Молчание японцев раздражало Державина, но он никому не показывал своего гнева — не кипел, не чертыхался, как другие. Весь гнев держал в себе, разговаривал спокойно, и это спокойствие невольно передавалось всем, с кем он общался.
Под вечер следующего дня Державин пошел к командующему.
— Молчат? — спросил Малиновский.
— Молчат, — ответил Державин. — А что им спешить? Они и будут молчать да втихаря творить свое дело. Нам-то зачем терять драгоценное время? Мы почему сидим сложа руки? Делать нам, что ли, нечего?
— Что же ты предлагаешь?
— Предлагаю сегодня же отправить меня в Мукден.
— Без гарантии на перелет? — спросил Малиновский.
— Ну и что же? По крайней мере, выведем их на чистую воду, проясним отношения.
— Человеческой кровью прояснять отношения? Вы что, забыли Будапешт? Забыли Миклоша Штейнмица?
Перед глазами Державина встала промозглая, гремящая взрывами зима сорок четвертого года, пропахшие порохом, закопченные гарью кварталы венгерской столицы. Вспомнился ветреный день 29 декабря... У разрушенного костела, на дороге, стояла легковая машина. Над ней трепыхался белый флаг. У машины — Малиновский. Он провожал в окруженный Будапешт парламентера — капитана Миклоша Штейнмица — своего старого знакомого, с которым его свела судьба еще в Испании. Крепкие объятия, и машина рванулась вперед, прошла через боевые порядки державинской дивизии. Мощные радиорупоры предупреждали противника о выезде парламентера для вручения ультиматума. И вот печальный финал. Миклоша Штейнмица убили — растоптали установленные нормы, попрали международные законы.
— Я понимаю... — тихо сказал Державин, освобождаясь от нахлынувших воспоминаний. — Но где же выход? Сколько можно ждать? Может быть, в эту самую минуту, когда мы с вами говорим, Ямада погружает свои дивизии в эшелоны и отправляет в южные порты, в Центральный Китай «для поддержания порядка».
— Ты, конечно, прав. Но пойми: как же я пошлю тебя без всякой гарантии?
— А разве мы гарантируем жизнь солдату, когда поднимаем его в атаку? В конце концов, если не можете — не посылайте меня приказом. Я полечу сам, добровольно. Вы только не препятствуйте.
Малиновский кашлянул, сел за стол и начал писать новое обращение к главнокомандующему Квантунской армией. Заканчивалось оно категорическим требованием:
«В последний раз требую обеспечить и подтвердить гарантию на перелет. В случае нарушения международных правил вся ответственность ляжет на вас лично.
Р. Я. Малиновский, командующий Забайкальским фронтом, Маршал Советского Союза».
Он поставил жирную точку, протянул бумагу Державину:
— Если и теперь не ответят, черт возьми, полетим без приглашения.
Для ускорения дела Державин и эту радиограмму сам отнес на узел связи.
И снова потянулись длинные часы ожидания.
День и ночь радисты передавали в эфир — то ключом, то в микрофон — обращение советского командования, но Ямада не отвечал ни единым словом.
Молчал Ямада.
Четвертые сутки лили дожди.
Вздулись реки и речушки, затопило обочины дорог, земля растекалась, будто кисель. А дождь все шел и шел — непрестанно, с ожесточением, будто разверзлись хляби небесные и на землю хлынуло все, что скопилось там за многие годы.
Волобой, когда был в горах, рвался на Маньчжурскую равнину, а вышел — сразу сник: чего здесь больше — ровной земли или воды? Не видно ни неба, ни горизонта. Размыло дороги, снесло мосты и переезды. В водоворотах кружили сорванные ветром птичьи гнезда, белели животы мертвых ящериц.
Танки еле ползли по размытым дорогам. За ними тащились забрызганные грязью бронетранспортеры, повозки и походные кухни. Сзади и по сторонам брели пехотинцы с намокшими скатками за плечами. И казалось, все это — и люди, и танки, и грузовики — двигалось не своим ходом, а плыло, подхваченное сбегавшим с гор водяным потоком.
В первый день преследования недобитого японского стрелкового полка Волобой без устали метался на своем виллисе вдоль танковой колонны — осматривал бригаду, готовился к приему пленных. Но командир полка Токугава не спешил сдаваться — минировал дорогу, задерживал головную походную заставу сильными артиллерийскими засадами, а сам уходил все дальше на юго-восток.
Евтихий Волобой не знал и не мог знать, что происходит в стане противника, не ведал, о чем озабоченно толкуют в наших высших армейских штабах, но по поведению Токугавы чувствовал: происходит что-то неладное.
— Что за чертовщина? Почему он так долго не получает приказа о капитуляции? — размышлял комбриг и, не найдя ответа, невесело пошутил: — Дывлюсь я на небо тай думку гадаю...
Иногда у комбрига появлялось желание налететь на упрямого Токугаву, уничтожить остатки его полка — проучить спесивого самурая. Но от такого намерения он себя удерживал. Прежде всего он не располагал горючим и боеприпасами для серьезного боя: горючее съели горы, а снаряды поизрасходовали в боях за Холунь. Да и не было необходимости затевать бой, если уже объявлено о капитуляции. Зачем губить людей?
Виллис Волобоя медленно тащился по размытой дороге. Дождь стекал по ветровому стеклу, «дворники» не успевали смахивать воду.
У затопленного переезда в кювет опрокинулся на бок штабной автобус. Волобой выскочил из машины узнать, что с Туманяном. Все обошлось благополучно. Автоматчики поставили автобус на колеса, прицепили его к тягачу. Выбираясь из вязкой котловины, командир бригады увидел чумазого, обляпанного грязью Иволгина.
— Вот так-то, дружище, добывается венец победы, — сказал Волобой. — Сколько труда требует... Идем, идем — и конца нет. Слышал, тряхнуло тебя под Холунью? — Комбриг хитровато прищурился.
— Было дело, да прошло.
— Ну, твое счастье. А еще слышал я, что ты не можешь найти своего командирского места в бою. Прикрывать взвод вздумал?
Иволгин молчал, сосредоточенно глядел себе под ноги. Комбриг тоже помолчал, потом заговорил снова:
— А не находишь ты командирского места оттого, что трудное это место. Я так думаю: наша профессия — самая тяжелая на земле. И признаться, тревожусь: для тебя ли она? Не уйдешь ли?
— Куда мне идти?
— Может, в артисты махнешь после войны. Голос у тебя звонкий! Будешь на сцене тянуть арию про сердце красавицы. Ты хоть старых знакомых не забывай — контрамарками обеспечивай.
— Понимаю: сплавить хотите как негодный элемент.
— Зачем тебя сплавлять? Сам сбежать можешь после войны.
— Рано об этом, — ответил Иволгин и побежал за танком.
Комбриг шагнул к своему виллису. Там сидел Сизов и бранил синоптиков, которые, по его мнению, не дали точного прогноза погоды, а заодно и авиаторов, не сумевших вовремя забросить в бригаду горючее.
Евтихий Волобой знал: ни авиаторы, ни синоптики здесь ни при чем. Всех известили, что в августе в Маньчжурии идут обильные дожди. Поэтому наводнения тут бывают не весной, а осенью. Почему же тогда операцию начали именно в августе? Не просчет ли?..
Нет! Если командующий Квантунской армией генерал Ямада не предполагал, что русские танки решатся пойти через Хинган, то тем более он не мог допустить, что это произойдет в августе. Мы достигли как бы двойной внезапности удара.
Пока командир бригады и начальник штаба обсуждали, почему же не сдается Токугава, на обочине появился Викентий Иванович со сводкой Совинформбюро, которую Туманян принял по радио. После ушиба при переходе через Хорул-Даба начальник политотдела не мог ходить,, но все-таки нашел для себя дело: принимал по радио последние известия, а Русанов распространял их по всей бригаде.
— Вести с фронтов получаете хорошие, а Токугава все-таки не сдается, — заметил комбриг.
— Возможно, мы тут сами виноваты, — посетовал Сизов. — Так наседаем, что ему и с начальством связаться некогда. Да и есть ли у него какое начальство, есть ли связь? Пленный поручик говорил, что они в первый же день войны потеряли штаб своей дивизии. Надо бы... Пуля щелкнула по ветровому стеклу, брызнула стеклянная крошка.
— Вот паршивец! — сплюнул в сторону Волобой, сбрасывая с колен осколки.
— Это Ямада капитулирует, — съязвил Ахмет.
Автоматчики, ехавшие позади на бронетранспортере, спешились и цепью пошли прочесывать кусты возле дороги.
Вскоре комбригу доложили, что передовую походную заставу обстрелял отряд японской пехоты. А под вечер, когда вязкую, хлюпающую степь окутала темнота, из головной походной заставы сообщили: японская батарея преградила путь танкам.
— Час от часу не легче, — вздохнул комбриг.
Танковая колонна подтянулась к лысому взлобку, расположенному между рекой и болотами, и остановилась на ночной привал.
