— Любимова не знаю.
— Узнаете. Он в Москве, ждем его со дня на день. Помедлив, он резко добавил:
— Предупреждаю: в турбинном обстановка сложная и не очень дружная. Лебедь в облака, а щука в воду, или как это там в басне. Не торопитесь вставать на одну из сторон.
Вскинувшись, Аня ответила:
— В склоках никогда не участвую.
— А я и не допускаю склок, — спокойно сказал Немиров. — Но бывает, что не склока, а разнобой. Постарайтесь заняться делом и только делом.
Теперь Аню еще неудержимее потянуло в цех — увидеть, разобраться, что-то (еще неведомое) исправить, в чем-то помочь. Но еще час ушел на неизбежные формальности. Когда все было закончено, ей посоветовали:
— Подождите часок, начался обеденный перерыв.
— Еще подождать? — воскликнула Аня. — Ну нет, спасибо!
Цех был все такой же и в то же время совсем другой: светлее и как будто просторней. Сейчас в нем было тихо и пусто, только в глубине цеха, возле продольно-строгального гиганта, прозванного «Нарвскими воротами», группой собрались рабочие, закусывая и беседуя. Ане хотелось поклониться гиганту, как хорошему знакомому, такими родными ей показались его солидные колонны. Она направилась было туда, но ее внимание отвлекли громадные станки, каких не было раньше. Расточный станок пронизывал своим блестящим валом, более длинным, чем вал мощной турбины, крупнейшую отливку знакомых, но полузабытых очертаний. «Выхлопная часть? — неуверенно припомнила Аня. — Очевидно, она, но насколько она больше, чем те, какие я когда-либо видала!»
Две уникальные «карусели» распластали свои круглые металлические площадки-планшайбы на половину пролета. Эти круглые площадки были так велики, что рядом с ними выглядела бы игрушкой обычная базарная карусель, давшая название хитроумным станкам.
Ох и сила!
Аня чувствовала себя как в незнакомом лесу, откуда без посторонней помощи не выбраться. Но одно ей было ясно: станков стало меньше, чем до войны, а мощность их намного увеличилась, и новая турбина намного крупнее тех, что изготовлялись когда-либо раньше. Вот и мостовые краны сошлись в вышине над махиной цилиндра низкого давления, уже охваченного стропами и готового в путь — к стенду. Значит, одному крану и не поднять?..
Аня беспомощно огляделась и призналась самой себе: «Боюсь!..»
Чтобы закончить первый, беглый осмотр, она направилась к стенду — металлическому строению с лесенками и перилами, всегда напоминавшему ей палубу корабля. На этом внутрицеховом корабле собирались в одно целое тысячи крупных, мелких и мельчайших деталей, в сложных сочетаниях составляющих турбину — большую, изящную машину, хранящую в своих пока еще неподвижных механизмах огромную рабочую энергию.
Сейчас машины еще не было. Аня разглядела на стенде только нижнюю часть корпуса и мысленно дорисовала всю машину с ее изогнутыми трубами и фигурной крышкой. Воображение воспроизвело турбину исключительной мощи, прекрасную по экономной целесообразности форм.
На стенке, ограждающей стенд, как и прежде, пестрели плакаты и объявления. Аня подошла к доске Почета, и оттуда на нее глянули из-под насупленных бровей зоркие, чуть улыбающиеся глаза, и сморщенные губы, полускрытые пышными усами, словно произнесли:
«А-а, вернулась! Весь свет объехала, а дома, видно, все лучше?» Мастер Клементьев, Ефим Кузьмич, строжайший из строгих, как хорошо, что вы здесь!
А вот еще одно лицо, будто бы и знакомое, только не вспомнить, кто же она, эта немолодая женщина с испуганным лицом и старательно вытаращенными глазами... Ох, ну и портрет! Аня ахнула и рассмеялась, прочитав, что это Екатерина Смолкина, стахановка-многостаночница. Катя Смолкина, громкоголосая и отчаянная, бой-баба, как ее называли в цехе,— как же ты оробела перед фотоаппаратом, и как же ты тут не похожа на себя!
А вот и Коршунов, еще до войны считавшийся лучшим специалистом на точнейших и ответственнейших токарных работах, старый коммунист Коршунов — волосы поседели, морщины углубились, а и сейчас, видно, крепок.
Больше знакомых Аня не нашла, но среди десятков молодых и старых лиц Аню привлекло одно, чем-то особо примечательное. Подпись сообщала, что это лучший токарь завода Яков Андреевич Воробьев. Аня внимательно вглядывалась: прямой нос, крепко сжатые, будто в какой-то строгой решимости, четко очерченные губы; светлые волосы зачесаны назад, но одна прядь так и норовит упасть на лоб. А свежие, умные глаза смотрят перед собой пристально и задумчиво, пожалуй даже ласково. Интересно, каков он в жизни, этот Яков Воробьев? Случайное тут выражение или на этот раз фотоаппарат уловил характер?
Молодой паренек шел навстречу Ане, с увлечением подкидывая ногой виток металлической стружки.
— Товарищ Полозов в цехе? — спросила у него Аня.
— В столовую пошел, вы подождите, — по-хозяйски посоветовал паренек и прошел мимо, снова будто ненароком подкинув стружку, как футбольный мяч.
Аня еще не дошла до стеклянной двери цеховой конторы, когда оттуда выскочил рослый плечистый человек в синей робе, с пятнами машинного масла на скуластом веселом лице.
— Анечка! — закричал он во весь голос, сжимая ее руки в своих широких ладонях. — Прекрасный сон или явь? Анечка Карцева!
— Витя Гаршин? Здесь? — тихо сказала Аня, не отнимая рук и не глядя на него. Это был единственный человек из ее прошлой жизни, которого она не ожидала и не хотела встретить.
Выйдя из столовой на обширный заводской двор, Алексей Полозов остановился и зажмурился. Примятый колесами и присыпанный копотью выпавший вчера снег все-таки победно сверкал на солнце, а на его искристой поверхности вспыхивали темным, но тоже слепящим блеском черные крупинки кокса.
«К весне повернуло», — подумал Полозов, вдыхая холодный, уже по-весеннему влажный воздух.
По двору к столовой быстро шел человек без пальто, в надвинутой на лоб кепке и в теплом шарфе, дважды обмотанном вокруг шеи. Полозов узнал секретаря парткома Диденко и усмехнулся: до того быстр и подвижен человек, что и пальто ни к чему. Таким он был и десять лет назад, когда Алексей поступил на завод, — руководитель монтажников, агитатор, заводила во всяких общественных делах, человек кипучей энергии и широкой души. За эти годы он очень изменился, но перемена была внутренняя, облик и повадки остались те же. Никогда он, видимо, не задумывался над тем, какое впечатление производит, достаточно ли солиден. Если надо побежать — побежит, если весело — веселится, а работает со страстью, с пылом, иногда с яростью; порою кажется: ничего-то он не замечает вокруг, а приглядишься — все приметил и лукаво посмеивается: «Что, не укроешься от меня? То-то».
— А-а, Полозов! — закричал Диденко, подходя, и протянул инженеру покрасневшую от холода руку. — Тебя-то мне и нужно! Слыхал новости? Прямо голова кругом!
И тут же, как бы опровергая собственное утверждение, обстоятельно и здраво рассказал:
— Звонили из Москвы. Краснознаменские стройки идут ускоренным темпом. Технику туда подбросили самую мощную. В общем, пуск новых заводов всячески форсируется. Первая очередь металлургического вступит в июле, машиностроительный заработает к седьмому ноября. Алюминиевый завод обещают пустить вместо января в октябре... Все идет к тому, что Краснознаменка должна дать ток раньше, чем намечалось. Строители станции, говорят, взяли социалистическое обязательство досрочно закончить станцию под монтаж турбин, первую очередь — к июлю, вторую — к октябрю. К октябрю! Понимаешь, чем это пахнет? Немирову намекнули: со дня на день ждите вызова — так, мол, и так, товарищи турбинщики, дело за вами, не подводите. Мы досрочно, и вы досрочно. А?
— Мы — досрочно?
Диденко весь вскинулся:
— А как же без нас? Что ж они, вместо турбин макеты поставят? — И задумчиво проговорил: — Так оно и идет. Как в механизме хорошем: зубчик за зубчик цепляется и всю махину тянет. Отчего ты молчишь? — неожиданно спросил он.
Полозов пожал плечами, глаза его были устремлены куда-то вверх, на искрящиеся крыши цехов.
— Видишь ли, Николай Гаврилович, — сказал он медленно, — сделать можно все... Все! — с силой воскликнул Полозов и добавил так же медленно: — Но тогда не обойтись нам без ломки. И большой ломки.
— Ну так что же? — спокойно откликнулся Диденко и требовательно, в упор поставил вопрос: — А что именно ломать?
— Многое. Начиная с организации и стиля руководства.
Диденко слегка кивнул головой, помолчал, задумавшись, а затем осведомился, приехал ли Любимов.
— Нет еще, — недовольно буркнул Полозов. Диденко чуть заметно улыбнулся, взял Полозова за рукав и дружески сказал:
— А ты не ершись. Тут не один человек и не два решать будут. Ведь если подойти с административной точки зрения, ответ может быть один: нет. Знаешь, что дают подсчеты и калькуляции: столько-то станков, столько-то человеко-дней, столько-то материалов, столько того и другого... А тут мозг, душа и сердце. И тогда самые точные подсчеты вдруг оказываются неточными. А подсчеты, друг, все-таки очень-очень нужны. Именно сейчас. Чтоб потом неожиданностей не было... Ну, я пошел, — он повернул к столовой. — А ты подумай, Полозов, хорошенько подумай. Прежде чем людей поднимать, нужно себя самого до конца...
