Нюра.
— Ты что, москвичка, сидишь, как святая? Больная, что ли? — Тебе-то что? Какая я тебе москвичка?
— А кто про Москву выдумал? Пофасонить захотела?
— Не лезь ко мне. Уходи.
— Обиделась... Я же не со зла сказала. Вижу, сидишь скучная, и подошла. Сказать тебе ничего нельзя. А еще подруга.
— Была подруга.
— Ах, вот как?
— Леля у тебя подруга. Во всем подражаешь ей. Только...
— Что только?—насторожилась Нюра.
— Ничего. Сама знаешь.
— Думаешь—■ дружу с ней потому, что атаманская дочка? Да? — Отстань.
— Дура ты после этого, вот что!—вспылила Нюра.
— Ну и пусть.—тихо ответила Оля.—Ты умная... Она, Лелька, с Симочкой дружит, а к тебе только так... А ты лезешь к ней. Она перед тобой ломается, а ты не видишь. Я вот знаю, как она над твоими башмаками смеялась, и Симка смеялась.
Нюра смутилась.
— Врешь ты... Врешь,—сказала она и сдвинула брови. Оля молчала.
— Врешь,—еще раз повторила Нюра и отошла. Вдруг оглянулась и, топнув ногой, крикнула: — Кацапка! — и выбежала из класса.
Оля вскочила. Правда, ее уже не раз старались уколотъ тем, что она не казачка, но чтобы кто-нибудь в лицо кричал так... «А Симочка? А Райка? А Верка Мозгалева? Они ведь тоже не ка-зачки,—думала она,—а чего же перед ними никто не кичится? Небось, Райку никто кацапкой не назовет». От досады Оля готова была заплакать. До конца уроков она сидела молча, а когда раздался звонок, первой собрала книги и пошла домой.
Дома, во дворе, отец уже развел мангал и чистил сапожным, ножом картошку.
— Подожди, я сама,—Оля отобрала у него нож.
Приготовила обед. За столом сказала:
— У Нюрки ночью во дворе воры были. Фуражку их там нашли...
— Кто нашел?—отец не донес до рта ложку.—Кто?
— Нюркина тетка.
— Тетка?
Он встал и положил ложку на стол.
— Тетка, говоришь?
— А Дашка ту фуражку подобрала и спрятала.
— Ах, вот как?—отец облегченно- вздохнул и сел.—А еще что ты слышала?—уже спокойнее спросил он и снова взялся за лож-ку.—Не говорили, на кого думают?
— Нет.
- Гм... Воры... А ты про это- помалкивай. Воры... Значит, Даша фуражку спрятала? Так... Ну ладно...
—• А Нюрка меня кацапкой назвала. Гордится, что казачка. — А ты?
—• Я ничего не сказала. Убежала она.
— Казаки, неказаки...—Отец помолчал, махнул рукой.—Бед-ным казакам тоже несладко. Вот дашин отец — Яков Алексеевич... Ты с Дашей дружи.
— В школу она не ходит.
— Знаю. А ты бы научила ее грамоте.
— Я? Не сумею я.
—■ А ты попробуй.
Отец сел за работу. Оля убрала посуду и вышла во двор. Неожиданно открылась калитка и появилась Даша.
— Легка на помине!
— Я к Андрею Федоровичу... Пойдем в сени.
Там она осторожно достала из узелка фуражку.
— Отдай батьке...
— Что?—Оля оторопела. Она "быстро сунула фуражку за ящик и, схватив Дашу за руку, потащила за собой во двор.
— Погоди, погоди... Сейчас... Твой батька был у нас в хате.— Даша опасливо посмотрела по сторонам.—И еще один человек
был. Сидят, разговаривают...—Даша снова посмотрела вокруг се-бя.—Вдруг входит Степа, такой испуганный! «Там, говорит, — какие-то двое на улице стоят и все через плетень заглядывают. Увидели меня и за деревом притаились». Поняла? И вот отец твой и тот человек, что с ним был, как распахнут окно, да как выпрыгнут! И через нюркин двор убежали. А собаки лай подняли. Мать моя твоему отцу вдогонку фуражку бросила, а он, должно быть, не видал и не поднял ее. А утром приходит из правления один казак и говорит: «Покажите фуражку, что воры обронили». Это уже нюркина тетка раззвонила. А мама говорит: «То не воры обронили, то в сарае у нас давно старая шапка валялась, а собака ее вытащила. Мы сами думали, что чужая, а, как разглядели, видим—наша». А казак свое: «Покажите». А мама ему: «Да я, ее уже спалила. От нее одна зараза». Казак и ушел. Тут мы и давай фуражку прятать. А теперь я ее и принесла тебе. Вот и все.
— Нет, не все... А что у вас отец делал? Зачем ему бежать было? Не понимаю. И кто еще был у вас с отцом?
— Кто был—не знаю. Я сама его первый раз видела. А убежали они потому... Ты смотри, чтобы никто не знал, а то... Олька, ты молчи про это. Я сама не знаю, что они говорили, только если кто узнает, отец сказал—арестовать могут. Они там говорили про лелькиного отца, еще про кого-то, про Мишкиного отца Ивана Макаровича. Кабы я знала, я бы слушала, а то мне неинтересно, я и не слушала. А когда они бросились бежать, гут я испугалась. Вот видишь как.
— Теперь я знаю,—тихо сказала Оля.—Только я боюсь... А ты боишься?
— А. то нет?
. —• И Нюрка сегодня в школе болтала про это. Ох, и злая она на меня.
— Она теперь с Лелькой дружит,—грустно сказала Даша.— А бывало мы с ней сойдемся у плетня и все разговариваем, разговариваем... Она неплохая была, я знаю... Это тетка у ней ведьма. Нюрка до Лельки тянется, в барышни лезет.
— Да... А ты в школу не ходишь?—осторожно спросила Оля.—Давай я тебя научу грамоте.
— Смеешься?
Оля побежала, принесла тетрадь, карандаш.
— Гляди. Видишь домик, а посередке перегородка. Это «а». А вот это...—и Оля показала еще две буквы. Даша конфузилась, боялась, как бы не осрамиться, морщила лоб, старалась угодить неожиданной учительнице.
— Нескоро выучишь ты меня.
— Нет, скоро,—храбрилась Оля.
— Чудная ты, — Даша с удивлением посмотрела на подругу. — Ну да ладно... Я еще приду...
Она ушла.
— Ты что?—спросил отец, когда Оля вернулась в хату.
— Ничего... Даша приходила. Фуражку...
— Как?—насторожился отец.
— Я спрятала... Боюсь...
Отец встал.
— Ты что же? Может, думаешь, что я на самом деле вор?
— А?—Оля растерялась.—Что ты, папа... Я не думаю. Я и не думала. Я... я знаю. Я все знаю... Даша мне сказала...
— Что сказала?
— Папа, ты...
Она запнулась. Потом набралась храбрости и спросила тихо:
— Ты... большевик? Да?
Отец удивился.
— А ты понимаешь, что это значит?
— Понимаю. Это...
НО' тут кто-то вошел в сени, и разговор их оборвался.
Покончив
