Но на этот раз трамвай ушел без Людмилы.
— Ты опоздала… — шепнул Станислав ей в ухо.
— Придет другой…
— Жаль, что так все…
— Очень…
— Поедем со мной в Россию.
— Глупости… Я мерзлячка.
— Ты такая же, какая была.
— Почему я должна меняться?
— Не должна. Наверно, никогда не надо меняться…
Теплый ветер раскачивал ветви деревьев, листва шелестела и шелестела, не умолкая ни на минуту; тусклый свет лампочки отражался в глазах Людмилы — такой близкой сейчас и теплой… На остановке собрался народ — и Станислав с сожалением выпустил Людмилу из объятий. Только снова шепнул ей в ухо:
— Поедем ко мне в общежитие?..
Она так же чуть слышно ответила:
— Ты с ума сошел!..
Когда пришел другой трамвай, Людмила сама обняла Станислава и поцеловала его в губы; и не успел он опомниться, как она стояла уже на площадке вагона.
— Я напишу тебе, Стасик!
Дверца вагона захлопнулась прежде, чем Станислав успел ответить.
Станислав пешком, отправился в общежитие. Он был взволнован и не хотел никого видеть. Грусть была бесконечной. Стоял замечательный вечер — один из тех летних ташкентских вечеров, когда не хочется уходить домой, когда легкий ветер ласкает лицо, когда лопочут о чем-то своем кроны деревьев, когда пьянит воздух, пахнущий розами и только что политым асфальтом. Навстречу шли красивые девушки, весело переговаривались о чем-то, заразительно смеялись; где-то кто-то играл на гитаре; шины автомобилей шелестели по асфальту — даже сейчас, поздним вечером, люди по-прежнему спешили куда-то. Станислав вздыхал, впитывая в себя звуки и запахи вечернего Ташкента, и грустил, грустил…
Однажды, копаясь на чердаке в старых книгах, Юрий Вахтомин обнаружил тетрадь, на обложке которой большими буквами выведено: «С. ВАХТОМИН. Д H Е В Н И К». Листы в тетради пожелтели, но сохранились хорошо. Так Юрий Вахтомин впервые узнал о том, что его старший брат когда-то вел дневник. Толстая девяностошестилистовая тетрадь была исписана почти вся, и это говорило о том, что Станислав довольно серьезно относился к своему занятию. Сев поближе к свету, падающему из слухового окна, Юрий Вахтомин углубился в чтение.
«…Сегодня весь день идет дождь и холодно. Лучше бы шел снег, потому что когда снег, легко добираться домой… Сегодня я прочитал свое стихотворение Е. И. Она удивилась и спрашивает: „Ты пишешь стихи? Вот не знала!“ Я говорю: „Это только одно“. А она: „Лиха беда начало. Только почему так мрачно, Стасик? Откуда у тебя такие мысли?“ Я не ответил, потому что знал, что она все равно не поймет.» — «Е. И. ничего не понимает, потому что ей приходится думать каждый день совсем о другом… Опять идет дождь… Интересно, что будет, когда нас не будет? Не верится, что все кругом исчезнет. Как это так? Я — и вдруг умру? Я буду такой же, как булыжник. Как линейка. Как мяч. Они лежат и ничего не чувствуют. Я на них смотрю, а они лежат и — все. Странно» — «Сегодня мы с Юркой сняли валенки. Здорово! Идти очень приятно…» — «Е. И. спросила, почему я опять такой хмурый? Она всегда смеется надо мной… Говорит, не надо в моем возрасте так много думать о смысле жизни, это до добра не доведет…» — «…Я спросил: что будет, когда нас не будет? Е. И. сказала: „Ничего не будет…“ Она сама не знает… Этого никто не знает…» — «Здравствуй, моя дорогая тетрадочка, как живешь? Прочитал я тебя и решил: какой я был дурак в пятом классе!.. О смысле жизни думал… Стихи писал… Дурак! Морочил голову Елизавете Ивановне… А думать о другом надо. О том, как жить теперь. А что, если после седьмого пойти работать?..» — «…Я бы никогда не вернулся домой… Он меня ударил — пусть. Переживу. Он отец. Но этим ударом он вышиб из меня трусость… я больше его не боюсь… И никого не боюсь. Хватит» — «…Я утром вспомнил то самое стихотворение. Лежал-лежал, и вдруг вспомнил: „Человек рождается, живет… Дома или вне своей отчизны все равно из жизни он уйдет. Жизни нет. Есть только проблеск жизни…“ Удивляюсь, как мне могла прийти в голову такая белиберда. И причем здесь отчизна? Для рифмы? Дурак…» — «…Почему я не обращал на нее внимания, пока учился в школе? Оля. Ольга… Какое имя! И если бы она только знала!.. У Оли удивительная коса… и глаза: голубые, как небо. Смотрит — и сердце начинает биться. Наверно, В. что-то заметил. Сыграй, говорит, с моей сестрой, мне нужно с матерью поговорить… Конечно, я Оле проиграл. Поставил под удар сразу четыре шашки — и баста. А потом еще раз проиграл…» Последняя запись, сделанная Станиславом, гласила: «Детство кончилось. Все рано или поздно кончается…»
У себя в кабинете Юрий Вахтомин обернул дневник брата в целлофан и спрятал в стол.
Часто Юрий Вахтомин встречался с матерью Оли Барабановой — Софьей Николаевной, которая, правда, по причине своей необычайной полноты все реже и реже показывалась на людях. Софья Николаевна настолько растолстела, что было невозможно понять, как удается ей самостоятельно передвигаться. Если Юрию и приходилось перекинуться с этой женщиной словечком, он обязательно спрашивал: «Что пишет Вениамин?», на что Софья Николаевна неизменно отвечала: «Все в порядке!»
За несколько дней до приезда брата Юрий снова встретил в селе Софью Николаевну:
— Как поживает Вениамин?
— Хорошо. Он ведь теперь инструктор…
— Далеко пошел.
— Скоро приедет… Они все вместе приезжают. И Станислав твой…
— Ага.
— Друзья-приятели…
— Друзья…
— Ладно, пойду я…
— Вам помочь, может?..
— Спасибо, Юра, мне не трудно… — Но, сделав шаг в сторону, Софья Николаевна остановилась: — Скажи, Юра, только честно: твой брат действительно больше не женат?
— Да, Софья Николаевна. Он совсем холостой.
— Что так?
— Вот так.
— Не нужно было ему брать женщину с ребенком.
— Я тоже так думаю.
— И все могло бы быть по-другому.
— Да, Софья Николаевна. Иногда случайность может повлиять на всю нашу жизнь. Стасу не повезло.
— Да-да… Случайности случаются… Интересно, какой он стал?
— Приедет — поглядим.
— Заходите к нам.
— Еще бы! В первую очередь.
Стоял жаркий июльский день, когда Юрий и Марина Фабрициева пришли на станцию, чтобы встретить Станислава и Веню Барабанова с семьей. На перроне они увидели Геннадия Егоровича и Ольгу Геннадиевну. Юрий подошел к ним:
— Здравствуйте!.
— Здравствуй, Юра, — отозвался старик Барабанов. — Тоже встречать?
— Тоже.
Ольга Барабанова дружелюбно улыбалась:
— А где ваша жена, Юра?
— С Петькой осталась.
— Ах, да, я забыла…
Юрий Вахтомин с удовольствием смотрел Ольге в глаза и чувствовал, как поднимается в душе желание сказать ей что-то особенное, что-то такое, от чего люди становятся счастливее. «Эх, Стас! Если бы мог ты знать!..»
Где-то за лесом раздался гудок тепловоза, и Марина Фабрициева взволнованно воскликнула: «Поезд!»
— Едет, — сказал Геннадий Егорович и, прихрамывая, отправился вдоль перрона.
— Вот мы и дождались гостей, — сказала Ольга, и Юрий Вахтомин понял по ее голосу, что она тоже волнуется.
Разве есть на земле люди, которые остаются спокойны, встречая своих близких после длительной разлуки?
Поезд остановился.
На перрон сошел Вениамин Барабанов. Он был в костюме и шляпе. Юрий подивился его незнакомой и солидной внешности; затем Вениамин помог сойти на землю двум маленьким девочкам-близнецам и молодой женщине («Его жена», — тихо прокомментировала Марина Фабрициева). И только после этого показался Станислав. С тем же насмешливым выражением лица и несколько мрачным взглядом — таким Юрий и помнил всегда своего брата. Станислав растерянно улыбался. Наверное, он не ожидал, что его встретит чуть ли не целая делегация. Пока Вениамин и его жена здоровались со своими родными, пока восторженная Ольга тормошила девочек, допытываясь, почему они такие маленькие и очень похожие, Станислав тоже приветствовал встречающих. «Ты все растешь?» — спросил он у младшего брата; сделал комплимент Марине Фабрициевой: «А вы не стареете!»; Геннадию Егоровичу сказал: «И вы здесь! Как послов встречаете нас!»
Шура о чем-то рассказывала Ольге:
— Мы так ехали… Весело… И мои малышки… Весь вагон в них влюбился!
— Хорошие девочки, сразу видно, — согласилась Ольга.
— Оля, здравствуйте! — сказал Станислав (и Юрий увидел его смущение).
— Здравствуйте, Станислав. Как доехали?
— Вера, Надя, не балуйтесь Зачем вы дергаете тетю за платье? — Шурочка попыталась оттащить ребят от Ольги, но безуспешно.
— Вы очень изменились, Станислав, — сказала Ольга. — Я не думала, что вы стали… такой.
— Еще бы! Вы тоже. А где ваша коса?
— В прошлом! — Ольга взбила прическу.
