В палатку вбежала Эльвира, запыхавшаяся, суетливая, встревоженная, всплеснула руками в испуге.
— Ты все еще сидишь! Горюешь? Сколько можно терзать себя? Не ты первая, не ты последняя, миленькая, эдак-то. Благодари бога, что, кроме романтических воспоминаний, у вас ничего не осталось,— ребенок связал бы. Очнись, Женька! — Она встряхнула меня за плечи.
— А если он остался, ребенок?
Эльвира испугалась.
— Иди ты!
Я встала.
— Пойду. Как же уехать, не попрощавшись?
— Смотри, опоздаешь на поезд.
— Нет.— Я вышла из палатки и направилась к общежитию ребят.
АЛЁША. Я лежал на койке, один в комнате,— ребята ушли провожать студентов. Я чувствовал себя несчастным, одиноким и уничтоженным, будто упал с большой высоты. Тишина угнетала, накаляя и обостряя мысли. Я думал с тоской: судьба поступает со мной несправедливо, жестоко; отныне радость не коснется моего сердца — я не смогу полюбить другую.
В это время я услышал дребезжащий стук в стекло: за окном, точно видение, возникла Женя.
Окно было заклеено наглухо и не открывалось за лето ни разу,— уборщица не велела:
— Дома вы почти не живете, барак в лесу... А людей всяких много...
И теперь, ломая ногти, я судорожно отдирал, отковыривал пожелтевшую бумагу — страшился, что видение исчезнет. Не выдержав напряжения, рванул на себя раму, с треском лопнули гремучие полоски бумаги, и я распахнул окно.
— Лезь сюда! Скорее! — Я задыхался.
Женя чуть отступила, покачала головой.
— Я уезжаю, Алеша. Пришла проститься.
— Не уезжай! — крикнул я и, перевесившись через подоконник, схватил ее за руки.
Она испуганно вздрогнула. Ей, должно быть, показалось, что я силой не отпущу ее. Отняла руки, одна ладонь легла на горло.
— Не уезжай,— прошептал я.— Прошу тебя! Останься!.. Пожалуйста, Женя!..— Никогда еще я не испытывал такого горячего желания удержать ее.
ЖЕНЯ.— Это невозможно, Алеша,— сказала я. Положив руки на подоконник, я заглянула в глубину холостяцкого жилища, на железные койки, наспех застланные одеялами, на пыльное окно с клочьями бумаги на раме... а рядом такие же деревянные дома с такими же комнатками, с койками... а вокруг леса... Какой далекий край! И как, должно быть, глухо и тоскливо здесь осенью и зимой! Я сняла с подоконника руки. Мне стало радостно оттого, что уезжаю.
— Уходи,— проговорил он медленно.—Уходи. А то я могу... наговорить лишнего.
И я ушла.
На вокзале молодые рабочие, пришедшие нас проводить, стояли плотной толпой. Иван Васильевич Ручьев, вспрыгнув на подножку вагона, возвышался над толпой.
— Спасибо вам, дорогие товарищи, за помощь! — сказал он.— Вы отлично поработали. Мы кое-чему научились у вас. Организованности, четкости, умению, веселому и решительному подходу к делу. Приезжайте к нам на будущий год. Работы здесь еще непочатый край! Будем вас ждать с нетерпением... Счастливый вам путь, успехов в учении!.. Прощайте!
Загремел оркестр. Студенты расходились по вагонам. Эльвира вцепилась в мой локоть.
— Идем же. Скоро поезд тронется...
«Неужели не придет в последний раз махнуть на прощанье рукой!» — думала я, поднимаясь в вагон. На последней ступеньке задержалась. Ухватившись за поручни, подалась вперед, чтобы легче было видеть платформу, и проводница уперлась мне в грудь плечом, оттесняя в тамбур.
— Рехнулась ты, девка, свалишься ведь,— проворчала она.
Мимо проплыли в свете фонарей люди, они кричали и махали руками, кепками, платками. Алеша не пришел...
Нет, вот он! Вбежал на платформу, сумасшедший, отчаянный. Постоял секунду в растерянности, глядя вслед уходящему поезду. Затем метнулся в вокзал...
АЛЁША. Кажется, действия мои вышли из подчинения рассудку. Выпрыгнув из кузова попутного грузовика, я влетел на платформу и увидел лишь красные огоньки на хвостовом вагоне поезда. Уехала! Я ворвался в здание вокзала. На телеграфе за стеклянной перегородкой сидела знакомая девушка Галя. Она раньше работала в изыскательской партии, взглянула на меня с тревогой.
— Что с тобой, Алеша? На тебе лица нет.
Я схватил бланк и с лихорадочной поспешностью написал, брызгая чернилами: «Иду за тобой. Без тебя нет жизни».
— Галя, немедленно отправь в только что ушедший поезд. Не задерживай!
Я выбежал на перрон и спрыгнул на железнодорожное полотно. Шел, притупляя острую, неостывающую боль в груди, и думал: пройду пешком, по шпалам, где-нибудь прицеплюсь к проходящему составу. К товарному. А там самолет... Только бы не сидеть на месте!.. Шаги были неровными, от этого и мысли казались рваными, беспорядочными — не мысли, а вспышки. Я дойду до нее во что бы то ни стало, куда бы ее ни завезли... Без нее тьма, беспросветная, кромешная.
ЖЕНЯ. В купе нас было четверо: молодожены Аркадий и Катя, Эльвира Защаблина и я. Втиснулся еще и Вадим.
Поддерживать разговор у меня не было сил, я взяла плащ и вышла в коридор, к окну.
«Куда Алеша бросился со всех ног?» — точила неотступная мысль. Ко мне подошел Аркадий.
— Держись, Женька,— сказал он.— Всякое бывает.
За окном внизу всплывали из темноты и опять тонули во мраке тусклые огни промелькнувшей станции.
АЛЁША. Я дошел до середины перегона. Постепенно шаги сами собой замедлились, и мысли, как бы остуженные ночной свежестью, прояснились, улеглись. Почувствовалась усталость. «Куда я иду, зачем? — Я усмехнулся, как бы трезвея.— Дуралей. Милый Дон-Кихот! Легко пройти три километра. А тысячи?.. Фу ты, глупость какая! И кому это нужно? Выпустил птицу из рук, говори: прощай! Назад не прилетит». Вспомнилась скульптура Родена «Любовь убегает». Она потрясает воображение: как ни кричи, как ни тяни руки в последнем порыве и мольбе она убегает, тоненькая и прекрасная, она уже чужая. «Как грубо я себя вел с ней! — укорял я себя.— Телеграмму послал, дурак!..»
Я сел на шпалы, сложенные в штабеля сбоку путей. По сторонам непроницаемой тучей нависли леса, дышали сырыми туманами; туманы осторожно подползали к насыпи, клубясь, перекатывались через пути. Я прикрыл глаза. В тишине было слышно, как печально, расстроенно поют провода и слабо, жалобно гудят рельсы, двумя светящимися нитями уходящие в темную глубину. Рельсы донесли издалека, словно из-за тридевяти земель, едва уловимые шаги. Я скорее их почувствовал, чем услышал, подумал: «Обходчик».
Я с усилием поднялся, вглядываясь в ту сторону, откуда доносились шаги. И тьма, точно от могучего удара молнии, распалась — я увидел Женю. Она была в легком платье, плащ несла в руке, конец его волочился по шпалам.
— Ты получила мою телеграмму? — спросил я.
Она кивнула.
— Да, получила.— На бледном лице глаза ее казались огромными и встревоженными.— Я так устала, Алеша... Каблук сломала...
— Сейчас починим...
Уже рассветало, когда мы, возвращаясь назад, проходили по пустой и гулкой платформе станции. Телеграфистка Галя вышла из вокзала и окликнула меня:
— Алеша! — Мы остановились.— Ты забыл в телеграмме указать номер вагона.
Я внимательно посмотрел на Женю и улыбнулся.
— Спасибо, Галя. Можешь ее не отправлять совсем!
Над сопками правого берега пышно пламенела заря.
Она роняла свет на наш поселок.
1969
