class="p">— Идем, Гришка! — Мишка решительно пошел к калитке.
— Вот человек... Распалился... Куда ты? — окликнул его Федя.
Мишку душила злоба.
— Жаба ты рябая! — крикнул он и, хлопнув калиткой, ушел. Поднялся и Гриша:
— Я тоже домой. Поздно уже.
— И нам пора,—спохватилась Симочка.
Они стали прощаться. Вдруг где-то близко раздался выстрел и кто-то быстро пробежал по улице.
— Ой, что это?—испуганно прошептала Симочка.
Все долго стояли и слушали.
— Стреляли... — наконец, первым прервал молчание Гриша.— Федька, ты как думаешь: из нагана?
— А то из чего же?
— Теперь по ночам часто стреляют,—шопотом сказала Леля.
— Большевиков ловят,—пояснила Рая.—Я наверняка знаю,, папа мне говорил.
Где-то неистово залаяли собаки, где-то протарахтела запоздавшая фура, и опять все стихло.
— Пошли, Федька, домой, — решительно сказал Гриша.
— И мы,—спохватилась Симочка.—Проводите нас.
— А сами не дойдете?—усмехнулась Нюра и пошла к калитке. Вслед за ней ушли и другие. Леля закрыла калитку на щеколду и, испугавшись темноты, побежала в комнаты.
Vil
В станице все чаще и чаще стали собираться митинги, все горячее разгорались споры.
— Что же это такое?—кричал кровельщик Сазонов.—При ца_. ре нас в три дуги гнули, а царя сбросили, так в станице попреж-нему будет атаман сидеть? В России давно уже советская власть, а здесь что? Атаман да Иван Макарович? Что один, что дру-гой—сам себе царь, сам себе государь. При царе мы. перебивались с хлеба на квас, а без царя — с кваса на хлеб. За что ж кровь проливали? Где же она, та свобода?
Роптали и казаки. Не все, конечно, а кто победней. Дашин отец, например, часто говорил на митингах: «Званье-то наше казачье, а жизнь—собачья».
А как-то вылез на трибуну и сам Иван Макарович Садыло,. Он важно откашлялся, снял папаху, перекрестился, снова надвинул ее на бритую голову, солидно расправил бороду и начал:
— Браты-казаки!
Но не успел он начать свою речь, как в толпе уже поднялся шум.
— Да цыть вы!—грозили сторонники Ивана Макаровича,— что вы человеку говорить не даете? Чего рот зажимаете?
— Да хиба ж це человик? Це ж кулак. Кровосос!
— А ну, заткни себе глотку!
— Ишь! Позахватали себе все земли да еще под самой станицей, а нам за десять-двенадцать верст киселя хлебать. Что же это вам—старый режим? Что ж оно так и будет?
— Довольно! Наатаманствовались!
Иван Макарович бил себя в грудь кулаками:
— А вы что? В коммунию? Россейским кацапам продались?' А может, за тридцать сребренников, как тот Иуда Искариот?
— А ну, геть с трибуны, чучело!
И так почти каждый день. Шум, крики, споры. Но вот утром по станице разнесся слух, будто в Темрюке сбросили атамана и избрали Совет и что отряды красных партизан быстро движутся на Екатеринодар. Станичники заволновались. Одних эта весть обрадовала, других встревожила.
В тот же вечер Иван Макарович зашел к отцу Лели.
— А!—обрадовался тот,—садись с нами ужинать. Будь гостем. Что нового?
Иван Макарович поздоровался со всеми. И Леле он протянул широкую красную руку. Присел. На его серой, тонкого сукна черкеске белели оправленные в серебро костяные гозыри. На поясе висел длинный, тоже оправленный в серебро, кинжал.
Принимая от атаманши тяжелый граненый стакан, до края наполненный черно-красным вином, Иван Макарович слегка наклонил свою гладко выбритую голову и сказал:
— Дай боже!
Сделал два-три глотка, облизал языком усы.
— Добре!—похвалил он вино и вздохнул.—А всех этих крикунов, что на базаре ораторствуют, трогать пока, так думаю я, Евсей Михайлович, боже избави, не следует, а на заметку взять— это дело другое. А там видно будет. Надеюсь на господа бога, что казачество до такого позора не допустит, чтобы у нас на Кубани всякая голытьба верховодила. Даст всевышний, когда мы постановлением станичного схода всех этих крикунов, горлодеров и бесштанников из станицы попросим честью. Скажем: «Вот вам, господа хорошие, бог, а вот порог».
— Ясно,—подтвердил атаман и повеселел.—Иначе и быть не должно,
И он рассказал о своей недавней поездке в Екатеринодар. Улыбка постепенно сходила с его лица. Нерадостные вести привез он с собой.
— На Кубани,—сказал он,—еще так-сяк, терпимо, а вог на Дону плохо. Атаман Каледин пустил себе пулю в лоб. Красные войска Сиверса под Ростовом.
— Это верно?—насторожился Иван Макарович.
— Похоже, что верно,—атаман нахмурился.—Но что ж? От Ростова до Екатеринодара не так-то близко1. Хотя...
Он пристально посмотрел на Ивана Макаровича, тот поймал его взгляд и опять насторожился. Минуту оба молчали.
— Есть еще сведения,—понизив голос, сказал атаман и ближе придвинулся к гостю.—Только держи. Иван Макарович, язык за зубами. В Тихорецкой. Кавказской, Армавире тоже красные. Фронтовики. С турецкого фронта солдаты, ну и казаки есть, конечно.
— И казаки?—вздохнул Иван Макарович и, сжав кулак, постучал им по столу,-—Ничего, Евсей Михайлович, на Кубань мы не пустим большевиков, а с Кубани попросим не только тех, кто не носит казачьего- звания, но и кое-кого из казачков. Ведь есть и из нашего брата такие, что за мужиков и за их советскую власть распинаются. Есть. Евсей Михайлович, есть.
— Знаю. Осведомлен.
— С этих надо вдвойне спросить: и за смуту и за измену казачеству. И по божьему и по- человеческому закону.
— Вполне правильно. Подтверждаю.
— К примеру взять станичника Якова Безридного. Жил столько лет, был казак как казак, во всем подчинялся начальству, а сейчас ему советскую власть подай. В мозги ударило.
— Казак неимущий, вот и водится со всякой голытьбой.
— Но ведь казак! Казак он, я спрашиваю вас? Что ж с таким казаком делать?
— На фронте за измену разговор короткий.
— Вот именно, Евсей Михайлович, короткий. Расстреляют, и делу конец. За ваше здоровье! — он кивнул атаманше и, распра-
вив темные, но уже с проседью усы, запрокинул голову и, не отрываясь, выпил до дна свой стакан.
— Ау нас в школе тоже есть такие девочки, что за больше-виков,—развязно сказала Леля.—Честное слово, папа.
— Перестань, — остановила ее атаманша.
— А почему, — упрямо спросила Леля, —■ а почему про Ольку Гнездюкову все говорят, что ее отец большевик? Почему?
— Этот сапожник у меня давно на примете, — подтвердил Иван Макарович,—Это, я вам скажу, гусь.
— А шьет он, чорт чумазый, ловко;—Атаман, зевнув, откинул полы черкески и посмотрел на свои новые сапоги.—А то я бы его из станицы уже давно проводил нагайкой.,
— Да уж ты...
