Софья Николаевна теребила бусы на шее:
— Ты на меня не обижайся, Стасик, что я тебе сейчас скажу, — начала она более тихим голосом, чем минуту тому назад. — С тех пор прошло очень много времени, я много передумала и много поняла… Шурочка, может, ты самоварчик поставишь? — обратилась она к снохе.
— Конечно, мама!
— Так вот, — продолжала Софья Николаевна, когда Шурочка вышла из комнаты. — Я очень много думала…
— Не надо об этом, Софья Николаевна, — попросил Станислав.
Она нахмурилась:
— Разве ты знаешь, о чем я хочу тебе сказать?
— Знаю.
Софья Николаевна растерянно посмотрела в окно, перевела взгляд на Станислава, дернула бусы на шее и, помолчав значительно больше, чем следовало бы, сказала:
— Извини…
— Стас, привет! — с этими словами в комнату вошел Вениамин. — Сегодня мы должны выпить.
— С какой стати? Да еще днем…
— Ты ничего не знаешь, потому так и говоришь, — Вениамин полез в задний карман брюк, — извлек согнутый пополам конверт.
— Веня, — сказал Станислав, — я помню, в детстве ты был более скупой…
— Я?!
— Ты был скуп на слова. Ты говорил: «Так положено» — и дело с концом.
— Ладно-ладно. В этом письме, Стас, мне пишут, что я должен вернуться в Учкент к 25 июля…
— Зачем?
— Затем, чтобы вступить в новую должность. Теперь я буду заведующим отделом.
— С этого и надо было начинать. Шура не знает о письме?
— В том-то и дело.
— Она будет рада.
— Это так, но… Шура первый раз в России, ей здесь все нравится…
— Ну и слава богу. Ведь это тебе надо ехать, а не ей.
— Куда иголка, туда и…
— Чепуха! Езжай один.
— А Шурочка, а девочки?
— А Шуру с детьми я тебе привезу.
— Ты привезешь? Как ты хочешь привезти, если ты… — Затем он с облегчением выдохнул: — Идея вообще-то. Конечно, как я сразу не сообразил… Но куда ты мне их привезешь? В Учкент?
— Могу и в Учкент, если ты не сможешь встретить нас в Ташкенте.
— Только езжай поездом до Ташкента.
— Могу и поездом.
— Девочкам очень нравится поездом. И Шурочке… — Вениамин улыбнулся, и это означало, что он принял решение.
— Ты все крепче пускаешь корни в Учкенте.
— Да. И жалею, что тебя нет рядом. А впрочем… Пожалуй, теперь тебе в Учкенте делать нечего. Если бы с самого начала… А теперь — нет. Да и в Ташкенте тебе… — Вениамин сухо закончил: — Оставался бы ты, Стас, здесь…
— Тебя не поймешь, — ответил Станислав. — Сначала ты жалеешь о том, что меня нет в Учкенте, теперь хочешь, чтобы я остался здесь… — Станислав произносил эти слова, не успев, конечно же, выработать своего отношения к предложению друга — так неожиданно прозвучало оно. Но самое первое чувство, которое Станислав испытал, нельзя было назвать приятным, хотя, с одной стороны, забота Вениамина и не могла не вызвать доброго отклика в Вахтоминском сердце. Но Станислав удивился тому, как поворачивается у друга язык говорить подобные вещи. Почему, собственно, Вениамин взял нечто вроде шефства над Станиславом? Когда это случилось в первый раз? И почему он, Станислав Вахтомин, безмолвно это шефство признает? — Нет, Веня. Я сам знаю, что мне делать. Странно, что ты все время пытаешься навязать мне свое мнение.
— Стас, да ты что?!
— Разреши мне самому устраивать свою жизнь. — С каждым новым словом в душе поднималось раздражение — откуда оно взялось? Станислава разозлил менторский тон друга, разозлили мысли о своей никчемности (хоть они и не были в диковинку) и… раздражало вмешательство Вениамина в его личные дела.
— Да ты что, Стас? — повторил Вениамин свой вопрос. — Неужели ты серьезно считаешь, что я хочу повлиять на тебя? Тогда забудь то, что я тебе сказал! Только помни, что именно сейчас ты глубоко ошибся. На этот раз моими словами двигало другое… не забота о тебе, понимаешь? — Не дождавшись ответа, он продолжал: — Но я думал также, что тебе могу сказать все, что хочу сказать.
— Спасибо.
— Ладно, пошли в сад.
Но если Станислав думал, что на этом кончится его сегодняшнее испытание, то он ошибся… Испытания только начинались.
В саду у Барабановых стоял большой круглый стол; Софья Николаевна, тяжело ступая, вышла в сад, расстелила на столе скатерть…
Меньше всего хотелось сейчас Станиславу сидеть рядом с Софьей Николаевной. Настроение испортилось окончательно.
Почему иногда так невыносим оптимизм других? Наверно, потому, что сам ты не имеешь к нему никакого отношения. Чужое веселье всегда раздражает, когда самому тебе не до веселий. Было мгновение, когда Станислав испытал примерно такое же чувство, какое испытывает приговоренный к смерти человек, когда его ведут на казнь сквозь веселящуюся толпу. Как никогда раньше, Станислав испытал свою ненужность. В эти минуты у него было только одно желание — убежать, куда глаза глядят. Никого не видеть и не слышать. Никого и ничего! Но он не мог этого сделать, потому что жизнь человека подчиняется определенным законам — писаным и неписаным; нельзя не соблюдать законы, потому что в противном случае общество отторгнет тебя, как живой организм отторгает чужеродное тело. Станислав не мог сейчас уйти из этого дома — по крайней мере до тех пор, пока не закончится пиршество, которое еще и не начиналось.
И поэтому, когда все сели за стол, Станислав, слушая, что говорит друг, — тот провозглашал первый гост, — перелил водку из своей рюмки в стакан и долил стакан из бутылки. Софья Николаевна скользнула по лицу Станислава молниеносным взглядом и начала преувеличенно внимательно смотреть в рот своему сыну. Геннадий Егорович тоже заметил манипуляции, которые производил Станислав, и подмигнул ему; Шурочка, посмотрев на лицо своего тестя, подмигивающего кому-то, перевела взгляд на гостя, увидела стакан в его руке и понимающе улыбнулась, хотя, конечно, она не могла ничего понять.
— …Именно поэтому, — продолжал говорить Вениамин, — так неожиданно собрались мы за этим столом.
— Хороший тост, — сказала Шурочка, — ты просто оратор! Только я ничего не поняла…
— Я — тоже, — сказал Геннадий Егорович.
— А чего тут не понять, — Софья Николаевна положила Станиславу в блюдце кусочек селедки. — Веня все правильно сказал: надо выпить за человеческие обязанности. — Софья Николаевна пригубила рюмку и поставила ее на стол. — Правильно говорил Веня.
Станислав молчал. Одним махом выпив полстакана водки, он, отрешившись, вслушивался в свой организм, надеясь на то, что сейчас все изменится, что алкоголь быстро сделает свое дело, и от мрачного настроения не останется и следа.
— Что заскучал, Стас? — тихо спросил Вениамин, но все услышали эти его слова и начали смотреть на Станислава.
— Да-а, — многозначительно протянул Геннадий Егорович, — были когда-то и мы рысаками…
Шурочка выпила водку, поперхнулась, покраснела, но почти тут же храбро предложила:
— Давайте еще по рюмочке!
Вениамин взял у нее из рук бутылку, поставил на стол и отчужденным голосом сказал, обращаясь к Софье Николаевне:
— Нет, мама, ты тоже не поняла мой тост. И никто не понял. Если только Станислав… Потому-то он и решил покончить с этим делом единым махом… — Вениамин кивнул на стакан, который Станислав продолжал стискивать в руке… — Да, Стас? Верно я говорю?
— Ты говоришь верно, — ответил Станислав.
— Итак, Шурочка, мама и папа! — торжественным голосом почал Вениамин, но не закончил — в саду появилась Ольга.
Ольга была в белоснежном костюме, в туфлях на высоком каблуке, которые делали ее стройную фигуру еще более стройной и привлекательной; голубые Ольгины глаза с удивлением смотрели на Станислава. Было что-то пугающее в красоте Ольги Барабановой. Она стояла в тени молоденького дуба; тени и солнечные пятна играли у нее на лице, на белоснежном костюме, на оголенных руках…
— По какому случаю праздник? — спросила она.
— Ты пришла вовремя, — ответил Вениамин. — Ты…
Но ему снова пришлось оборвать свою фразу, потому что сестра продолжала говорить:
— Здравствуй, Стасик…
— Здравствуй, Оля.
— На обед, Оленька? Замечательно. Садись с нами, выпей.
— Обязательно выпью — минеральной воды, если есть.
— Теперь слушайте новость, — сказал Вениамин. Он сунул руку в карман — и на свет появилось уже знакомое Станиславу письмо. — Только внимательно слушайте. Я получил известие о том, что меня повысили в должности…
— Неужели? — воскликнула Софья Николаевна.
Шура смотрела на мужа широко открытыми глазами.
— Теперь я заведующий отделом промышленности и строительства горкома партии, — объявил Вениамин.
— Здорово! — воскликнула Шурочка. — Венечка, поздравляю!
— А кем ты был? — спросил Геннадий Егорович.
