Чойбалсан насторожился, весь подался вперед:
— Вот как!..
— Японцы, как видно, очень серьезно рассчитывают на нашу ссору с американцами и англичанами, — продолжал Тевченков. — Ведь мы и наши союзники по-разному смотрим на будущее Юго-Восточной Азии. Это всем ясно. Вот японцы и хотят, чтобы мы на этой почве вцепились друг другу в чубы. А в такой обстановке не трудно уйти из-под удара, да еще и в союзники кое-кому напроситься. Гитлеровцы ведь тоже питали такую надежду — расколоть нас.
Эта мысль весьма заинтересовала и озадачила Чойбалсана.
— Не здесь ли разгадка всех загадок? — спросил он, посмотрев на Малиновского. Тот согласно закивал головой.
— Да, да, у них теперь это единственная надежда на спасение. Не исключено, что Ямада попытается увести свои дивизии в Центральный Китай на соединение с Окамурой.
— А наш правый фланг — Плиев с цириками? — Чойбалсан сверкнул узкими глазами. — Я сегодня получил хорошее донесение от Цеденбала: передовой отряд цириков подходит к Ляодуну.
— Это хорошо. Нам надо скорее выходить к океану и кончать эту вторую мировую. Хватит. Почти шесть лет длится. Людям нужен мир.
Они склонились над картой южной Маньчжурии, где действовала советско-монгольская конно-механизированная группа, и начали обсуждать, как скорее завершить окружение Квантунской армии, отрезать Ямаде путь в Центральный Китай.
...Державин вернулся в свою юрту перед рассветом. Не раздеваясь прилег на раскладушку, но уснуть никак не мог — обдумывал все, что услышал у командующего фронтом, прикидывал, что еще можно предпринять для скорейшего завершения Маньчжурской наступательной операции. Только на восходе солнца он чуть-чуть задремал, но его разбудил все тот же начальник узла связи, которому он сам приказал будить его при надобности в любой час ночи.
— Товарищ генерал, обратно важная новость...
Генерал поднялся не спеша с раскладушки, глянул спросонья на всклокоченного связиста, спокойно взял у него листок бумаги, зажег свет. Перехваченная радиограмма шла открытым текстом из Токио в Чанчунь — главнокомандующему Квантунской армией, в ней было много пропусков, путаных слов (видимо, трудно поддавалась переводу), но суть была ясна: император Японии Хирохито повелевал Ямаде капитулировать.
Утром собрали Военный совет, начали обсуждать, как скорее разоружить японские дивизии, отсечь им пути отхода к южным портам, еще не занятым нашими войсками. Член Военного совета Тевченков предложил отправить в штаб Квантунской армии парламентеров с ультиматумом о безоговорочной капитуляции, а вслед за ними — воздушный десант с уполномоченным Военного совета для приема капитуляции. Его поддержал замкомандующего Ковалев, только что прилетевший из танковой армии. Он был в просторном белом кителе, отчего густая щетка его неседеющих усов казалась еще чернее.
— Танки свою задачу выполнили. Теперь для завершения дела нужны мобильные летучие отряды, — заключил он и совсем тихо добавил, подняв просящие глаза на Малиновского: — Сочту за высокую честь, если командующий фронтом и Военный совет найдут возможным направить меня с десантом в штаб Квантунской армии. Ох, как хочется повидать старых «приятелей»! Вспомнить и сорок первый, и сорок второй — словом, поговорить по душам...
Малиновский с пониманием посмотрел на своего заместителя. Сколько крови попортил Ковалеву за войну кичливый и наглый Ямада, сколько вытянул из него жил! Естественно, что он хочет теперь взглянуть на своего мучителя. «Ну что ж, пусть летит», — подумал маршал и кивнул головой:
— Не возражаю, Михаил Прокофьевич. Только об этом после. Прежде мы должны решить вопрос о парламентерах. О десанте речь поведем, когда Ямада примет наш ультиматум.
Парламентерскую группу из пяти офицеров и шести автоматчиков решили направить на транспортном самолете Си-47 в сопровождении эскадрильи истребителей сначала в город Тунляо, в одну из авангардных частей. Оттуда, после окончательных уточнений, группа направится в Чанчунь. Подумали и о мерах предосторожности: при посадке на аэродром эскадрилье истребителей следует разделиться на две части. Одна приземлится вместе с транспортным самолетом, другая для безопасности будет блокировать аэродром. Перед вылетом надо потребовать от Ямады гарантию на перелет. Уполномоченным командующего фронтом для вручения ультиматума назначили полковника Артеменко из оперативного управления штаба фронта и пригласили его на заседание Военного совета. В кабинет вошел крутолобый черноглазый офицер с глубокой морщинкой у переносья. Держался он просто, непринужденно, соблюдая ту разумную умеренность, которую превосходно чувствуют в общении со старшими бывалые кадровые офицеры. Малиновский окинул его добрым внимательным взглядом, сообщил о решении Военного совета.
— Благодарю за доверие, — ответил тот без всякого подобострастия, за которым некоторые малодушные люди прячут иногда свою робость.
— Подробный инструктаж получите у генерала Державина. Я бы хотел обратить ваше внимание лишь на главное — на самую суть вашей миссии. А состоит она вот в чем. — Малиновский встал из-за стола, медленно повернулся: — Вопрос о капитуляции Японии уже решен. Беда в том, что в Чанчуне, да и в Токио, конечно, всерьез помышляют о том, чтобы сохранить остатки Квантунской армии для использования их в своих неблаговидных целях. Вот они и тянут, волынят, стремятся втянуть нас в переговоры. Этот пройдоха Ямада попробует и вас поводить за нос. Вы стойте на своем. Ни шагу от ультиматума. А в нем сказано прямо: прекратить огонь, сложить оружие, сдаться в плен. Так и только так!
— Я вас понял, — сказал Артеменко.
— И еще одно. Прошу иметь в виду: ваша миссия небезопасна. Мы не знаем, как вас встретят японцы. Всякое может быть...
— На то и война, — едва заметно улыбнулся полковник и с тем же спокойствием попросил разрешения приступить к выполнению задачи.
После заседания Военного совета Державин задержался у командующего, чтобы согласовать текст радиограммы в штаб Квантунской армии. Когда все было сделано, как бы между прочим спросил:
— Потом, значит, полетит Ковалев с десантом? Правильно, подходящая фигура. — Он помолчал и, приподняв рассеченную бровь, продолжал: — Позвольте вам напомнить, товарищ командующий, о том, что в штабе фронта еще имеются забайкальцы, которые знают местный театр и имеют личные счеты с японцами...
— Понимаю. Себя имеешь в виду, дипломат?
— В том числе и себя. Как-никак на маньчжурской границе с тридцать второго года. Расу Ямато изучил — больше некуда. Так что прошу при случае иметь в виду и мою кандидатуру.
— Хорошо, учтем. Нам придется посылать своих представителей в штаб Третьего фронта. Хотите полететь в Мукден в гости к Усироку Дзюну?
— Конечно хочу. Что за вопрос?..
— Вот и отправляйтесь вместе с Притулой. Политработник он опытный, знающий. Предварительно свяжитесь с Жилиным или Волобоем, пусть вам для пересадки аэродром приготовят. Там и десант скомплектуете. Кстати, и горючего им подбросите.
Державин вышел от командующего фронтом довольный. Предстоящий полет в Мукден обрадовал его, наполнил новыми думами, заботами. Для комплектования воздушного десанта маршал предложил на выбор два передовых отряда — Жилина и Волобоя. Конечно же, он полетит к Волобою. Там, в ветровском батальоне, ему знаком каждый офицер, а в будыкинской роте, которая несла на Бутугуре охрану границы, — почти каждый сержант и солдат, начиная от старшины Цыбули и кончая Поликарпом Посохиным. Кроме того, там Викеша — знаток здешних языков и обычаев. Без такого человека трудно обойтись в столь серьезном деле.
Генерал вручил начальнику узла связи обращение советского командования, тут же составил шифровку для Волобоя, потом зашел в комнату дежурного и стал терпеливо ждать ответа из Чанчуня.
Ждал час, два.
Сначала сидел за столиком, курил трубку, потом начал ходить из угла в угол, подошел к окну. Напротив стоял домик командующего. В открытом окне виднелась плотная фигура Малиновского. Маршал тоже ждал ответа.
Весь штаб ждал этого ответа. А его все не было.
— Молчат? — спросил Державин начальника узла связи.
— Молчат... — угрюмо ответил тот.
— Ну что ж, не сразу, не вдруг. Им обсудить надо. Дело серьезное. Заседают небось до седьмого пота...
В томительном ожидании прошли сутки. Державин несколько раз заходил к разведчикам, от них — к связистам, возвращался к себе в юрту, а потом повторял все сначала. Из Тунляо его «бомбили» радиограммами парламентеры — просили разрешение на вылет в Чанчунь. Но что им ответить, если Чанчунь не давал гарантий?
Молчание японцев раздражало Державина, но он никому не показывал своего гнева — не кипел, не чертыхался, как другие. Весь гнев держал в себе, разговаривал спокойно, и это спокойствие невольно передавалось всем, с кем он общался.
