— Интересно… Как же это понимать? — спросил Сергей.
Виктор сидел у стола, молчал и делал пометки в записной книжке.
— А понимать надо так: жизнь в наших станицах идет вперед так быстро, что многие, а особенно руководители колхозов, никак за ней не поспевают. — Кондратьев прислушался к песне, долетавшей с улицы, помолчал. — Политических знаний маловато, да и, сказать, вообще много чего не хватает… Вот в чем беда.
— Николай Петрович, — заговорил Виктор, — вы имеете в виду технические знания?
— Нет, я имею в виду всякие. Вы же хорошо знаете, к примеру, нашего Хворостянкина. Человек он в общем видный, даже когда-то слыл неплохим руководителем… Но вот в районе совершилось важное событие — была пущена ГЭС. И этот Хворостянкин не нашел ничего лучше, как соорудить в своем кабинете сигнализацию и с помощью кнопок и звонков вызывать к себе бригадиров, завхоза, конюхов, бухгалтера, кладовщика… Это же смех и горе! Вот о таких «механизаторах» — а они у нас есть не только в «Красном кавалеристе» — надо всерьез поговорить на активе… Или тот локомобиль, который поставил Рагулин возле электромолотилки?.. «А вдруг как бы чего не случилось?» Откуда идет эта электробоязнь? Подумал ли докладчик об этом?
— Я думал — от неимения технических знаний, — сказал Виктор, не отрывая карандаша от записной книжки.
— Значит, наша экономика обгоняет наши же знания и мы отстаем от жизни, — сказал Кондратьев. — А отставать не должны, не имеем на это никакого права… Так? Ведь то, что уже сделано и что еще намечается делать в наших станицах, — и электрификация, и внедрение новейших методов обработки земли, и механизация животноводческих ферм, и преобразование природы и, наконец, намеченный нами план реконструкции станиц — все это по плечу народу, и тут главная наша задача — изо дня в день растить в нашем народе духовную силу. Вот тогда и на жизнь не пожалуемся, она нас не обгонит! — И смуглое, загорелое лицо Кондратьева расплылось в улыбке. — Вот об этом надо говорить на активе, да опять же с критикой, и тон этому серьезному разговору должны задать вы, главные докладчики. Пусть и марьяновцы послушают, — нам с ними соревноваться, и они должны знать своего «противника»… Вы поняли, о чем я вас прошу? Время еще есть, и тезисы, на мой взгляд, необходимо подправить.
Сергей и Виктор смущенно переглянулись.
— По-моему, лучше все заново переписать, — вставая, заявил Сергей.
— Безусловно, лучше, если все переделать заново, — согласился Кондратьев.
Если бы сравнить нашу литературу о деревне, скажем, с обширными полями чернозема, а товарищей, пишущих о деревне, с хлеборобами, обрабатывающими эту плодородную почву; если бы такое сравнение развить дальше и присмотреться, как же (говоря языком агронома) освоен этот чернозем и какие культуры на нем возделываются, то можно было бы увидеть всю площадь земли вспаханной и посеянной. Правда, не везде глубина вспашки соответствует агроминимуму: один плуг берет глубоко, пласт земли подымает широкий, а другой сдирает лишь корку; посевы тоже есть разные: там рядок в рядок, а там одни огрехи; одни пропашные рослые, чистые, по-хозяйски и вовремя прополоты, а другие зачахли в сорняках — видно, что хлебороб поленился, бросил зерно по весне в почву да и забыл о нем; к тому же можно встретить рядом с пятипольными севооборотами, с чистыми парами и травосеянием живую старушку — чересполосицу; словом, качество обработки поля не всюду одинаковое, но зато, кажется, уже нет такого клочка земли, которого не коснулся бы плуг хотя бы кончиком своего лемеха, так что иной запоздавший хлебороб взглянет на знакомую равнину, увидит все это и невольно скажет: «Эге, да тут уже придется пахать по вспаханному и сеять по засеянному».
Думается, что такое, пусть не совсем точное, сравнение послужит нам хотя бы кое-каким оправданием, если и мы начнем «пахать по вспаханному», то есть станем описывать такие обыденные и всем известные факты, как собрание, вернее — не самое собрание, а лишь подготовку к нему…
«Да кто же об этом не писал? — скажет во всем сведущий читатель. — Да разве с тех пор, как существуют колхозы, не достаточно было описано всяких собраний — и малых и больших? Какую книгу ни открой — и непременно увидишь на ее страницах собрание с докладчиком, президиумом и с ораторами».
Что ж тут сказать? Верно, такие описания были и, возможно, еще будут, но та подготовка, о которой будет сказано ниже, заверим наперед, была несколько необычной уже хотя бы потому, что к собранию готовился весь район и готовился так, как никогда прежде. Шуточное ли дело, с вечера и чуть ли не до утра во всех станицах и хуторах только и говорили о том: выезжать ли на заре или с восходом солнца; ехать ли на машинах или на тачанках, и каких запрягать коней; кто поедет и кто будет выступать по докладу Грачева, а кто будет выступать по докладу Тутаринова и т. д. В правлении колхоза далеко за полночь светились окна, — работы в эти вечера хватило и бухгалтерии, и учетчикам, и бригадирам; не спали и волновались шоферы — заливали баки бензином, проверяли тормоза, устраивали в кузове удобные сиденья; не меньше шоферов волновались и трудились кучера — заранее смазывали колеса тачанок, линеек, смягчали дегтем сбрую, подчищали, подковывали копыта, расчесывали коням гривы и чаще, чем в другое время, подсыпали овса…
Издавая глухой цокот ступицами, легко покачиваясь, тачанка завернула к станичному Совету и остановилась у крылечка, как раз в тени деревьев. Кучер Дорофей, тот самый юноша Дорофей, у которого шишкатый нос и широкое, всегда обветренное лицо, — подобрал вожжи, со знанием дела завязал их за ногу и начал закуривать.
— Вот ты какая штука, — глубокомысленно рассуждал он, поднимая голову и втягивая носом воздух, — опять дождем пахнет… Лето выдалось сырое, мокрое лето…
Был Дорофей еще совсем молод, пепельного оттенка пушок на его толстой губе еще не знал, что такое бритва, но лошади ему во всем подчинялись лучше, чем какому-нибудь бородатому кучеру, и, казалось, понимали с полуслова. Свое превосходство над парой гнедых Дорофей подчеркивал всякий раз и, возможно, поэтому всегда держался гордо и был, что называется, на высоте положения. Его коренастая, осанистая фигура, независимый и несколько даже насмешливый взгляд были тому наглядной иллюстрацией и как бы говорили: «Над конями я полный хозяин, свои обязанности выполняю исправно, а в остальном — хоть трава не расти». Кисет с махоркой он вынимал из кармана тоже важно, бумагу отрывал не спеша, табак насыпал непременно с ладони и, поглядывая по сторонам и о чем-то своем думая, долго слюнявил бумагу и сворачивал цигарку. И когда из станичного Совета, споткнувшись о ступеньку, выбежал Савва Остроухов, Дорофей по злому его лицу заметил, что тут дело без упреков не обойдется, но продолжал сидеть все в той же горделивой позе, пуская струйкой дым и сплевывая.
— Дорофей, почему приехал без Рагулина? — строго спросил Савва. — Или ты у него не был?
— И такое придумаете! — с грустью в голосе отвечал Дорофей. — Не только был у него, а дажеть ругался с ним всю дорогу.
— Как же ты ругался, когда ехал один?
— Да я его в уме ругал, — Дорофей рассмеялся. — Ругал и клял, — это же не старик, а горе!
— А вернулся один?
— Насильно пришлось ворочаться одному… Разве этого деда уломаешь? Там у него народу собралось… Дорофей глотнул дым, подул на цигарку. — Его, чертяку, арканом надо тащить. Как я вижу, никакой у него дисциплины нету. «Ежели, говорит, Остроухову я нужен, то пусть он сам до меня едет». Я ему в ответ стал доказывать, что это же не Остроухов кличет, а советская власть.
— А он что же? — спросил Савва.
— Да ну его… Сильно возгордился.
— Ну что ж, поеду и сам!
Резко наступив ногой на сходцы, отчего правая рессора качнулась и скрипнула, Савва взобрался на сиденье, устланное травой и покрытое полостью. Дорофей, казалось, этого только и поджидал. Бросив окурок и поплевав в руки, он мигом размотал вожжи, показал лошадям кнут, при этом шумно и как-то уж очень одобрительно причмокнул губами, и тачанка, ловко объехав небольшую лужу, погремела снова через площадь.
— Савва Нестерович, вот вы сами поглядите, сколько там народу собралось, — говорил Дорофей, слегка подстегнув кнутом лошадей. — Суматоха! Рагулин, отчего-то дюже обозленный, требует, чтоб к нему явился Прохор Ненашев, а тот Прохор, как на грех, куда-то запропал…
Савва молча слушал своего кучера и думал о том, как бы сделать так, чтобы завтра на зорьке собрать всю усть-невинскую делегацию и приехать в Рощенскую первыми и организованно.
«Значит, дюже обозленный, — подумал Савва, откинувшись на спинку сиденья. — Я-то знаю, по какой причине и обозлился старик и почему он ко мне не захотел явиться… Так таки и хочет от прений увильнуть. И когда я его уже приучу активно выступать! Прославился урожаями на все Ставрополье, а горячего слова людям сказать не может… Марьяновцы в гости приедут, объявим им свое решение о соревновании, и вот тут и надо выступить Рагулину…»
