Праскухин не стеснялся использовать и личные связи для общего дела. Он прилагал все усилия, чтобы провести проект в жизнь.
Незадолго до отъезда в Ковно выяснилось одно важное обстоятельство. Это обстоятельство касалось химической промышленности. В связи с этим были произведены новые перерасчеты, что еще удешевило стоимость книги.
Праскухин и Технорядно подали обстоятельную докладную записку в Совнарком. Они изо дня в день ждали рассмотрения этого вопроса в Совнаркоме… Вот еще почему Александру Викторовичу не хотелось уезжать из Москвы.
Технорядно посылал Праскухину в Ковно точные информации о судьбе проекта. В этих информациях ничего утешительного не было. Праскухину казался проект ясным и полезным. Его злила бюрократическая волокита.
— Это дело надо двинуть как можно скорей, — говорил он всем.
Праскухин был убежден, что рано или поздно проект будет одобрен и осуществлен. Так оно и случилось, хотя для этого потребовалось еще полгода.
15
Александр Викторович приехал в Москву в самом веселом и бодром настроении. На вокзале его встретили Технорядно и бывший книгоиздатель. Он обоих обнял и поцеловал. Темно-коричневая мягкая шляпа съехала ему на затылок, обнажив светлый лоб. Возбужденный, с сияющими глазами, Праскухин засыпал вопросами Технорядно и Эммануила Исааковича. Те не успевали отвечать и не поспевали идти за ним.
Они вышли на площадь. Мартовский синий вечер. Был тот час, когда еще не зажигают фонарей. Технорядно отделился и вскоре лихо подкатил на автомобиле.
— Товарищ начальник, — крикнул он не своим, грубым голосом, — машина подана!
— Откуда у тебя машина?
— Дали. Я отказался от гонорара за изобретение, а форд взял.
— Это хорошо. Ну-ка, — сказал Праскухин, — вылезай, я сяду за кучера.
— А ты умеешь?
— Не бойся. He выверну. А выверну — «Вечерка» напишет: «Пассажиры отделались легким испугом».
— Если вы нас угробите, Александр Викторович, то что будет с проектом? — спросил Эммануил Исаакович, захлопнув дверцу автомобиля.
— «Книга — массам!» останется, а нас похоронят с музыкой, — и Праскухин, надвинув на лоб шляпу, нажал сирену.
Машина покатила.
Миша встретил дядю с растерянной улыбкой на припухлых губах. Черненькие глазки его испуганно светились. Он был рад, что Праскухин приехал не один. Михаил все время испытывал непонятный страх перед Александром Викторовичем и боялся оставаться с ним один на один. Мише все время казалось, что он в чем-то виноват перед Праскухиным.
Эммануил Исаакович предложил посовещаться, но Праскухин сказал: он так рад Москве, что ему бы хотелось сегодняшний вечер ничего не делать.
— Завтра выходной день. Запремся у меня и обо всем поговорим… Сейчас давайте поужинаем и пойдем все, — предложил он неожиданно, взмахнув рукой, — в театр или в цирк. А?
— Почему в театр? — удивился Технорядно.
— Хочется людей посмотреть. Давно людей не видал. Обязательно давайте пойдем, — сказал он уверенней, — в цирк, в театр или в кинематограф. Мне все равно… Только сначала поужинаем. У меня есть колбаса и чудные шпроты!
Эммануилу Исааковичу некогда было, он поспешил уйти. На прощание Праскухин достал из чемодана «вечное перо» и подарил бывшему книгоиздателю.
Когда на столе появились колбаса и шпроты, Александр Викторович заметил:
— К такой закуске хорошо бы красного вина. Как по-твоему, Технорядно?
— Не вредно, — согласился Технорядно и собрался пойти за вином.
Миша сказал, что он сбегает. Быстро оделся и исчез. Праскухин снял пиджак, галстук. В голубой рубашке, с расстегнутым воротником, он сидел в кресле, курил и оживленно беседовал с Технорядно.
— Да, да! Войдите! — крикнул нарочно басовито Александр, услыхав стук в дверь.
В комнату вошла Нина.
— Миши нет? — спросила она, смутившись.
— Он сейчас придет, — ответил Праскухин и приподнялся с кресла.
В эту минуту показался Миша с литром красного вина.
Нина хотела уйти.
— Поужинайте с нами, — предложил ей Праскухин.
— В самом деле, Нина, оставайтесь, — обрадовался Миша. — Оставайтесь, оставайтесь.
Нина нерешительно согласилась. Ей было интересно увидеть Праскухина, о котором она много слышала от Миши и Пингвина.
— Вам налить? — спросил Александр Викторович.
— Немножечко можно.
— Мы все немножечко. Тут у нас один только множечко — хотя не знаю, как Миша, — но Технорядно, этот много!
— Ты знаешь, Праскухин, после твоего отъезда — сколько это прошло?.. полгода — я всего-навсего один раз пил. И, знаешь, с кем? С Эммануилом Исааковичем. Он затащил меня к себе, вот тоже так, под выходной день, и мы с ним до рассвета этим делом занимались. Он играл на скрипке еврейские мелодии и уверял, что это самые веселые песни на свете. А это такая грусть!
Нина с улыбкой слушала Технорядно, но думала о другом. Она разглядывала Праскухина. Нина представляла его себе пожилым и некрасивым. «Все не то. У него чудесный лоб. И как глаза светятся! И он умный. Конечно, он умный. Как он хорошо улыбается!.. Никогда никому не следует верить, пока сама не посмотришь…»
Мише казалось, что Нина чересчур внимательно слушает Технорядно. Михаил ревновал и заметно мрачнел.
— А как в Ковно? — спросила Нина.
— Неинтересно, — ответил Праскухин. — Мне и ехать туда не хотелось. Это все равно, если вас сейчас послать в тысяча девятьсот одиннадцатый год. Один день еще любопытно, но полгода!.. Я так рад, что теперь буду работать в «Книге — массам!». Страшно доволен, — сказал он очень искренне. — Я, когда узнал об этом, — подпрыгнул…
— Между прочим, Праскухин, третьего дня меня встречает… помнишь того рыжего, что нас на писательском собрании обозвал торгашами?.. Подходит ко мне как ни в чем не бывало. Поздравляет. Спрашивает о тебе… Черт! Как его фамилия? С окончанием на «дров». Никогда фамилии не запоминаю.
— Фитингоф, — напомнил Праскухин.
— Во-во. Он самый, Фитингоф.
— Большая собака. Страшная собака! Вы понимаете, Нина, — и Александр Викторович рассказал про выступление Фитингофа на писательском собрании.
— Я его хорошо знаю, — сказала Нина. — «Собака» — это для него нежно.
— Он дурак, — заметил резко Миша.
— О, он далеко не дурак. Он умница.
И Нина постаралась охарактеризовать Бориса Фитингофа. Она говорила медленно, часто останавливалась, подбирая подходящие слова, но слушать ее было не скучно.
— У него всегда имеется какой-нибудь покровитель. Фитингоф всегда ориентируется на одного человека, он умеет втереться в доверие. И он не Молчалин, не Тартюф, нет. Это гораздо сложней. Я наблюдала, как он разговаривает со своими покровителями. Он спорит. Не соглашается. Почти грубит. Со стороны он даже кажется смелым и самостоятельно мыслящим… О, это очень усовершенствованный механизм приспособленчества, — закончила Нина с кривой усмешкой и неторопливо поправила узкой рукой каштановый локон.
В это время Праскухин на нее пристально посмотрел и заметил:
— Вы, видать, его терпеть не можете?
— Вы угадали, — ответила, улыбнувшись, Нина. — Но вовсе не из-за каких-нибудь личных соображений… Такие, как Фитингоф, очень вредны. Пока их не раскусят, они приносят много зла общему делу. Их надо везде и всюду разоблачать.
— Это правильно. Я это понимаю, — сказал Праскухин и каким-то неуловимым движением, улыбкой, взглядом дал понять, что ему такая ненависть по душе.
— Если ты собираешься в цирк, — вставая из-за стола, сказал Технорядно, — то давай отвезу, а то мне пора домой.
— Мы все поедем в цирк. Нина, поедете? Миша, поедете?
Михаил сказал, что ему не хочется ехать в цирк, что цирк — это грубое искусство.
— Все это известно, — заметил, усмехаясь, Праскухин. — Не надо быть таким строгим, Миша, — добавил он ласково. — Едемте в цирк… Я там не был с февральской революции. Вы поедете, Нина?
— Да. Я с удовольствием.
Затем Праскухин подошел к чемодану, раскрыл его и достал оттуда синий берет.
— Передай Кате, — сказал он Технорядно. — Она меня просила привезти… А тебе привез трубку и вот этот резиновый кисет.
— Вот замечательно. Я давно хотел иметь хорошую трубку. Как ты догадался?
— Такой я догадливый… Только вот Нине и Мише ничего не привез. Хотя нет, подождите. У меня есть четыре галстука… Миша, вы художник — выберите себе и Нине… Теперь всех оделил подарками… Едемте в цирк, едемте в цирк!.. — запел Праскухин, закрывая чемодан.
Веселье его передалось и Мише. Миша засуетился и даже торопил Нину.
— Я сейчас, — сказала она. — Одна минута: новый галстук надену, пальто — и все.
И Нина побежала к себе.
Александр сел за руль. Рядом с ним Нина.
