«Этот «особый приказ» по сравнению с теми делами — вообще мелочь!.. — успокаивал себя Гылэ. — Надо только прибыть в Тигину, пройти по шоссе на Кицканы до столба, на котором написано «3 км», затем свернуть влево и пройти еще примерно пятьдесят шагов. Ровно в двадцать два часа с противоположного берега Днестра, из России, прибудет на лодке человек. Надо с ним обменяться паролями, получить важные материалы для «Гвардии» и той же ночью ехать обратно в Бухарест. Думитреску назначил встречу у храма «Святых апостолов Петра и Павла» ровно в «ноль часов ноль-ноль минут»… А там — будет видно… Может быть, он в самом деле вернется обратно к легионерам, если перспективы окажутся реальными. Как-никак, приказ этот он получил лично от Думитреску, а он был у Гитлера! Правда, жена начнет хандрить, когда узнает, что он снова с ними… Но она добрая. Можно будет ее уговорить, объяснить, каковы перспективы!..» И Гылэ стал думать о ребенке, которого ожидал с такой радостью.
Когда поезд подходил к перрону станции Тигина, солнце спускалось за горизонт, и небо было розовато-оранжевым.
Гылэ сошел с поезда, остановился и долго смотрел на огромный, расплывшийся, огненно-красный закат; он показался невероятно странным и даже зловещим… На душе было очень нехорошо…
Гылэ вошел в зал ожидания, взглянул на вывеску буфета, поморщился, поправил в тысячный раз за последние сутки очки и, держа на руке макинтош, прошел к выходу.
На вокзальной площади, почувствовав, что стало прохладно, он одел макинтош, взял извозчика и поехал к центру города. Проезжая мимо ресторана, Гылэ впервые с момента отъезда из Бухареста ощутил голод. Он остановил извозчика, расплатился и направился в ресторан.
В этот воскресный вечер ресторан был переполнен. Большинство посетителей были офицеры. Они пили, ухаживали за дамами, танцевали. Гылэ это злило. Всего несколько километров до границы с Советами, а они кутят на даровые деньги! И вдруг Гылэ почувствовал себя героем: он приехал из столицы выполнить важное государственное поручение — «встретиться с легионерским резидентом в большевистской России и получить у него секретные материалы для «Патрии-Мумы»!.. Так сказал Думитреску. И Гылэ сейчас понял, насколько Думитреску был прав, когда говорил, что это единственное в стране национальное движение, призванное богом защитить от посягательств большевиков наш герб, династию, нацию! Джаз-оркестр заиграл туш. Все офицеры встали, почтительно встречая седого, но еще крепкого генерала, которого вели под руки две молоденькие расфуфыренные женщины. «Нет! — подумал Гылэ. — Страна явно в опасности! Он, студент последнего курса, оставляет дома любимую жену накануне родов и едет выполнять для родины важное поручение, а эти солдафоны, у которых за плечами нет и гимназии, спокойно веселятся!»
Официант принес заказанное, но у Гылэ уже пропал аппетит. Он поковырял фаршированный перец, не доел отбивную, а к гарниру вовсе не притронулся. Какой-то непонятный страх терзал его… И как он ни старался его отогнать, ничего не получалось. Он выпил две бутылки пива, велел принести плитку хорошего шоколада и стал расплачиваться.
Швейцар помог ему одеть макинтош, а когда Гылэ отошел, нагнал его и зашептал что-то на ухо. Да, действительно, сзади макинтош сильно испачкан. Макинтош Думитреску! Ведь его надо будет вернуть! Гылэ снял его и, внимательно осмотрев коричневые пятна, решил, что испачкался, когда ехал на извозчике. Теперь Гылэ держал на руке «исторический» макинтош, который одевал лично фюрер. На улице он посмотрел на часы: отправляться к шоссе на Кицканы было еще рано. Из громкоговорителя с противоположной стороны тротуара донеслось: «До начала сеанса остается пять минут!» И Гылэ решил зайти в кино, чтобы попусту не шататься по городу и не встретить кого-нибудь из знакомых. Когда он вошел в зал, свет уже был погашен. Показывали журнал: итальянский диктатор Бенито Муссолини принимал парад батальонов чернорубашечников, отличившихся при взятии Аддис-Абебы; его величество король Румынии Карл второй и наследный принц престола, воевода де Алба Юлия — Михай по случаю праздника «Дня героев» присутствовали на церемонии возложения венков на могилу «Неизвестного солдата», павшего «за независимость» страны; Адольф Гитлер и Генрих Гиммлер инспектировали новый лагерь для заключенных, оборудованный по последнему слову техники; премьер-министр Великобритании Невилль Чемберлен и первый лорд адмиралтейства Уинстон Черчилль принимали германского посла в Лондоне Герберта фон Дирксена; глава румынского правительства Арманд Калинеску утверждал новую форму для членов «Фронта национального возрождения»… Потом стали показывать лошадей, получивших призы, затем гонки на автомашинах и, под конец, последний вид американского спорта «Кеч-кеч»: на ринге боролись, скорее дрались, две женщины: тянули друг друга за волосы, царапались, кусались, пока одна не сломала сопернице руку и, повалив на пол побежденную, не стала топтать ее ногами…
В перерыве между журналом и фильмом Гылэ вышел из кинотеатра и медленно пошел по направлению к шоссе. Уже где-то на окраине города, проходя мимо шинка, он почувствовал жажду: выпил большой бокал теплого пива и потом долго отплевывался. Теперь он шел по шоссе на Кицканы, перекинув через плечо макинтош. Мутило, стучало в висках; то ли от пива, то ли от ходьбы его бросило в жар. Гылэ ослабил узел галстука и расстегнул воротничок. С Днестра тянуло прохладой. Где-то в вышине с жалобными стонами пронеслась стая диких гусей. Гылэ подумал: вот и осень. А у него скоро будет настоящая семья… О, если парень! Тогда он смастерит ему на зиму санки, а через пару лет сможет уже водить его на горку. К тому времени и жена станет фармацевтом и, возможно, уже будет собственный аптекарский магазин. А если будет дочь? И дочь неплохо. Зато второй обязательно будет парень… Жена согласится. Она умная и понимает. Немного ревнивая, но… такие они все: сначала миленький, лапочка, кошечка, готова каждую пушинку с тебя сдувать, а теперь дуется, как индейка. Беременность — дело сложное! Это не то что мне сейчас: прибудет тип из-за Днестра — хорошо. Нет? Оревуар! — и я немедленно обратно. Жаль, конечно, если не прибудет, уж все равно я приехал. А с Думитреску, при всех обстоятельствах, надо быть в ладах. Этот либо доверяет и возвышает, либо презирает и уничтожает… Но все обойдется. Обидно только, что испачкал макинтош. Наверное, та бессарабская образина нарочно вылил краску на сидение фаэтона. А ведь можно подумать, что это даже кровь!.. Противная нация — руснаки… Но Думитреску может обидеться за макинтош. Как я верну его испачканным?..
Гылэ прошел уже около двух километров, когда сзади показался все приближающийся свет. Он взглянул на часы. Было без четверти десять. Гылэ посторонился: захватывая одним колесом обочину шоссе, мимо пронеслась легковая автомашина, оставив за собой большой столб пыли. Гылэ начал проклинать шофера паршивого тарантаса, который, наверное, как и извозчик, нарочно обдал его пылью догадавшись, что он румын. Он не мог, разумеется, знать, что за рулем машины сидел легионер Попа, а рядом с ним связной из центра, групповод Лулу Митреску. Когда машина подкатила к столбу третьего километра, Попа с портфелем в руке вышел из машины. Лулу пересел за руль и отъехав в сторону, выключил мотор и погасил фары…
Гылэ постоял немного и, когда глаза снова привыкли к темноте, пошел дальше. Вдруг его осенила мысль: прежде чем возвратить макинтош Думитреску, он отдаст его в чистку… А потом когда-нибудь этот макинтош будет выставлен в музее, и тогда он расскажет о казусе, происшедшем в Тигине осенью тысяча девятьсот тридцать девятого года. Это немного успокоило Гылэ; он шел, прислушиваясь, как в зарослях посвистывал сверчок. Гылэ вспомнил тот осенний вечер, когда познакомился со своей будущей женой. Тогда тоже мерцали звезды, дул легкий ветерок, где-то рядом свистели сверчки, а они сидели на скамейке вблизи студенческого общежития… Из окна соседнего дома беспрерывно доносилась модная тогда в Бухаресте песенка: «Хочу, чтобы ты мне призналась, моя прелестная Зараза, кто еще любил тебя?!» В тот вечер Гылэ спросил свою будущую жену:
— Ты сможешь меня полюбить?
Она задумчиво ответила:
— Не знаю.
Гылэ удивился:
— Не таков должен быть твой герой?
Она молчала.
— Может быть, есть другой?
— Не первое, и не второе. А просто так… То есть не совсем просто…
— Именно? — перебил Гылэ.
— Ты легионер, а мой брат — сидит в тюрьме, он коммунист. …Правда, отец от него отказался, но мама переживает… А я ее люблю…
Гылэ рассмеялся и сказал, что его увлечение — пустяковое. Спустя месяц под звуки «прелестной Заразы» они поклялись быть вместе и вскоре поженились. Жили мирно, спокойно, и первое, что купили, — был патефон и пластинка «Хочу, чтобы ты мне призналась, моя прелестная Зараза», без которой у молодоженов не проходило ни одно торжество. Теперь, шагая по шоссе, Гылэ отдался воспоминаниям.
