В воду запах не доходит, но дикие кони, которых сперва называли дикими ослами, с гор сдыхали запах ослиц и покрывали их.
Архетип этой сказки – реальность. Это реальность спаривания одомашненной самки с самцом ближайшего вида.
Так иногда появлялся приплод у собак от волков.
Не нужно думать, что архетипы мифов – мифы: они могут передать мифу не только старый обряд, но и старую технику.
Мифы иногда рождаются так, как возникают новые породы зерновых культур, о которых Томас Манн думал, что о происхождении их мы никогда ничего не узнаем и что человек всегда сеял одни и те же семена.
Породы зерновых культур появляются в высокогорных местах, где гены растений переживают мутации под влиянием космических лучей.
Это тверже и изменчивей.
По проверенной гипотезе Н. И. Вавилова искали и нашли очаги происхождения культурных растений; обычно они связаны с горными районами.
Можно установить у различных видов и даже родов растений существование повторяющихся аналогичных параллельных форм.
Эволюция растений имеет свою направленность, которую можно изучить и создать направленные изменения растений.
Мифы не текут по трубам сквозь всю историю; они изменяются, расщепляются, сопоставляются, взаимно опровергают друг друга. Сходное оказывается несходным.
Томас Манн спрашивает в своей статье: «Разве Астарта 2-й Империи, именуемая Нана, не символ и не миф?»[147]
Нана не миф, она как бы модель самой империи Наполеона III.
Ее смерть от черной оспы предвестник и подобие Седана. Она бездарна, как Наполеон III; она призрак ложной, губящей привлекательности.
Катюша Маслова тоже не миф, а запись одной из структур старого строя русской империи, со многими сравнениями. Домами дозволенной проституции оказываются – церковь, суд, светские дома. Она знак, оценивающий этот мир, а не проститутка среди проституток. Она возникает у молодого Толстого на Кавказе, как разгадка оставленного им мира.
Она – метод сравнения.
«Воскрешение» Катюши состоит в том, что она покидает тот род существования, в котором живет, превозмогает его построение. Она масштаб всех построений романа.
Они измеряются этим мерилом – ее судьба – основа структуры.
Нана блудница своего времени и знак его гибели; она губит людей, ее любящих; блудница в поэме «Гильгамеш» не архетип всех блудниц – она женщина своего времени, и в нем она благословлена и проклята.
Мы потом перейдем к роману Томаса Манна для того, чтобы показать, что миф – это не многократный посев одного и того же зерна на той же почве. Он не повторяет архетип, а возвращает архетип для отказа от него.
Иллюзорное движение искусства состоит как бы из повторений, но эти повторения кажущиеся. Мы не просто оцениваем пульсацию изменяющейся сущности, а вырубаем во времени ступени кажущегося повторения и сравниваем их.
Новости старого эпоса (история Гильгамеша)
Обновим свой путь примерами.
Гильгамеш – герой аккадского эпоса, разнохарактерной ступени, вероятно, историческое лицо, жившее около трех тысяч лет до нашей эры, в то время как в низовьях реки Тигр уже копали канавы и уже приручили осла, но еще не овладели конями. Гильгамеш и друг его Энкиду ходят пешком на подвиги.
Сам Гильгамеш – великий воин, царь, живет за глинобитной стеной крепости, «чьи зубцы как из меди». «Обозри основанье, кирпичи ощупай: Его кирпичи не обожжены ли...»
Обожженный кирпич – новость, которой гордятся.
Гильгамеш – обладатель топора и кинжала из меди – узнал, что боги создали героя Энкиду, который может с ним бороться.
Энкиду, заросший волосами, ходит в горах, ест траву, приходит вместе со зверями к водопою. Его боятся охотники. Голый и волосатый Энкиду ломает ловушки, выпускает зверей из ловчих ям, вместе с газелями ест траву.
Рассказ о нем повторяется два раза.
Неторопливость искусства еще мало обременена опытом; увиденное сперва описывается, потом повторяется тем, кто видел: торможение тавтологично.
Гильгамеш посылает охотника с блудницей Шамхат на путь к Энкиду, приказывает ей обнажиться, сам уходит.
Зверь-человек увидал, познал блудницу.
Наслажденье дала ему, дело женщин, —
Ласки его ей были приятны.
Шесть дней миновало, семь ночей миновало —
Неустанно Энкиду познавал блудницу.
Он встал, увидал, что звери разошлись, оставили его. Узнал он, что ему, как прежде, не бегать, стал он «разумением глубже».
Идет вторая таблица древней поэмы. Блудница разорвала ткань своей одежды, половину дала человеку-зверю, половину оставила себе, сказала:
Ешь хлеб, Энкиду, – то свойственно жизни,
Сикеру пей – суждено то миру!
Энкиду становится человеком, защитником охотников, другом Гильгамеша, спутником его в горные кедровые леса, где живут непобежденные звери.
Близость к женщине делает человека человеком.
Он поел хлеб, печенный в золе, выпил семь кувшинов крепкого пива.
Блудница приобщила его к людям, к их культуре, к пониманию, что он живет, к предчувствию горечи смерти.
Она оторвала его от стада.
Читаю эпос о Гильгамеше, перечитываю и проверяю повторения, удивляюсь тому, как увидали люди сами себя и друг другу о себе рассказали.
Все драгоценно – и борьба Энкиду с Гильгамешем, и поход друзей в кедровый лес: они идут, копают колодцы. Скупо отрезают себе хлеб ломтиками.
Они совершают действия и видят сны – сны предваряют действия и осуществляются. Они совершают действия и переосмысливают их.
Блудница сделала человеком Энкиду, но он ее проклинает. Пусть она будет жить в тени от стены, греться в гончарной печи.
Пепел – последнее убежище теплоты, пепел – тепло нищих.
Он проклинает блудницу и отсылает ее на перекрестки и говорит, что она станет любовницей нищего; она будет ходить, не зная отдыха. Но бог – бог города-царства Шамхат упрекает его:
Зачем, Энкиду, блудницу Шамхат ты проклял?
Он говорит о том, что она научила Энкиду есть хлеб, пить то, что пьют люди. Энкиду благословляет блудницу.
К глиняным таблицам, на которых как будто следами придавленных к ним гвоздей записаны слова, теперь научились прикасаться, понимая.
На них обозначалась смена изменения человеческих отношений.
По-разному сложены шрамы клиньев; иногда они кажутся следами птиц, но это следы сменяющихся структур.
Это сменяются разные отношения человека к миру, разные расчленения виденного: познание мира через труд и разочарование.
О повести, которую любил Лев Толстой
Я говорю о главах 37–50 книги Бытия.
В ней нет чудес: проверьте.
Библейский рассказ занимает меньше половины книги Бытия.
В нем тормозится течение этого повествования.
Рассказ этот как бы вне родословий.
Иосиф не стал основателем-прародителем одного из колен израильских. Может быть, когда рассказ был присоединен к «Бытию», имена прародителей колен были уже все твердо закреплены.
Рассказ отделен от других повествований. Вещь эта жива и сейчас.
В Библии она занимает страниц двадцать в два столбца, убористым шрифтом. Сто лет тому назад ученики яснополянской школы по предложению Льва Толстого делают свое изложение старой новеллы; у них она занимала приблизительно две страницы. Лучшие авторы были Фоканов – ученик Толстого (впоследствии он копал могилу Толстому и стал ее первым хранителем) и Морозов – мальчик талантливый, а потом пропавший неудачник.
У скотовода Иакова было двенадцать сыновей: одни рождены от нелюбимой жены Лии – это старшие дети, другие рождены от рабынь, двое – Иосиф и Вениамин – рождены любимой женой – звали ее Рахиль. Женитьба на ней была затруднена. Иаков семь лет работал за нее у дяди своего Лавана, но ему обманом дали другую дочку – Лию. Через неделю к нему ввели Рахиль, но сказали, что за нее он должен работать еще семь лет.
Сама Лия была ни в чем не виновата; она косила, была непривлекательна и стала принудительной женой, родившей сильных сыновей.
Иосиф – сын от любимой жены – был красив, умен, хитер. Он стал любимым сыном отца, Иакова, – сыном его старости. Отец подарил ему пеструю одежду, братья завидовали ему и хотели убить брата – так в сказке убили сестры девочку за золотое яблоко и серебряное блюдечко, которое ей досталось.
Иосиф был сновидцем. Первое торможение новеллы состояло в том, что он дважды видал сны, как братья и отец будут преклоняться перед ним.
Это предупреждение событий увеличивало напряжение зависти.
Иосиф в снах видал, что он с братьями вяжет снопы. Сноп Иосифа стоит прямо, «...и вот, ваши снопы стали кругом, и поклонились моему снопу» (Библия, кн. Бытия, гл. 37, стих 7).
Потом Иосиф увидал, как солнце, луна и одиннадцать звезд кланялись двенадцатой.
Иаков был особенно недоволен, когда сыновья пересказали второй сон. Он сказал сыну: «...неужели я, и твоя мать, и твои братья придем поклониться тебе до земли?» (гл. 37, стих 10).
