— Поймали? — спросил Гриша.
— Ну да! Как холодок чуть прикрутил, глядим мы с батей — аиста нема. День, другой — все нема. Ходу дал. А подружка его тоскует, бедная, сил нет на нее глядеть. Крыло уже зажило, размахивает им так, будто ничего не стряслось! Весной, как птицы стали возвращаться, батя выпустил аистиху на волю. Походила она, помахала крыльями и взлетела. Ожила! Батя мой аж слезу пустил. Впечатлительный был он человек. Страсть!
— Так и улетела? — поинтересовался Гриша.
— Нет, почему... Осталась в своем гнезде. Да не в том интерес, Гриша. Сколько дней прошло — не знаю, только глядим мы, в гнезде-то она не одна... Вот как! Аист какой-то к ней пристроился. И живут себе, значит, опять вдвоем. Но не тот это был, что осенью поджидал ее до самых холодов. Не-е! Другой, видать, нахальный.
— Почему ж нахальный?
— А вот слушай. Вскорости на крыше нашей еще аист появился. Третий. Пригляделись, значит, и узнали: тот самый, что осенью смотался. Вернулся таки, но... опоздал. Она на него ноль внимания! Видал, какое дело? А он караулит: покружит-покружит да опустится, только вот новый-то дружок аистихи никак его к ней не подпускает. Совсем загрустил наш аист. Вконец иссохся, даже летать почти не стал... Веришь ли, Гришка, все мы измаялись глядючи на них! Все равно что люди. Никак не вызволит он свою подружку от того захватчика...
— Неужто так и отступился от нее? — думая о чем-то своем, спросил Гриша.
— Не-ет! Не отступился... Маялся он так-то неделю или полторы, а потом, глядим, взлетел наш аист высоко-о-высоко и пошел кружить над гнездом, где сидела его подружка. Видать, хотел он таким способом выманить своего соперника из гнезда, а тот нахалюга хоть бы хны... Тогда наш-то аист, что кружил, вдруг сложил крылья и камнем пошел вниз, прямо как пикирующий бомбардировщик! Сурьезно! Мы аж замерли! Что это он надумал?! И знаешь, Гришка, как шел он с высоты, так со всего размаху бабахнулся в своего соперника! И его, и сам — в лепешку! Во как, Гриша! А ежели подумать хорошенько да посмотреть крутом, то ведь и в нашей жизни так-то бывает... К примеру, летчики-то наши тоже идут на таран! Слыхал, небось?
Кирилл Агеевич замолчал, неторопливо скрутил цигарку, чиркнул о кремень какой-то железкой, раздул самодельный фитиль и стал прикуривать.
Гриша молчал. Он давно уже понял, что неспроста танкист ему рассказал эту быль или небылицу. Но не эта мысль занимала его теперь. «Кабы можно и мне вот так-то с воздуха! — думал он. — А с земли-то как их, гадов, таранить?!»
— Того аиста, Гриша, что пошел на гибель, мы с батей схоронили с почестями, — сказал на прощанье Кирилл Агеевич. — Как положено героям!
Гриша едва слышно скрипнул зубами, обжигая пальцы, со злостью растер недокуренную цигарку и, продолжая думать о своем, невпопад ответил:
— Ничего! Я еще додумаюсь...
* * *
Волнуясь, Катя Приходько рассказала обступившим ее партизанам о трагических событиях, происшедших в селе за последние дни.
— Полицаи увезли тогда коменданта в район. Там госпиталь. Изверг, оказывается, еще жив был... Говорят, какой-то очень хороший врач — не то мадьяр, не то бельгиец — лечил его. И надо же — через несколько дней фашист пришел в себя. А на прошлой неделе и вовсе выписался из госпиталя. Слух такой ходит, будто его от верной гибели спас тот доктор...
И вот позавчера комендант опять появился в селе. На пустыре, где в него была брошена граната, полицейские установили шесть виселиц. Всем объявили, что заложников будут вешать на следующий день.
— Один наш мужик, тоже из заложников, разбушевался — плюнул коменданту в лицо. Фашист ухмыльнулся, вытерся платком и приказал четырем заложникам вырыть яму. Затолкали в нее нашего мужика и засыпали по самый подбородок. Одна голова на поверхности... Тогда комендант заставил всех нас плевать ему в лицо, и...
Катя запнулась, закрыла лицо руками. Дед Игнат продолжил:
— Страх и срамота, как ироды глумились над нашим человеком. Палками заставили заложников оправляться ему на голову... Замучили его до смерти...
Замолчал дед Игнат, опустив голову на грудь. До боли стиснув губы и сжав кулаки, молчали партизаны, прислушиваясь к всхлипываниям девушки.
— А когда срок на выдачу «партизана» прошел, нас повели на пустырь вешать, — глотая слезы, возобновила рассказ Катя. — Народу там было — ужас сколько! С утра еще согнали. Староста опять объявил, что тому, кто укажет «партизана», дадут большую награду, а заложников отпустят по домам. Никто не шелохнулся. Тогда полицаи подвели первых шесть заложников к виселицам. Стали уже веревки прилаживать. Страх что было!.. И тут вдруг из толпы вышел Гриша Бугримович. Нарядился в новый костюм, как в праздник на танцы... Смотрим, полицаи его остановили, потом подошел к нему староста. Сколько людей было на пустыре — все шумели, плакали, причитали, а тут вмиг смолкли. Тихо стало, будто и нет никого. Староста подвел Гришу к коменданту. Они о чем-то переговорили, потом Гриша закричал:
«Я знаю, кто кинул гранату в господина коменданта! Человек этот тут. Пусть отпустят заложников — я выдам его, а не отпустят — смерть приму, но не скажу!»
— Коменданту, конечно, нечего было опасаться обмана. Этих ли, других ли заложников он всегда сможет переловить. А обманщику тогда ясно — конец! Нас отпустили. Бросились мы бежать к своим, втиснулись в толпу, а Гриша опять кричит во весь голос:
«Товарищи, прощайте! Это я кинул гранату в фашиста!»
— Только я успела обернуться и взглянуть на него, — продолжала Катя, — как на том месте, где он стоял рядом с комендантом, старостой и полицаями, вспыхнуло пламя. Поднялась целая гора огня и земли. Такой взрыв раздался, что мы еле на ногах устояли, а потом побежали кто куда... Суматоха поднялась — ужас!..
— Коменданта — наповал. Старосту и еще какого-то немца убило на месте. Только начальника полиции чуть живого увезли в госпиталь. Должно быть, к тому врачу... А от Гриши нашего и следа не осталось... Говорят, он опоясался взрывчаткой...
— Поди знай! Мы-то считали его шебутным, а на деле он вон какой отчаянный оказался! — восхищенно отозвался дед Игнат. — Его мать сказывала, что накануне заходил к ним Кирилл Агеевич и долго о чем-то говорил с Гришей. Шукал я танкиста у всем силе, да нема его. Должно быть, знал солдат, что Григорий собирается сделать. Оттого, видать, теперь и скрылся...
— Может, и так, — заметил Ларионов, здоровяк в немецком френче. — А парень-то был орел настоящий!
— Да! Такое на века запомнят люди, — поддержал его другой.
— Это верно, товарищи, — заключил молчавший до сих пор командир разведчиков старший лейтенант Антонов. — Но сейчас надо подумать вот о чем: боюсь, что фашисты в отместку спалят село и уничтожат всех жителей...
— И мы так-то думаем, — перебил его дед Игнат. — Но то будет ли, нет ли — еще неведомо, а вот Бугримовичам беды не миновать, ежели начальник полицаев смерти избежит. Катьке тогда тоже несдобровать. Это уж точно! Ведь он, поди, не запамятовал, что Григорий зимой молил его не отправлять Катьку в Германию, дескать, женится на ней... Это уж сволота такая, что может все припомнить!
— А не пустить ли в расход того полицейского начальника вместе с врачом — мадьяром или кто он там, черт его батьку знает?! — заметил Ларионов.
— Верно! — отозвался один из разведчиков. — Чего чикаться с ними! У немцев сейчас своих раненых хватает. Недосуг им лечить приспешников-полицаев. Точно! Убрать надо того мадьяра в белом халате и тогда уж некому будет воскрешать предателей...
Антонов испытующе посмотрел Кате в глаза. Девушка почувствовала, что партизаны чего-то ждут от нее, возлагают на нее какие-то надежды. Она неопределенно пожала плечами, смахнула со щеки слезинку и твердо сказала, что готова выполнить любое поручение.
— Задание, которое дадим вам, Катюша, нелегкое, — сказал Антонов, продолжая пристально разглядывать девушку. — В районный центр сходите?
— Почему же нет? Конечно, схожу.
Взвешивая каждое слово, стараясь предусмотреть все обстоятельства, Антонов изложил задачу. Договорились, что на предварительную разведку в районный центр, где находится госпиталь, пойдет Катя, а связным это время будет дед Игнат.
Уже через несколько дней старик пришел к партизанам с первым донесением. В нем Катюша сообщала, что лечащий врач пообещал «в скором времени поставить на ноги начальника полиции», а тот грозится после выздоровления «не оставить в селе ни одной живой души».
Теперь партизаны уже не сомневались в том, что в селе вот-вот будет учинена кровавая расправа.
— Немецкие дохтора и не заглядывают у палату, где лежат их прихвостни, — добавил от себя дед Игнат. — Ежели б не тот дохтор — мадьяр аль бельгиец, — начальнику полиции давно б хана... Але ж везет подлюге!
Партизан Ларионов вновь заговорил о том, что надо поскорее убрать начальника полиции, а заодно и его спасителя врача.
