— Конечно.
— Тогда пойдем завтра.
На другой день после обеда Вахтомины собрались в гости к Барабановым.
Софья Николаевна и Геннадий Егорович встретили их очень любезно.
— Какие у нас гости сегодня! — радостным голосом сказала Софья Николаевна. — Оленька, Веня! Гена, где ты там? Встречай гостей!
— Ну, Станислав, ну и ну! — Геннадий Егорович потряс его руку. — Вот ты какой стал! На станции вроде бы показалось, что… — он оборвал себя. — Когда же ты был здесь последний раз?
— Давно.
— Ну-ну… Значит, восстанавливаешь Ташкент? Героический город, ничего не скажешь. Читал много. Молодцы ташкентцы. Завидую тебе…
— Давай, Стас, давай, проходи. Забыл, что ли, чем был для тебя этот дом когда-то? Если так, то… — Вениамин — не договорил.
Софья Николаевна перебила его:
— Веня, помоги накрыть на стол! Что же ты не предупредил, что гости будут?.. Оленька, доченька, посмотри там в холодильнике мясо, мы быстренько чего-нибудь…
Как обычно происходит в таких случаях, никто никого не слушал, зато говорили почти все. Правда, Станислав молчал, и Юрий видел, что брат смущен — более сильно, чем это было на станции два дня тому назад. Видел Юрий и то, что Ольга Барабанова тоже смущена — об этом говорило ее поведение: она послушно и с большой поспешностью отправилась за мясом — это дало ей возможность временно покинуть компанию.
— Пожалуй, я тоже помогу, — сказал Геннадий Егорович, делая шаг к двери, за которой находилась кухня.
— Сиди уж! — Софья Николаевна взяла Юрия под руку. — Мы и сами управимся.
— Я тоже могу помочь, — сказал Станислав.
— Нет-нет, Стасик, что ты, ни в коем случае, — очень вежливо сказала Софья Николаевна.
Юрий Вахтомин скучал, как всегда скучал в гостях. И мечтал о той минуте, когда можно будет снова засесть у себя в кабинете со своими книгами. Но когда это будет? Пока что он сидел за столом, уставленным закусками и бутылками.
— Я сегодня чертовски рад, — сказал Вениамин, поднимая рюмку, — тому обстоятельству, что мы собрались в этом доме. Этот дом видел всякое — и хорошее и плохое. Но я предлагаю выпить только за хорошее. Я предлагаю выпить за нашу встречу!
Следующий тост провозгласил Юрий Вахтомин:
— Я предлагаю выпить за взаимопонимание…
Пришлось «выступить» и Станиславу.
— За все хорошее, — сказал он. — Я тоже очень рад, что снова нахожусь в этом доме. За здоровье его хозяев — Софьи Николаевны, Геннадия Егоровича и Ольги!
И вскоре беседа стала неуправляемой.
— …Если ты хочешь знать, Стас, работы у нашего отдела хоть отбавляй…
— …И вам, Ольга, не жалко ваших больных?..
— …Плиссе мне нравится, но в некоторых случаях…
— …Но когда ему пора ложиться спать, мы стараемся, чтобы…
— …Не только на Желтом руднике, но и на медеплавильном заводе…
— …У нас нечего делать тем, кто сачкует…
— Не желает ли молодежь немного потанцевать? — это предложил не очень-то уверенным голосом Геннадий Егорович и виноватыми глазами посмотрел на Софью Николаевну.
— Конечно, папочка! — быстро сказала Ольга. — Пусть молодые потанцуют!
Софья Николаевна хотела сказать что-то мужу, но, услышав последние слова дочери, произнесла нарочито осуждающим голосом:
— А ты что, разве не молодежь?
— Для танцев я уже старая.
— Вы не старая. — Юрий Вахтомин смотрел на Ольгу очень благожелательно. Добавил: — Стас, приглашай Ольгу!
Софья Николаевна повернулась к мужу:
— Что же ты не играешь?
— Я — один момент!
Геннадий Егорович поспешно встал и заковылял за гармошкой. Его не надо было просить дважды. Геннадий Егорович принес гармошку, и в комнате полились звуки вальса.
Станислав, помедлив, встал из-за стола и подошел к Ольге:
— Может, действительно тряхнем стариной?
— Почему бы и нет? Вон и мама утверждает, что я не старая…
— Правильно утверждает… И очень красивая, — осмелел Станислав.
— Спасибо за комплимент. Между прочим, мы с тобой танцуем второй раз в жизни, — сказала Ольга.
— Неужели? А когда — первый раз?
— Забыл?
— Хоть убей…
— У тебя на дне рождения. Твой отец еще живой был… Вспомнил?
— Отец еще был женат?
— На Марине Фабрициевой.
— Помню! Тогда ты первый раз вошла в наш дом. У тебя светлая голова. Это же было… что-то около… пятнадцати лет тому назад.
— У меня и должна быть светлая голова, — Ольга чуть заметно улыбнулась. — Я врач.
— Да, но врачом ты уже стала…
— …после того, как заимела светлую голову, да?
— Я расстроился, когда ты вышла замуж.
Она спокойно сказала:
— И поэтому сразу женился?
— И поэтому — тоже.
— Людмила была красивая?
— Красивая… Кто тебе сказал ее имя?
— Марина Семеновна.
— Понятно.
— Ты ее не ругай…
Софья Николаевна, опершись локтями о стол и подперев ладонью подбородок, с неприкрытым любопытством смотрела на единственную танцующую пару — на Станислава и Ольгу. Что было на уме у хозяйки дома? Этого не знал никто.
Глава восьмая
Станислав Вахтомин, Ольга Барабанова и все остальные
И тот же лес, и та же река, и тот же мост через реку. И та же деревня. Зато в селе появились новые здания — четырех- и даже пятиэтажные, а по автомагистрали, которая разрезала село пополам, неслось в обоих направлениях значительно больше машин, чем раньше. В прежних своих границах остался комбинат, но только на его территории стало потесней; по словам брата, построено несколько новых цехов и складов готовой продукции. Комбинат, в глазах Станислава, оказался маленьким предприятием, значительно уступающим по размеру Ташкентскому, на котором он работал. Меньше всего изменений коснулось деревни Вахтомино. Те же, что и раньше, фамилии, те же соседи. Многие старики, правда, поумирали, сверстники поразъехались, дети выросли, и теперь со Станиславом здоровались совершенно незнакомые ему молодые люди.
— Неужели это ты, Лерочка?
— Я, дядя Стасик!
— А это кто с тобой?
— Моя младшая сестра. Вы ее не знаете. Люсенька…
— Дядь Стас, добрый день!
— Здравствуй…те.
— Не признали меня?
— Честно сказать…
— Белоликова я!
— Ира?
— Жанна!
— Какая ты стала…
За деревней — то же футбольное поле, даже (ему это показалось, конечно) те же ворота футбольные.
Почти ничего не изменилось и дома: те же комнаты, много старой мебели. В кабинете у Юрки — письменный однотумбовый стол, маленький и аккуратный. На столе лампа и пишущая машинка, всевозможные эскизы, тетради с записями, чертежные инструменты. На стенах — полки с книгами. Станислав проникся уважением к Лене — жене брата, сдержанной и серьезной. Она дружит с Мариной Фабрициевой, разговаривает с ней ласково и уважительно — так разговаривают с людьми, которых любят. Основные заботы по хозяйству — на плечах Марины Семеновны. Приготовить обед, прибрать в комнатах, покормить кур, принести воды из колодца — это обязанности, которые она добровольно взяла на себя. Когда Лена свободна — они работают по дому вдвоем. И кто бы мог подумать, что Марина Семеновна Фабрициева станет полноправной хозяйкой в этом доме?
Станислав увидел, что в доме его младшего брата царят мир и покой. Можно не волноваться за своих близких. И спокойно работать в Ташкенте, не думая о том, что на родине не все благополучно. Можно было не приезжать — он стал лишним в доме своего детства. И пусть близкие люди не уверяют его в обратном…
Станислав думал, что если даже по той или иной причине он и решил бы остаться в родных местах, вряд ли бы у него хватило духу мозолить глаза младшему брату и его жене. Но такие мысли посещали Станислава лишь до одного определенного момента — до того мгновения, пока он не начал танцевать с Ольгой Барабановой.
И это случилось вчера.
О чем они говорили с Ольгой? Это трудно вспомнить, потому что Станислав волновался в те минуты и часто произносил совсем не то, что думал, и часто отвечал невпопад на ее вопросы, и был скован тем обстоятельством, что на него (на них с Ольгой) смотрело много пар глаз, одна из которых принадлежала Софье Николаевне — той самой Софье Николаевне…
— Между прочим, мы с тобой танцуем второй раз в жизни…
— Неужели? А когда — первый раз?
— Забыл?
— Хоть убей…
— У тебя на дне рождения…
Он вспомнил все — и даже то, о чем хотел бы забыть… А когда на одно лишь мгновение к нему пришла мысль, что, собственно, теперь ничто и никто не препятствует ему в том, чтобы «завоевать» Олю, он испугался. Потому испугался, что Ольга Барабанова была вполне сложившейся личностью. А Станислав Вахтомин на пороге своего тридцатилетия чувствовал себя таким же несерьезным, как в юности. Он по-настоящему сомневался в том, что делает полезное дело; зато он не сомневался, что отстал в развитии от всех своих сверстников.
