомбовозы зависали над нами. Наших — ни единого «ястребка». Запоздали, видно. А только мы кончили, прилетели родные с красными звездами. И началось! Как принялись они гоняться за фашистами, как стали по ним строчить!.. Ну, скажу я вам, вот тут-то и началась новая кутерьма. То они нас бомбили и стреляли по нам, а теперь их начали сбивать, да так дружно, так напористо. Ни за что не отступится наш «ястребок», пока в землю не вгонит фашиста.
— «Яки», наверное, — предположил Алексей.
— И «яки» и «миги». Такого воздушного боя я не видал ни разу. У них тоже истребители появились. И все же у наших упорства больше, да и машины, наверное, лучше. Того и гляди — заходят им в хвост или под брюхо выныривают. А один расстрелял, видно, все патроны и завис у «мессера» на хвосте. Идет за ним след в след, а не стреляет — нечем. Смотрю: еще приблизился, кажется, совсем между ними просвета нет. И вдруг — словно сковырнулся «мессер», клюнул вниз головой и заштопорил, да так быстро, что не поймешь, где у него что. А наш герой летит себе дальше, высоту набирает. Наверное, винтом зацепил слегка и не повредился.
Вот вам еще один эпизод войны, в котором, между прочим, боевой и трудовой подвиг как никогда ярко соединились. На плохих-то самолетах много не насбиваешь.
Владимир поднялся и, опираясь на палку, медленно прошел к этажерке. Там лежало несколько пачек папирос «Красная звезда». Он взял пачку, надорвал уголок, достал папиросу и закурил. Так же медленно, с пачкой в руке, вернулся к столу, положил папиросы перед Алексеем.
