- Тоже вроде этой? Нет, от таких просьб увольте, батенька, покорнейше прошу вас. А то мне придется жаловаться Семену Андреевичу.
Она взглянула на него с милой улыбкой и капризным тоном сказала:
- Сделайте мне, Сергей Павлович, еще и анализ крови.
- Крови? — подпрыгнули у него на переносице очки. — По какому же это поводу?
- По тому же самому. Чтоб уж окончательно убедиться.
Туркеев с полминуты смотрел на нее, затем отошел к дивану, опустился на него, рассмеялся.
- Помилуйте, батенька, да ведь это невозможно! Ах вы, стрекоза…
Запомните: кровь на проказу не исследуется. Это вам не сифилис.
И, не замечая, как она медлительно надевала на себя сорочку, принялся читать ей лекцию о методах микроскопического исследования.
9. Мастер с больного двора
Лопнувший вал заводского дизеля был доставлен в лепрозорий через день после того, как Маринов согласился принять заказ.
Маринов говорил Перепелицыну, точно боясь, как бы тот не отказался:
- Ведь там четыреста человек рабочих… Месяца на три остановка, не меньше. Весь город как на похоронах…
Перепелицын бодро отвечал:
- Ничего, только бы не передумали. Сделаем. Станок у нас хоть и дрянной, но подправим — черту рога обточит.
Одна рука у него, та, на которой отсутствовали два пальца, была перевязана, но обстоятельство это, видимо, не смущало Перепелицына, — он с нетерпением ждал доставки вала.
И вот к воротам лепрозория подъехала подвода. На соломе сидели двое — один в кепке, худой, высокий, другой в шапке, кругленький, с большими усами.
Ежились от холода. Кругленький спустился с подводы, открыл ворота, тронули, въехали во двор, встретили Маринова.
Кругленький оказался машинистом завода, высокий, по фамилии Гордеев, — секретарем заводского коллектива. Он-то как раз и вел все переговоры с Мариновым.
- Ну и хламида, — заметил машинист, критически осматривая древний станок, на котором Перепелицын предполагал обтачивать шейку вала. — Справишься ли на таком барахле?
Тон машиниста Перепелицыну не понравился. Он понял, что тот сомневается. Затягивая зубами узелок на повязке, сказал как бы в насмешку:
- У иного молодца и конь овца, у иного и овца — рысак. Как же это угораздило вас ахнуть такую вещь?
- Так уж получилось, — неохотно отозвался машинист, — у дизелей случается.
Перепелицын покачал головой.
- И главное — шейку.
Гордеев смотрел на Перепелицына с некоторым любопытством.
- Когда ж ты думаешь его сделать? — спросил он.
- Надо осмотреть.
- Чего ж тут осматривать — дело ясное.
- В вале-то чего осматривать? Его как раз и надо осматривать, — и принялся водить здоровой рукой по гладкой, покрытой масляными пятнами поверхности стального вала.
Пятидесятипудовую махину перевернули. Перепелицын вынул из кармана лупу, протер ее, посмотрел на свет, нагнулся, принялся водить ею над валом.
Осмотр длился более часа. Шейка уже не интересовала мастера, его внимание привлекало нечто другое.
Перепелицын хотел уже было оторваться, как вдруг нагнулся, торопливо сунул лупу в карман, провел по одному месту вала пальцем, нахмурился.
Подошел Гордеев. На блестящей поверхности «щеки» он увидел тоненькую желтую ниточку, вызвавшую у Перепелицына заметное беспокойство.
- Сколько лет работает дизель? — повернулся он к Гордееву.
- Четвертый год.
- Кто его принимал?
- Комиссия.
Гордеев заметно начинал проявлять тревогу, — тон мастера его обеспокоил.
- Комиссия… — проворчал Перепелицын. — Я не принял бы машину с таким валом, а если уж пришлось, то надо было непременно отремонтировать тогда же.
- А что такое?
- Трещина, — и снова провел пальцем по тому месту, где тянулась желтая ниточка масла, выступавшего из глубины трещины. — Оставить ее так — значит, крышка всему валу, — и уставился на Гордеева: дескать, видишь, что получается…
Гордеев так и потемнел.
- Что ж теперь делать?
Перепелицын присел на крае шек вала, задумался. Все с ожиданием смотрели на него.
- Выходит, скверно? — спросил наконец Гордеев.
- Да, хуже, чем я думал. — Перепелицын вдруг оживился, встал. — Но это ничего, пустяки…
- Значит, не безнадежно? — повеселел Гордеев.
- Чего ж тут безнадежного? Бывает, не такое делали…
- Вот за это спасибо, — уже совсем просиял Гордеев. — Когда ж ты думаешь его сдать?
- А вам как бы хотелось?
- Разумеется, скорее.
- Сколько времени, по-вашему, могло уйти на новый вал?
- Думаю, месяца три-четыре, — и с заметной тревогой уставился на Перепелицына.
- Гм, — задумался тот и, сняв шапку, погладил блестящий лоб. Затем посмотрел на Маринова, точно спрашивая его о чем-то.
Маринову показалось, будто в глазах Перепелицына пробежала какая-то лукавая искорка, значения которой он не мог понять.
- Ну, хорошо, — не торопясь продолжал мастер. — Вы даете на новый вал три-четыре месяца? Едва ли. По-моему, и за полгода не сделают. Но пусть — четыре месяца…
В мастерской установилась тишина. Затаив дыхание, Гордеев смотрел на Перепелицына.
- А мы, — продолжал тот, смотря перед собой думающими глазами, — мы ведь ближе Ленинграда… — и засмеялся.
- Укладывайся в три, — не утерпел Гордеев.
- Мы это дело, — продолжал Перепелицын, точно не слушая его, — сварганим ровно в два месяца.
- И щель? — страшно обрадовался Гордеев.
- И щель.
- Вот за это, товарищ, спасибо, — приблизился он к прокаженному мастеру и хотел пожать руку, но Перепелицын отвернулся и принялся поправлять свою повязку.
Они уехали, поставив непременным условием Маринову — немедленно сообщить заводу о трудностях, могущих возникнуть при ремонте, особенно, если понадобятся какие-либо инструменты, материал. Гордеев предложил даже прислать в помощь Перепелицыну двух человек. Но люди не понадобились.
…Вал привезли в лепрозорий двадцатого октября, а двадцать четвертого ноября Маринов затянул «хомут» на пострадавшей "щеке".
Заделка оказалась не столь сложной операцией, как думал сначала Маринов, который почти безотлучно находился в мастерской, выполняя различные поручения Перепелицына.
Для устранения трещины надо было выстругать два параллельных паза во всю длину «щеки», на глубине трещины, так, чтобы в эти пазы вошли стержни "хомута".
Работа отняла пять дней, потребовав десятки рабочих, которые приводили в движение «гроб» — так Перепелицын называл свой станок.
Но после заделки оказалось: одна половина вала тяжелее другой, а такой разницы в весе не допускали технические требования. Пришлось выверять и балансировать — и опять ушло трое суток. Трещина была ликвидирована.
Маринов, отдавший ей вместе с Перепелицыным много бессонных ночей и хлопот, радовался, как ребенок.
Ромашка Питейкин — прокаженный мальчик, который сделал когда-то дерзкую попытку добраться до не виданного им города и был возвращен с полдороги встретившимся Туркеевым, крутился в мастерской с раннего утра до поздней ночи. Он горячо переживал все волнения. В этот день, когда была заделана трещина, он кинулся к Маринову:
- Дядя, теперь вы повезете меня в город?
Но минута оказалась неудачной — Ромашка зацепил за ключ, лежавший на станке, ключ упал, угодив Перепелицыну на ногу, и тот шлепнул Ромашку.
- Прямо горе какое-то, а не парнишка! — с досадой глянул он на него.
Весь восторг и надежды на поездку в таинственный город пошли прахом.
Ромашка обиделся, хотел заплакать, но раздумал и уныло побрел к отцу, в кузницу. Впрочем, на следующее утро явился как ни в чем не бывало. Опять вертелся под ногами.
Маринов ему сказал:
- Ты не обижайся, а насчет города подумаем…
Палец новой шейки был уже расточен, вставлен и заклепан, весь ремонт вчерне завершился двадцать седьмого ноября, а к вечеру двадцать восьмого вал был отполирован. Двадцать девятого Маринов повез его в город. С ним увязался было и Ромашка, но в самую последнюю минуту его сняли с подводы.
В течение нескольких недель и Маринов и Перепелицын почти не спали.
Работы хватало всем. Глубокими ночами, когда весь лепрозорий погружался в темноту, в слесарной мастерской горел яркий свет.
Казалось бы, что напряженная работа должна изнурить и без того больного человека, но странно: Перепелицын посвежел, лицо его приобрело здоровый цвет, усталости он не замечал и утверждал, что "здоровье — на полный ход".
Первые дни ему мешала перевязанная рука, потом он сбросил повязку, хотя язва гноилась. В самом разгаре ремонта Маринов остановил взгляд на руке мастера — язва засыхала. Обрадовался, удивился. Сообщил Сергею Павловичу. Туркеев сказал:
- Это значит, что организму дан мощный толчок. «Интересная» работа зарядила человека психологически, а зарядка подавила вялость организма и вызвала волю к борьбе с болезнью. Никакой врач и медикамент не подвинут больного ни на один сантиметр, если сам больной изо всех сил не пожелает помогать лечению.
