— Отстань, Авдей. Через тебя, старого чертяку, я и погорел…
Он слушал тоскливые причитания Авдея Гавриловича, молча посапывал и, зевая, засыпал. А паромщик, думая, что брат только прикидывается спящим, продолжал бубнить под нос свои бесконечные жалобы:
— Паромишко мой совсем рассыпается, пары телег удержать не могёт, а председатель колхоза и в ус не дует. Потерпи, говорит, Гаврилыч, скоро, дескать, новый паром устроим…
Председатель полеводческого колхоза Захар Петрович Бугров действительно приходил на берег и пообещал деду Авдею построить новый паром. Его давно уже беспокоило положение с перевозом: в степи поспевали хлеба, надвигалась страдная пора хлебопоставок, а элеватор был расположен в районной станице, на левом берегу. Секретарь райкома предупредил Захара Петровича, что район взял обязательство выполнить хлебопоставки в предельно сжатые сроки и что зерно не должно оставаться на токах ни одного лишнего часа.
— Ежели у вас плохо с транспортом, мы подкинем колхозу автомашины, — сказал Назаров, — а вам надо приложить все силы, чтобы выполнить свое обещание.
— С перевозом у нас плоховато, — почесал затылок Захар Петрович, — старый паром почти что вышел из строя, а до нового руки еще не дошли.
— В станице два колхоза, а вы не можете настоящий паром построить? — удивился секретарь. — Да об этом, товарищ Бугров, говорить стыдно!
Захар Петрович попытался повести разговор о пароме с Мосоловым, но скуповатый Кузьма Федорович пожал плечами, отделался шуткой.
— А для чего рыбакам паром? — усмехнулся он. — Мы, брат Петрович, всю жизнь на воде живем, и у нас каюк или баркас за все отдуваются. Это вам, полеводам, паром нужен, потому что телегой через реку не поедешь, а нам он ни к чему.
— Ну как же «ни к чему»? — урезонивал несговорчивого председателя Бугров. — Скотинку там перевезти или же сено с левобережья переправить, разве без парома обойдешься? Вот и давай, Федорыч, средства свои соединим, лесу хорошего купим и двумя артелями такой паром соорудим, чтоб дети наши нас благодарили.
— Нет, Петрович, уволь, — отмахивался Мосолов, — денежки у меня, в рыбколхозе, не дурные, и я не хочу выкидывать их собаке под хвост. Мы вот свой рыбоводный завод строить думаем, радиостанцию на пятьсот точек решили соорудить, куда ж мне еще этот паром на шею вешать?
Захар Петрович сердито укорял Мосолова:
— Ты чегой-то только про свой колхоз думку имеешь, а по-моему, коммунисты так не поступают, они шире на вопросы глядят. Разве паром нужен только одним голубовцам? Вон хутора по горам пораскиданы, и люди с хуторских колхозов через реку переправы ищут, левобережные станицы из Шахт уголь на разные производства возят. Прямо стыдно в глаза людям глядеть. Должны ж мы с тобой, Федорыч, и про государство думать…
Но, несмотря на увещевания Захара Петровича, Мосолов оставался непреклонным. В рыбколхозе были в запасе отличные доски, однако Кузьма Федорович приберегал их для ремонта рыбацкого флота и не хотел тратить на паром. Поэтому голубовцы вынуждены были при любой поездке на левобережье грузить телеги на баркасы, а быков или коней гнать через реку вплавь.
Здоровенные быки неохотно входили в воду, их приходилось подгонять палками. Как очумелые, кидались быки из стороны в сторону, но, повинуясь окрикам, шли на глубину, теряли под ногами дно и, натужно кряхтя, плыли за баркасами. На быстринах быков подхватывало течение и сносило вниз, а они, выкатив от ужаса налитые кровью глаза, теряли силы и, слабея, захлебывались шумливой, вспененной веслами водой. Сидящий на корме баркаса человек вынужден был ежеминутно поддергивать подвязанные канатами бычьи морды, чтобы быки не утонули. Выбравшись на берег, мокрая скотина шаталась от усталости, и тут на нее надевали ярма и ехали куда нужно.
Глядя на все это и памятуя о приближающихся хлебопоставках, Захар Петрович уговорил председателя стансовета Жигаева собрать партийный актив станицы и поставить вопрос о пароме. Мосолов и на собрании актива отказался строить паром, но коммунисты пристыдили его, и он скрепя сердце согласился дать лес. Остальные материалы и рабочую силу должен был предоставить полеводческий колхоз. Общее собрание обоих колхозов согласилось с предложением коммунистов.
— Ну, Пиша, паром наши хозяева утвердили, — сообщил Авдей Гаврилович брату.
— Черт с ним, с паромом! — угрюмо проворчал Пимен. — На кой ляд он мне сдался?
Он поднялся с нар, сунул ноги в валенки, зевнул и подошел к распахнутой двери балагана.
Нестерпимо сверкала залитая солнцем река. На белых песках Таловой тони темнели растянутые на жердях невода. Караван нагруженных лесом барж сбился перед плотиной у левого берега, и окрашенный в желтую краску буксирный пароход «Декабрист», сердито пыхтя, мотался между баржами и перетаскивал их в камеру шлюза. От реки тянуло запахом смолы, рыбы и нефти.
Повернувшись к брату, Пимен провел ладонью по жестким, коротко подстриженным усам:
— Я себя еще покажу, Авдей. Поглядим, как этот хваленый инспектор справится с таким рыбаком, как Пимен Талалаев. Я ему не Егорка и шутки шутковать с ним не буду…
Всю свою ненависть Пимен сосредоточил на Зубове, и ему казалось, что именно инспектор принес с собой все то новое, что с такой силой и остротой вошло в жизнь станицы. В своей слепой ярости Пимен не замечал, что все рыбаки уже ушли далеко вперед, что даже самые молодые ловцы стали задумываться над тем, как вести рыбное хозяйство по-новому. В рыбацких бригадах большой реки нарождался новый тип советского ловца — человека, который, подобно колхознику-земледельцу, хотел управлять природой, а не быть ее рабом. Этот новый ловец уже заглядывал в завтрашний день и стремился к тому, чтобы обеспечить запасы рыбы на пятьдесят лет вперед.
Всего этого не видел и не хотел видеть Пимен Гаврилович Талалаев.
Вскоре после того как его отстранили от руководства бригадой, он узнал, что вторая бригада выполняет декадные задания всего на семьдесят — восемьдесят процентов.
— Слыхал? — злобно посмеиваясь, сказал Пимен паромщику. — Новоявленный бригадир Степка Худяков зашился с добычей!
— Да ну? — хихикнул Авдей Гаврилович. — Значит, кишка тонка оказалась?
Пимен угрюмо опустил голову.
— Они еще не раз меня вспомянут. Покель я был в бригаде, рыба была, а теперь стыд и срам: судачинцы каждые сутки обставляют наш колхоз. Архип с натуги до ста процентов доходит, а про Степку и говорить нечего: он только невода полощет в реке.
В самом деле: на судачинской мачте каждый вечер взвивался красный флаг, а голубовские рыбаки только поглядывали на свою мачту и опускали головы. Суточные задания Голубовский рыбколхоз не выполнял.
Это настолько тревожило Мосолова, что он рискнул при встрече с Архипом Ивановичем заговорить о возвращении Пимена.
— Дело у нас не движется, Иваныч, — сказал Мосолов, — ничего у Степана не выходит. Я вот думаю: не лучше ли будет вернуть во вторую бригаду Талалаева? Его уже добре наказали, он свою ошибку осознал и теперь будет ловить, как зверь!
— Он уже ловил, как зверь, — сухо возразил Антропов, — а нам в бригаде человек нужен. Понятно? Зверский способ лова нам ни к чему.
— Но ведь вторая бригада не выполняет плана, заваливает весь колхоз. Чего ж мы будем опытного бригадира на задворках держать? Судачинцы уже обошли нас на четыреста центнеров. Из Рыбаксоюза чуть ли не каждый день идут телеграммы с напоминаниями, предупреждениями, выговорами. Что ж это, шутка, что ли?
— Ты, Кузьма Федорович, не пугайся, — мрачно сказал Антропов. — Нам надо обеспечить не халтуру, а настоящее выполнение плана. Понятно? А то, что делал Пишка Талалаев, есть халтура и очковтирательство.
— Вот я и хочу обеспечить выполнение плана. Худяков не справляется с бригадой. Он человек молодой, неопытный, а ему сразу дали бригаду, в которой полсотни ловцов. Значит, для пользы дела надо вернуть Талалаева.
Архип Иванович тронул за рукав председателя и отчеканил резко:
— Партийная организация не дает на это своего согласия. Завтра мы с тобой, Кузьма Федорович, поедем на тоню второй бригады и поглядим, как Степка ловит, а после будет видно, чего нам делать. А так вертеть молодого парнишку-комсомольца я не дам. Понятно?
…Рано утром, до восхода солнца, Мосолов и Антропов сошлись у реки, взяли каюк и поехали на тоню второй бригады, расположенную у самой излучины.
Река особенно хороша по утрам. В эти ранние часы ветер еще не беспокоит ее лона, и оно, отражая чистое розово-голубое небо, сияет ровным светом — прозрачное и прохладное, как хрусталь. Ни один баркас еще не бороздит речную гладь, и если вскинется где-нибудь гулливый сазан или быстрая скопа на лету чирканет воду острым, с белой подкладкой, крылом — разойдутся по тихой воде круги, на миг всколыхнут розовеющий разлив и исчезнут незаметно, беззвучно, как будто их и не было.
