Он вспоминает последние Валины письма и нерешительно смотрит на нее.
— Валя, ты не рассердишься, если я о чем-то спрошу тебя?
— Спрашивай, Яша. — Облокотившись на стол обеими руками, Валя мечтательно говорит: — Знаешь, мне сейчас очень хорошо — сидеть так, смотреть на тебя, слушать тебя. Так уютно-уютно на душе…
Он благодарно усмехается и уже смелее спрашивает:
— Валя, скажи мне, почему ты писала мне такие скупые письма?
— Скупые? — переспрашивает она. — Знаешь, Яша, я все письма тебе писала за этим столом. Этой ручкой, — взяла она в руки тоненькую ручку, — на этой бумаге… Сидела там, где ты сейчас сидишь, и думала. Я много думала, Яша… Никто мне не мешал, так как я садилась к столу, когда мама и Вадик уже спали. Было тихо-тихо, и я была только с тобой, и каждая написанная фраза звучала для меня так, будто я произносила ее вслух… Я очень любила разговаривать с тобой, Яша!
Валя слегка разглаживает рукой скатерть, потом начинает водить по ней пальцем, ласково глядя на него.
— Что бы со мной ни случилось, я всегда буду вспоминать эти часы, — продолжает она. — Хоть иногда у меня было не так уж легко на душе… Знаешь, Яша, то, что прожито нами за эти десять лет, не сбросишь с себя, как изношенное платье, не вычеркнешь из жизни… И вот часто я думала: ну хорошо, ты одна, тебе никто не связывает руки, а у него — жена. Ведь она тоже живой человек! Я не знала тогда, что вы не живете вместе и что судились, — быстро прибавляет Валя. — Но… хоть бы и знала, не смогла бы, пожалуй, думать иначе. Я думала: у него жена, дети… Каково будет им, если ты заберешь у них того, кто для них дороже всех в мире? Нет, Яша, я вовсе не собираюсь упрекать тебя! Сейчас мне кажется, что ты поступил так, как должен был поступить. Ты не мог больше так жить — и кто осудит тебя? Но у меня несколько иное положение, хоть я тоже, может быть, имею право на счастье…
Лицо ее печально, и Якова тоже охватывает грусть, и ему уже хочется, чтобы Валя замолчала и только водила пальцем по скатерти, чертя на ней какие-то таинственные знаки, которые не прочесть ни ей, ни ему.
— Яша, — отрывает она взгляд от стола. — Я тоже хочу у тебя кое-что спросить. Но ты тоже не сердись на меня…
— Разве я могу на тебя сердиться, Валюша?
— У тебя есть фотография твоей жены?
Этот неожиданный вопрос явно неприятен Якову.
— Я все вернул ей, — холодно отвечает он. — И… зачем она тебе?
— Я хотела бы посмотреть на нее…
И немного погодя, устремив взгляд куда-то в сторону, Валя снова спрашивает:
— Она… очень красивая?
— Вот мы и ревнуем! — засмеялся Яков, а Валя сердито вспыхнула. — Ну, не сердись, Валюша, я пошутил… Ты для меня сейчас красивее всех женщин на свете!
— Ты это так говоришь, словно хочешь утешить меня, — с горечью усмехается Валя.
— Ну, давай не будем ссориться, — он берет ее теплую руку в свою. — Ведь это наш день, Валя!
— Да, наш, — покорно соглашается она. — И мы пойдем сегодня за город… А помнишь, как мы когда-то ходили за город? Ты, я и Наташа?
— Наташа?
— Наташа, Сверчевская. Неужели ты забыл? — удивляется Валя.
— А, это тот бутончик?
— Вот-вот, так ты дразнил ее, — весело подтверждает Валя. — А помнишь, как ты все время шел и удивлялся, почему у нас руки сжаты в кулак?
— Вы даже когда прощались, кулаки подавали, — вспоминает он.
— И ты тогда хотел расцепить мои пальцы. Я сердилась, а Наташа помогала мне отбиваться от тебя… А ты знаешь, почему все это было?
— Откуда же мне знать! — смеется Яков.
— Потому что мы с Наташей сделали маникюр. Шли мимо парикмахерской, и вдруг Наташа говорит: «Давай сделаем маникюр. Чтоб, как у взрослых…» И мне очень захотелось положить свою руку перед маникюршей. А потом, когда мы вышли из парикмахерской, казалось, будто все только на наши пальцы и смотрят. И стыдно было. Боже, как стыдно! Особенно, когда встретили тебя…
— Как же я этого не заметил? — удивляется Яков. — Ведь не ходила же ты все время со сжатыми кулаками!
— А я в тот же вечер счистила лак. Часа два возилась. Боялась, как бы мама не заметила маникюр…
— Да, счастливые времена! Если бы можно было вернуть их назад, чтобы снова было семнадцать, а опыт житейский остался таким же, как теперь, и не было бы тех ошибок, которые сделаны…
— Тебе было бы очень скучно жить, — возражает Валя.
— Зато я тогда не побоялся бы поцеловать одну девушку, которая, кажется, ждала этого…
Валя краснеет и грозит ему пальцем.
Якову сейчас хорошо, он отдыхает душой и телом от недавних ссор, от злых, тревожных мыслей. Теперь все это осталось далеко позади, и перед ним сидит Валя — ласковая и добрая…
«И почему мы тогда так глупо разошлись в разные стороны? — искренне удивляется он. — Ведь мы созданы друг для друга. И кому нужно было, чтобы на ее пути встретился Владимир?»
Якову кажется, что десять лет назад между ним и Валей была не полудетская робкая влюбленность, а более глубокое и серьезное чувство, которое уже тогда связало их на долгие годы и помогло найти друг друга после длительной разлуки.
— Валя, ты рада, что я приехал к тебе? — снова спрашивает Яков, потому что ему нужны все новые и новые подтверждения того, что он не безразличен Вале.
— А разве ты не видишь?
— И ты сможешь полюбить меня по-настоящему?
В ответ Валя только беспомощно пожимает плечами. «Зачем спрашивать об этом?» — так понимает Яков ее движение и поэтому продолжает допытываться:
— Ты сможешь так полюбить меня, чтобы забыть обо всем? Так, будто у тебя до этого никого не было и чтобы тебе казалось, что ты только меня любила всю жизнь?
Ресницы ее тревожно вздрагивают, а глаза гаснут, словно этим вопросом он дунул на огонек, освещавший их изнутри.
— Ничего я не знаю, — покачивая головой, отвечает она. — Не знаю…
— Но почему же, Валя? — снова допытывается Яков. — Отчего такая неуверенность? Ты мне нужна, Валюша, я хочу забрать тебя с собой.
— Ах, Яша, об этом еще рано говорить, — возражает Валя. И, чисто по-женски пытаясь загладить причиненную ему неприятность, кладет свою руку на его, предупредительно заглядывает ему в глаза. — Я могу тебе пообещать лишь одно: я всегда буду с тобой искренна… и с собой также…
— Хорошо, Валя, — сдается Яков, хоть он и не вполне удовлетворен ее ответом.
Валя молчит, вся уйдя в себя. Она словно прислушивается к тому, что делается в ее душе, и совершенно не замечает его. Яков тоже растерял нужные слова и с облегчением вздыхает, когда из кухни доносятся голоса: пришли Надежда Григорьевна и Вадик.
Как и вчера, Яков сидит за столом напротив Вали. И, как вчера, ловит на себе пытливые взгляды Надежды Григорьевны. Он чувствует себя еще более неловко, чем вчера. Наконец Надежда Григорьевна переводит свой взгляд на дочь, которая задумчиво опускает ложку в тарелку, и с видом врача, желающего поставить диагноз, говорит, обращаясь только к Горбатюку:
— Что это случилось с нашей Валей? Ведь она терпеть не могла этой красной блузки с высоким воротником!
Валино лицо приобретает цвет блузки, а Якову становится жарко.
— Она понравилась Яше, мама, — невинно отвечает Валя, с явным удовольствием наблюдая его смущение.
— Ты куда-нибудь собираешься?
— Мы хотим немного пройтись.
— Может быть, Вадика возьмешь?
Валя не торопится с ответом. Яков напряженно прислушивается, ожидая, что же она ответит.
— Мы далеко пойдем, — после паузы отвечает Валя. — Вадик может устать. Пусть лучше побегает здесь.
«У нее удивительно спокойный голос. Будто она уже все решила и все для нее ясно», — думает Яков.
— Ну, как знаешь, — недовольно говорит Надежда Григорьевна. — Ты уже взрослая, тебе виднее…
— Я готова, Яша!
Валя стоит в дверях, веселая и такая свежая, словно она только что проснулась и умылась холодной водой. Яков с восторгом глядит на нее и тихо, чтобы не услыхала Надежда Григорьевна, говорит:
— Какая ты красивая, Валюша!..
Она протягивает ему руку, будто приглашает, забыв обо всем, идти за нею, — и снова начинается сказка, которую оба они создали в своих мечтах…
Потом, когда Яков думал об этом, он никак не мог вспомнить, куда они ходили и что видели, так как все заслонял собою образ Вали. И у него всегда сладко щемило сердце, и было немного грустно, как бывает, когда мы вспоминаем о том, что потеряли в жизни и уже не найдем никогда…
* * *
Яков лежит, вытянув усталое тело. Ему совсем не хочется спать, хоть уже давно перевалило за полночь. Неяркий свет луны льется в окно, рисует на полу большой прямоугольник и еще больше подчеркивает тишину.
Он уже жалеет, что они с Валей так рано вернулись домой. Ходить бы сейчас где-нибудь в степи, в чудесном серебристом просторе, обнимая Валю за плечи, прижимая к себе ее, единственную в мире…
