— Конечно!
В первое же воскресенье они собрались в сад и поехали, нагрузившись сумкой и рюкзаком. Дня за два до этого Илюшка ездил туда один, отвез планки и рейки, а скоро обещал завезти с участка непригодные щиты — там найдется им применение. Сперва они не хотели звать маму, пусть бы приехала, когда Илюшка построит изгородь и починит домик. Но в самый последний момент не удержались, позвали маму, тем более, что Ольга согласилась посидеть с с Женечкой…
Поезд остановился на девятом километре, народ высыпал из вагона. И они в толпе веселых садоводов спустились с насыпи, зашагали тропинкой, которая тянулась меж кустарниковой чащи, затем среди берез, мимо аккуратных дачных домиков. Когда шли с в о е й улочкой, то и дело здоровались с соседями, и в этом было что-то похожее на то, как если бы они вернулись из продолжительного странствия на прежнее место, к прежнему жилью. Ничего подобного Аля не знала, не знала, как люди возвращаются к прежнему жилью после долгих лет. Ей, если уж говорить правду, казалось, что люди никогда не возвращаются туда, где жили прежде. Однако чувство возвращения еще более усилилось, когда они вошли в оградку и мама села на порожке, точнее, на опрокинутом ящике перед дверью домика. Але показалось, что мама слишком долго сидит молча и что слишком задумчивое и грустное у нее лицо.
А ведь правда, что было, того не вернуть. Может, сейчас будет лучше, чем когда-то, но т о г о уже не вернуть…
Илюшка сразу же принялся за работу, неспешно, как бы даже с ленцой — и в этой неспешности ей опять почудилось что-то знакомое. Он показался ей вдруг этаким крестьянским пареньком. Почему? — вот странно, она и в деревне-то никогда не была, а Илюшка самый что ни на есть городской. Это все кино. Столько фильмов смотришь, а потом кажется, что ты что-то такое знаешь, чего сама не видела и не испытала.
И не только знаешь, но как будто бы это как-то повлияло, наложило на тебя свой отпечаток. Ее охватила задумчивость. Она машинально поднялась и стала собирать мусор у порожка — щепу, обрывки тряпья, прошлогоднюю ботву. Все это она снесла к печурке, чтобы сжечь. Ей всегда нравилось что-нибудь жечь. Но печка развалилась, плита съехала с места, и ей пришлось сперва основательно поправить очаг, тогда только она сгребла всю ветошь и сор и сунула внутрь.
— Дай мне спичек! — крикнула она Илюшке.
Он разогнулся и с улыбкой бросил ей коробок. Она лихо подхватила его. Пламя, будто живой, с норовом, зверек, не хотело оставаться среди смрадного мусора, скакало поверху, пока не погасло. Она побежала в домик и, сгребя в обе руки старые газеты, снова пошла растапливать. Печка разгорелась, пламя выхлестнулось резво, с шумом и отпугнуло Алю. Она села поодаль.
Мать поставила на плиту кастрюлю с водой и стала чистить картошку. Но тут появилась соседка и напугала ее: сообщением о том, что к утру ожидаются заморозки — радио слушала.
Мама оставила картошку, заохала, засуетилась. Прежде, Аля помнила, они окуривали дымом тогда еще совсем молодые саженцы. Насобирают хворосту, мусора, палых листьев, навозу, затем присыплют немного землей. А под утро мама поджигала, и кучи здорово дымили. Аля просыпалась от горького дыма, проникшего в домик.
«А что, может, заночуем в домике, а утром подожжем кучи!» — подумала она с восторгом. И крикнула, вскочив:
— Мама, а где грабли? Илюшка, изгородь потом, потом!..
Часа полтора они рьяно сгребали листвяную ветошь, остатки прошлогоднего навоза и подкладывали под каждый кустик. Потом Илюшка опять принялся за изгородь, мама села дочищать картошку. Аля бросила грабли, молча поднялась и торопливо вышла за загородку.
— Ты в лес? — крикнул Илюшка.
Она кивнула, улыбаясь, но не позвала.
В рощице было светло, дурманно. Она шла медленно, как будто влекомая белым парусом огромного и ясного дня. Удивительно: не яркое пространство дня давало ощущение необыкновенной светлоты, а сама рощица. Аля наклонялась за цветком, а другие цветки как бы рассыпались. Но стоило разогнуться — опять они сбегаются, опять их видимо-невидимо!.. Она быстро набрала букет. Потом стала рвать дикий чеснок и с такою жадностью есть, что, опомнившись, засмеялась.
Выйдя из рощицы, она побежала к домику. Мама и Илюшка сидели перед расстеленной скатеркой возле очага и ели картошку. Лица их были оживлены едой и разговором. Илюшка обернулся к ней смеющимся лицом:
— Садись, садись, а то картошки тебе не останется.
Она положила подснежники на скатерку и, придвинув ящичек, села на него. Мать продолжала начатый разговор:
— А то ребятки ездят на мотоциклах, девчонок понасадят, галдят — спасу нет! А ты не купил мотоцикл?
— Нет, — сказал Илюшка.
— Что так? Нынче молодежь вон как модничает.
Илюшка, смеясь, ответил:
— Боюсь я мотоцикла. Панфилов на днях говорит: возьми мотоцикл да прокатись на девятый километр, погляди, как там мой домишко. А я говорю: боюсь.
— Знаешь его домишко-то? А вон зеленый, с верандой. Больно роскошный — а то бы купил, а?
— А что, он продать хочет?
— Панфилов-то! Да он в лето раз покажется, и больше не видать его. Ему только рыбу поудить, больше ничего не надо. А Паша его, так та сразу говорила: зачем мне сад? А то погляди, может, купите, мама-то не противилась бы.
Илюшка опять рассмеялся:
— У нас таких денег нет, тетя Тася.
— Сейчас нет, а потом будут, — уверенно ответила мама. — И желание будет купить сад. Все будет.
— Не знаю, — сказал Илюшка. — Я ведь собираюсь учиться.
— В техникум собираешься или в школу мастеров? Небось, Борейкин агитирует?
Илюшка улыбнулся:
— Он в самодеятельность агитирует.
— И в самодеятельность ходить надо. Все надо. Учись, а выучишься — мастером поставят, а там прораб, а там и дальше пойдешь.
Он сказал:
— Я ведь, тетя Тася, в зооветеринарный хочу поступить.
— На́ поди! — удивилась Таисия. — И в деревню поедешь работать? А я агрономом по льноводству хотела быть. А стала строителем. Про меня сейчас говорят: не баба, а черт! А была я самая что ни на есть баба, через день ревела, пока насобачилась. А теперь: кто первый? Бригада Сазоновой…
— Да ладно тебе, мама, — попросила Аля.
— Уж чего не ладно, когда в няньку превратили Сазонову.
— Вот Женечку в ясли устроим…
— Ох-хо-хо, — завздыхала мама, собирая со скатерки хлебные крошки и кидая себе в рот. — Подыматься надо, дети, еще маленечко набросаем, да и ладно будет.
Аля оживилась:
— А что, мама, я подожгу?
— Зачем? Вот под утро сама я подожгу.
Вдруг Илюшка подбежал, глаза его блестели.
— А, знаете, — сказал он воодушевленно, — я, я останусь ночевать! А утром, если похолодает, зажгу кучи. Нет, правда!..
— Проспишь, чай, — ответила мама, посмеиваясь.
— Не проспим, честное слово, — все более оживляясь, сказала и Аля. — Да мы и спать не будем, будем сидеть всю ночь и потихоньку жечь костерок.
Мама отвернула от нее посерьезневшее лицо и принялась граблями подтаскивать лежалую ботву. Потом она повернулась к Але:
— А тебе в самый раз бы домой поехать. И ребенок, чай, исплакался, да и Ольге несладко…
Аля ничего не ответила. Искоса глянув на Илюшку, она увидела, как он покраснел. Ей было так досадно на мать, она готова была накричать, но и она смущалась, и смущение усмиряло в ней раздражение. Она принялась сгребать ботву и не подняла головы до тех пор, пока мама не окликнула.
— Собирайтесь, — велела она. — А я завтра утром приеду.
Аля молча отряхнулась, надела плащ, повязала косынку и направилась к выходу. Илюшка сперва шел за нею, потом поравнялся, глянул коротко, но ничего не сказал.
По сторонам, во двориках, жгли прошлогоднюю растительную ветошь. Облачка дыма улетали к небу, а запах дыма насыщал воздух. Они шли, и рядом как бы тек шумок, состоящий из людского говора, звяканья лопат, плеска воды.
Несмотря на смущение, которое она испытала перед матерью, и раздражение против нее, Аля в эту минуту чувствовала приятное, хотя и странное, может быть, удовлетворение от простоты и прямоты, с какою мать приказала ей отправиться домой..
«Если мама не продаст сад, то все у нас будет хорошо», — думала она, идя мимо оградок, за которыми шла неторопливая, несуетная работа.
— А что, мог бы ты купить мотоцикл? — вдруг она спросила, поворачиваясь к Илюшке.
— Мотоцикл? — переспросил он. — А что, вот поеду в тургайские степи, там от фермы до фермы десятки километров — так я буду шпарить там на мотоцикле.
— Значит, правда, — сказала она, и голос ее прозвучал грустно и нежно, как при прощании. — Значит, ты поедешь учиться на зоотехника.
— Очень хочу, — сказал он. — А хочешь, я дам тебе книжки по зоологии? Тебе понравится, вот увидишь.
