(
сосна,
береза,
ель,
пихта и т.п.), где какие-либо системно обусловленные признаки отсутствуют, и ЛСГ «предметы мебели», «термины родства» и т.п., наличие структурной организации в которых не вызывает сомнений (подробнее см. в 27, с. 38 – 58; 26).
Как показывает анализ разнообразных лексических групп, наличие или отсутствие в них четкой структурной организации может быть объяснено не столько характером самого лексического значения, сколько тем, в какой степени освоена или в какой степени важна для данного языкового коллектива та область внеязыковой действительности, которая покрывается этой лексической группой. От этого в значительной мере зависит и количество самих слов, отражающих данную сферу человеческого опыта, и количество и дробность выделения значений внутри слова, и четкость дифференциации семантических признаков, составляющих лексическое значение.
Иногда в лингвистической литературе можно встретить утверждения, связывающие лексико-семантические факты количественного порядка (например, значительное количество слов в некоторых языках, служащих для обозначения некоторой узкой сферы внеязыковой действительности) со степенью социального развития, особенностями мышления соответствующего языкового коллектива и т.д. Мне кажется, что в данном случае оказываются гораздо важнее другие причины.
По-видимому, каждый язык обслуживает коммуникативные и другие запросы общества наиболее оптимально и полно. Различие состоит в том, что в языковых коллективах, далеких от научных представлений (научных в узком смысле), углубленное знание отдельных явлений или объектов, имеющих жизненно важное значение, непосредственно отражается в обычном (неспециальном) словаре, понятном и употребляемом всеми носителями языка. Поэтому, например, наличие в эскимосском языке многочисленных слов для обозначения снега в его различных состояниях (ср. также разветвленную систему названий денег, денежных знаков, чеков и т.п. в английском языке, особенно США) свидетельствует только о большей степени освоения или о большей значимости для эскимосов этой предметной области. В тех же языковых коллективах, где жизненно важные сферы практической деятельности оказываются четко дифференцированными по различным социальным группам, лексика, отражающая эти предметно-понятийные области, остается в компетенции сравнительно узкого круга людей, имеющих к ней непосредственное отношение. Здесь эти области словаря часто образуют особую терминологическую лексику (26).
Упрекать эскимосов в том, что они не создали достаточно обобщенных названий для снега, все равно, что винить сталеваров в том, что они, умея выделить 40 оттенков расплавленного или раскаленного металла, не могут назвать их каким-то одним обобщенным термином. Просто для них это не важно, не нужно. Л. Саломон в работе (69) в связи с этим справедливо подметил:
«Ничто не препятствует образованию единого наименования для обозначения обуви, кораблей, сургуча, а также королей и капусты, объединяющим признаком для которых было бы только то, что именно эти темы предлагал обсудить Морж Плотнику в известной сказке Л. Кэрролла. Отсутствие до сих пор подходящего наименования для всех этих вещей объясняется тем, что мы в данный момент не испытываем в этом необходимости. Однако если когда-нибудь обнаружится, что все эти вещи (и никакие другие) содержат холестерол или производят инфракрасное излучение, которое может быть использовано в качестве источника энергии, тогда мы, очевидно, будем воспринимать их как группу, основанную на одном из указанных выше свойств. И для того, чтобы общаться по поводу этих вещей, или для того, чтобы просто осознать их для себя, мы должны будем придумать одно общее название для этой группы» (69, с. 20 – 21).
Актуальность тех или иных вещей, взаимосвязей, отношений влечет за собой образование соответствующих языковых единиц для их обозначения, и, наоборот, их исчезновение, утрата их актуальности служит причиной постепенного забвения или полного исчезновения из языка и их наименований. Именно такова судьба многих русских имен родства (свойства) типа шурин, золовка, свояк и т.п., отражавших некогда важные связи внутри «большой семьи». Ныне они почти полностью забыты, и носители русского языка (особенно младшего поколения и особенно в больших городах) большей частью могут опознать только их внешнюю (звуковую или графическую) форму, ассоциируя данные слова с некоторым общим расплывчатым значением родства по браку, без различения конкретных смысловых дифференциальных признаков: родство через мужа (деверь), родство через жену (шурин) и т.п.
Нечеткость выделения дифференцирующих элементов значения слов может проистекать не только из того, что соответствующие реалии утрачивают свою значимость. В некоторых даже сравнительно широко употребляющихся словах их смысловые элементы могут находиться как бы в свернутом виде. Исследователям-семасиологам довольно часто приходится иметь дело со случаями, когда в основе различения слов лежат признаки и свойства обозначаемых предметов и явлений, о которых известно только то, что они чем-то отличаются друг от друга, но сущность такого различения остается неясной. И тогда необходимо обращаться к описанию свойств самих денотатов. Продуктивность такого подхода была показана в экспериментальной работе (40), посвященной определению дифференциальных признаков глаголов группы светиться, сверкать, сиять, мигать, мерцать и т.п. с общим компонентом «излучать свет». В эксперименте использовался простейший прибор – круг с перфорацией по окружности, за которым помещалась зажженная лампочка – источник света. При изменении скорости вращения этого круга соответственно изменялись частота появления и исчезновения света. В зависимости от этого информантам предлагалось определить, что происходит со светом: мигает он, светится, сверкает, мерцает и т.д. Автору удалось весьма убедительно продемонстрировать зависимость и взаимообусловленность значения и употребления слов от некоторых физических параметров: признака контрастной системы освещенности сетчатки глаза, признака периодичности изменения интенсивности излучения и т.п. Хотя, очевидно, что данный эксперимент не исчерпывает всех различий денотативной области, оказывающих влияние на семантику слов (например, удаленность источника света от наблюдателя для слова «мерцать»), не учитывает метафорических и других переносных значений, тем не менее данный подход в сочетании с другими может содействовать определению денотативной семантики слов в рамках семного анализа.
В связи с изложенным выше представляется неоправданным наблюдающееся в некоторых работах по семантике слишком решительное отмежевание от всякой внеязыковой реальности или недооценка ее. В частности, мне кажется неубедительной критика известной работы, посвященной анализу группы лексем, обозначающих предметы мебели (65). Некоторые лингвисты отрицают значимость таких признаков, как «наличие / отсутствие спинки» для разграничения значений слов стул и табурет, или «наличие / отсутствие подлокотников» (для слов кресло и стул) только на том основании, что эти признаки кажутся им слишком экстралингвистичными (55, с. 32 – 33). Для того чтобы критика была обоснованной, необходимо, во-первых, путем опроса информантов или каким-то другим способом доказать, что эти признаки нерелевантны для семантики данных слов, и если это так, то найти другие признаки, которые отличали бы эти слова друг от друга. Ведь указанная группа слов существует в языке и мы должны как-то определить и дифференцировать их значения.
Говоря о компонентном наполнении значений предметно-ориентированных слов (денотативов), следует, однако, предостеречь
