Радио, газеты и специальные выпуски каждый день преподносили новые «сюрпризы»:
«В Бельгии мобилизация!»
«Голландия объявила всеобщую мобилизацию!»
«Итальянское правительство запретило продажу мяса по четвергам и пятницам, а также предложило ограничить выпечку хлеба… Римский папа призывал итальянцев есть поменьше макарон. С этой целью престол святого Петра издал специальную «энциклику», в которой обращался к верующим католикам с призывом искупить свои грехи путем увеличения постных дней»…
«В Швейцарии объявлена всеобщая мобилизация»…
«Тайный совет Соединенного Королевства объявил о полной мобилизации армии, флота и авиации»…
«Американский посол в Берлине подал в отставку»…
«Во Франции мобилизация, объявлено осадное положение»…
«Лондон готовится к эвакуации. Из зоологических парков вывозят ядовитых змей, скорпионов и диких зверей»…
«Дороги в Польше запружены народом»…
Люди были охвачены паникой, а прожженные политиканы рассуждали теперь как обыватели: во что верили вечером, от того к утру отказывались. Наивные полагали, что «каша заварилась случайно»… Им в тысячный раз повторяли: «Это случилось не сегодня, и не вчера… Смотреть надо глубже… Абиссиния, Испания, Австрия, Чехословакия, теперь Польша, — понятно или и сейчас не доходит?!»
А бухарестское радио продолжало по нескольку раз в день передавать:
«Военнообязанные офицеры, младшие офицеры и солдаты, получившие повестки голубого цвета с двумя желтыми полосками, с одной, двумя и тремя звездочками, фамилии которых начинаются с букв D и E, должны немедленно явиться…»
Кинотеатры столицы начали показывать документальные кинокартины об укрепленных линиях «Зигфрид» и «Мажино». У центральных кинотеатров и на главных улицах железногвардейцы распространяли листовки с речами и портретами фюрера.
Под вечер варшавское радио передало, что Бек прилетел в Лондон. Здесь, как абиссинскому негусу Хайле Селасие, австрийскому канцлеру Шушнигу, услужливому президенту Бенешу, ему обещали помочь. Но пока что румынское правительство Арманда Калинеску распорядилось образовать недалеко от города Яссы лагерь и интернировать польских беженцев…
По всей стране благотворительные организации проводили сборы средств в помощь полякам, а местные власти под видом конфискации оружия забирали драгоценности. К полякам наезжали также местные богачи и скупали за бесценок одежду, ковры, золотые вещи, автомобили. Поляки не знали ни языка, ни цен, ни на каком свете они находятся…
Вскоре Варшава оказалась под обстрелом германской артиллерии. Дороги на юг по-прежнему были забиты беженцами. Они ехали на телегах, велосипедах, детских колясках, но большинство шло пешком. Их обгоняли богачи-соотечественники на тяжело груженных машинах…
В Бухаресте внезапно стало известно, что польское правительство перебралось в Люблин. «Порунка Времий» выпустила «Специальный выпуск» с сенсационным заголовком:
«Теперь и на севере мы будем граничить с Германией!»…
Вечером, когда Морару, вернувшись из какой-то поездки с профессором, пришел в пансион, первое, что он сказал ня Георгицэ вместо обычного «добрый вечер», было:
— Ну как, дядюшка? Гитлер заказал новую стопку! Опять «последнюю»?!
Ня Георгицэ с деланным спокойствием показал газету. В вечернем выпуске «Ултима Ора» было перепечатано сообщение английского правительства о прибытии в румынский порт Констанцу истребителей для поляков.
— Ого! Увидишь, что будет! Помощь теперь потечет вовсю… Факт! Ты не шути! Из-за Польши вступили в войну такие державы, как Англия и Франция. Это тебе, Аурика дорогой, не фунт изюма… Конечно! Сейчас все переменится. Факт!
Однако в ту же ночь бухарестское радио передало официальное правительственное заявление, что никаких самолетов для Польши в Констанцу не прибыло… Кое-кто поговаривал, будто правительство отказалось принять самолеты, чтобы показать Германии полнейшее соблюдение нейтралитета…
Но через несколько дней в Бухаресте стало известно, что Польша вовсе не нуждается в самолетах… На румынских аэродромах начали приземляться польские самолеты… Газеты печатали заявления польских летчиков, высказывавших недовольство своим правительством и командованием, которые куда-то сбежали, оставив армию и народ на произвол судьбы. Поляки в один голос обвиняли англичан и французов в лицемерии и предательстве.
Ня Георгицэ ходил как пришибленный. Он слушал радио, перечитывал по нескольку раз в день газеты и молчал…
В Бухаресте возник новый слух. Поговаривали, будто командующий польской армией маршал Рыдз-Смиглы, президент Польши Мосьцицкий, министр иностранных дел Бек и еще кое-кто из польского правительства находятся на севере Румынии. Когда это стало известно железногвардейцам, несколько десятков молодчиков вышли на центральную улицу Бухареста с плакатами, обвинявшими правительство Арманда Калинеску в нарушении нейтралитета по отношению к Германии. Фашисты требовали немедленной конфискации польского золотого запаса, ввезенного в страну, и интернирования всех поляков, независимо от их прежних рангов и чинов. Для подкрепления своих требований железногвардейцы побили стекла в витринах нескольких магазинов и разгромили газетный киоск, где не продавались фашистские листки…
Среди зевак, собравшихся у разбитой витрины, кто-то сказал:
— Чему, господа, удивляться? Пора привыкнуть… Ведь идем к «новому порядку»!
Кто-то ответил:
— О, да… «Новый порядок!» Но не забудьте, это еще пока цветочки… Да, да, цветочки!..
Минувшую ночь и весь следующий день Гылэ был как в лихорадке. Всю ночь он не сомкнул глаз, не мог ничего есть. Его мучила мысль, зачем он согласился выполнить «особый» приказ «Гвардии», зачем оставил свою жену? Но после того, как он прочел в утренней газете о демонстрациях железногвардейцев в столице и ряде городов страны, Гылэ стало легче: это в какой-то степени оправдывало его решение выполнить приказ «Гвардии», которая, как ему теперь снова казалось, возьмет в конце концов власть в свои руки. На этот раз его уже не обойдут, как тогда, при разгроме ювелирного магазина. Сейчас о нем знает сам Думитреску! Разумеется, если бы групповод не устроил ему в ресторане встречу с Думитреску, он бы ни за что не согласился ехать в Бессарабию. Но разговор, который состоялся накануне вечером в отдельном кабинете ресторана на Северном вокзале, подействовал на Гылэ, всколыхнул в нем прежние мечты и стремления. Он снова почувствовал себя легионером, и ему захотелось занять подобающее место в этом движении.
Когда Гылэ уже согласился ехать, изъявив лишь желание взять с собой пальто и сказать пару слов жене, Думитреску вначале как будто не возражал: «Хочешь зайти домой — пожалуйста, — но, подумав, добавил: — Правда, я бы не советовал — можешь опоздать на поезд. Он отходит через сорок минут. Что касается пальто — ты прав: в дороге можно простудиться. Уже прохладно. Но я тебе дам свой макинтош… Он у меня в машине.» И Думитреску велел групповоду принести макинтош. Это очень тронуло Гылэ, тем более, что Думитреску сказал: «Между прочим, этот макинтош как-то накинул сам фюрер, когда мы совершали с ним прогулку у него в поместье Оберзальцберг. Тогда неожиданно пошел дождь, и я ему дал этот плащ. Так что с ним тебе повезет! А жена, разумеется, не должна знать о нашей работе, даже когда ты приедешь. Это тебе, надеюсь, также понятно… И вообще я склонен думать, что ты, как настоящий румын, еще вернешься обратно в лоно единственного в стране национального движения, призванного богом защитить от посягательств большевиков наш герб, династию и нацию!»
Растроганный Гылэ не успел опомниться, как Митреску уже вернулся с макинтошем.
Тогда Думитреску встал и произнес слова, окончательно взволновавшие Гылэ:
— Я вижу — ты подлинный легионер! И поэтому мы заботимся о твоем здоровье… Держи макинтош! Во имя нации — сэнэтате!
Присутствовавший при этом Митреску немедля сунул Гылэ билет на скорый поезд Бухарест — Кишинев, пожал ему руку и вышел следом за Думитреску…
…Теперь Гылэ стоял у окошка вагона и разглядывал мелькавшие телеграфные столбы, речушки, деревья; иной раз он задумывался, почему его послали выполнить столь ответственный приказ? Но тут же он сам себе отвечал, что, видимо, Думитреску стало известно о нем от групповода. К тому же он хорошо знает Тигину и ее предместья… Когда-то здесь жила семья Гылэ. Его отец много лет проработал в Тигине финансовым инспектором. Лишь шесть лет тому назад его перевели в Слатину. Но Гылэ и после этого не раз бывал здесь по приказу «Гвардии». Правда, тогда это было куда сложнее.
